Списки правил в Византии
Император Византии был и творцом, и хранителем зафиксированного на письме права. Являясь хранителем закона, он выступал защитником основанного на праве государства (ennomos politeia). Являясь творцом закона, он видел себя «полноправным» носителем власти (ennomos arche, ennomos epitasia).
Эти две функции нашли отражение в юридических текстах разного жанра и в увековеченных на письме указах: до нас дошли, с одной стороны, свод традиционного права, а с другой — указы, издававшиеся императором от его собственного имени. Законодательство Византийской империи восходит к римскому праву, через посредство огромных сводов, изданных при императоре Юстиниане в 533—534 гг. н. э.
Корпус законов, собранных в правление Юстиниана, состоял из трех компонентов: «Дигесты», или «Пандекты», компиляция римского права, большая по объему и разнесенная по темам в пятидесяти книгах; «Кодекс», условное название для изданных императором юридических предписаний («конституций»); «Институции», учебник по правоведению в четырех книгах.
Четвертый компонент свода, обнародованный вслед за основным корпусом, содержал введенные самим Юстинианом «Новеллы» (новые эдикты; novellae constitutiones). На протяжении следующего тысячелетия труды Юстиниана в области юриспруденции считались для Византийской империи ее правовым фундаментом, источником легитимности применительно к любым мероприятиям в сфере законодательстве.
Консервация текста посредством его записи является недостатком этого текста в такой же степени, как и его достоинством. По мере того, как изменялась жизнь, прежние законы нуждались в толкованиях, каждый раз все более изощренных. Позднейшие императоры, из принципиальных соображений поддерживая престиж корпуса Юстиниана, на деле приспосабливали его к своим потребностям, ужимали, дополняли, перетасовывали и «очищали» его.
Император Лев VI, вероятно, около 888 г. издал в шестидесяти книгах компендиум, самый большой по объему и известный под названием «Василик» (Basilika). «Василики», хотя их формально признавали лишь систематизацией юридических трудов Юстиниана, как, впрочем, и сам корпус Юстиниана, являлись столь громоздкими памятниками, что в полном виде их нелегко было часто копировать. Поэтому византийское имперское право лучше известно и нашло более широкое распространение в виде сжатых кодексов, будь то дигесты официального происхождения или списки и сводки для частного употребления.
Прототипом для признаваемых официально дигест стала «Эклога» (выборка из законов) — текст, объемом около сорока страниц в современном печатном издании, изданная императором Львом III в 741 г. Если судить по рукописной традиции, «Эклогой» пользовались очень долго, причем она оставалась популярной, несмотря на то что официально ее заменили другими дигестами, модернизированными и пересмотренными: сначала подготовили «Epanagoge» (или «Eisagoge», то есть «введение» к законам), труд, заказанный Василием I и снабженный предисловием патриарха Фотия, дополненный Львом VI и Александром, а потом — «Прохирон» (Procheiros nomos — «пособие по вопросам права»), который одни датируют 870-и гг., а другие считают вторым изданием «Epanagoge», выполненным по распоряжению Льва VI в 907 г.
Кроме того, Лев VI издал собрание своих собственных «Новелл». К числу других сводок относились тематические собрания законов, касающиеся той или иной отдельно взятой социальной группы, как, например, «Земледельческий закон» (Nomos georglkos), «Воинский закон» (Nomos strategikos) или «Морской закон Родоса» (Nomos nautikos).
Кроме имперских кодексов византийцы собирали, копировали и распространяли списки правил, установленных церковью. Проще говоря, императоры издавали nomoi, а церковь выпускала kanones — каноны (kanon значит буквально прямой прут; что-то установленное; правила; список или каталог). В принципе, каноническое право допускало еще меньше изменений, чем имперское законодательство.
Фундаментальными и неизменными его компонентами являлись каноны, преданные гласности на семи Вселенских соборах, первый из которых заседал в Никее в 325 г., а седьмой, в той же Никее, — в 787 г.; впрочем, в итоге каноны собора, созванного в Константинополе в 879—880 гг., Восточной церковью также были приравнены к Вселенским. В конце VII в. так называемые «Апостольские каноны» тоже были официально признаны действующими, хотя «Апостольские конституции», к которым иногда присоединялись «Апостольские каноны», считались сомнительными.
Сборники канонического права иногда добавляют к этому ядру высказывания отцов церкви, отдельные постановления патриархов более позднего времени и касающиеся церкви выдержки из имперского законодательства. Такого рода сочетания из kanon и nomos известны под обобщающим названием nomokanon.
В самом понятии «номоканона» подспудно присутствует мысль о том, что имперское и церковное законодательство пересекаются. Это и на самом деле так. К числу тем, общих для одного и другого, относятся, к примеру, отдельные сферы семейного права, такие, как степень родства, допускаемая при заключении брака, решения о разводе и наследовании (включая вытекающие отсюда экономические и нравственные аспекты), об изнасиловании и похищении (с обусловленными этим мерами воздействия морального и «уголовного» рода).
Императоры вправе были высказывать свое мнение обо всем, начиная от правил соблюдения постов и кончая признанием каких-то взглядов еретическими; но и у церкви, естественно, имелись свои соображения о том, как поступать с убийцами и грабителями. Составленный в итоге корпус, хотя он мыслился как авторитетная энциклопедия, по самой своей природе не мог быть упорядоченным, в нем сплошь и рядом встречались аномалии, анахронизмы, взаимно пересекающиеся и противоречащие друг другу утверждения. Соответственно, авторитет кодекса приходилось удерживать за счет обтекаемых формулировок и дополнительных объяснений.
Как бы ни было велико почтение византийцев к единожды установленному тексту, они могли вступить в спор о проявлении большей или меньшей твердости или снисходительности, касательно степени того, насколько необходимо требовать, чтобы некое действие соответствовало написанным правилам.
Так, настоятель монастыря мог воспользоваться данным ему правом распоряжаться обителью (oikonomia) в мягкой форме; государственный служащий мог вынудить судью пренебречь правилами во имя личных интересов; а составитель хроники мог негодовать по поводу жестокости судебных порядков вообще.
Составители кодексов и сами помнили завет Христа: «И вам, законникам, горе, что налагаете на людей бремена неудобоносимые, а сами и одним перстом своим не дотрагиваетесь до них».
Для того, чтобы уменьшить разрыв между буквой закона и жизненными потребностями, в византийской литературе развилась обширная — если можно так выразиться — «параюридическая» письменность, облеченная в разнообразные жанровые формы. Особенно много их применительно к каноническому праву: начиная от ранних «эротапокритических» (вопросо-ответных) писаний и пастырских наставлений, вроде пенитенциалов (старшие представители духовенства наставляют здесь младших, как следует применять какие-то правила), включая тематические компиляции, как, например, «Пандекты» Никона Черногорца (XI в.), и заканчивая толкованиями канонистов XII в., таких как Иоанн Зонара, Алексей Аристин, Феодор Вальсамон, которые были профессионалами, прошедшими специальную подготовку (Аристин и Вальсамон занимали должность nomophylax, «хранитель законов», учрежденную в 1043 г. для наставников юридической школы в Константинополе).
Особенную ценность представляют, хотя они и встречаются редко, протоколы судебных постановлений по действительно проходившим делам: таковы «Peira», систематизированные выдержки из приговоров, выписанные константинопольским судьей Евстафием Ромеем в начале XI в.; акты Димитрия Хоматена (ум. ок. 1236 г.), архиепископа Охридского; решения Иоанна Апокавка (ум. в 1233 г.), митрополита Навпактского. Письменная культура, связанная с кодификацией законов, вовсе не ограничивалась изданием самих сводов и размножением их в виде списков.
«Право» являлось в Византии лишь одним из видов кодифицирующих мероприятий и способов выработки правил поведения. Из регулирующей жизнь деятельности другого рода многие сферы также предусматривали фиксацию на письме, будь это формальный свод правил или, в более вольном виде, — какое-то руководство и объяснение: таковы перечни святых на весь год, с указанием дня их празднования; списки чтений из священных книг для отправления церковной службы; регламентированные до тонкостей правила устройства монастырской жизни; распорядок дворцовых торжеств; руководство по придворным церемониям; установления эпарха в Константинополе, касающиеся управления гильдиями города.
Пожелай он этого, сознательный подданный византийского императора мог бы найти закрепленное на письме правило применительно ко всему, — чем бы он ни занимался и где бы ни разворачивалась его деятельность — на базаре, в море, на поле, в церкви, при дворе, дома, в постели и даже в незримом мире его собственных мыслей и верований.
Сколь значительную часть характеризованного здесь материала получили в свое распоряжение русы? И дальше — каков был статус этого материала и какое применение он находил при новых обстоятельствах?