«Написах рукою моею грешною»: Писцы книг
...Радуется и книжный списателъ, дошед конца книгам, тако ж и аз...
Выходная запись Лаврентьевской летописи, 1377 г.
Первые исследования социального статуса древнерусских книгописцев были проведены в истоической науке лишь в конце XIX — первой трети XX в. В исследованиях А. И. Соболевского, И. С. Некрасова, а также безымянного автора очерка о «списывании» книг в России собраны и проанализированы некоторые литературные источники, преимущественно статьи летописных сводов и надписи на книгах, свидетельствующие о центрах книгописания, социальном составе писцов и особенностях их работы. В них был сделан вывод о безусловном преобладании среди писцов XI-XIV вв. лиц духовного звания и о работе книгописных мастерских преимущественно в монастырях1Списывание книг в древние времена России // Православный собеседник, издаваемый при Казанской Духовной академии. Казань, 1862. Январь. С. 131-171; Некрасов И.[С.] Древнерусский литератор // Беседы в Обществе любителей российской словесности при Императорском московском университете. М., 1867. Вып. 1. С. 38-50; Соболевский А. И. Славяно-русская палеография. СПб., 1908..
Систематическое исследование о писцах славянских кирилловских (в том числе древнерусских) рукописей принадлежит выдающемуся филологу и палеографу Е. Ф. Карскому. В нем затрагивается практически весь основной круг вопросов, связанных с источниками по истории древнейшего славянского книгописания, социального состава писцов и их профессиональной иерархии, инструментария и утвари, которыми пользовались книгописцы в своей повседневной практике. Среди «лиц, писавших книги», Карский различал писцов «по обету или по приказанию игумена», профессиональных писцов, а также авторов-писцов2См.: Карский Е. Ф. Славянская кирилловская палеография. Л., 1928 (репринт, изд.: М., 1979). С. 259-287, 263.. Он полагал, что «писцов по профессии» можно проследить «с древнейших пор», однако конкретные замечания о деятельности книгописцев-ремесленников были сделаны им лишь применительно к XVI-XVII вв. Карский первым выдвинул предположение, что древнерусские писцы, не указавшие в своих записях прямо на принадлежность к духовному сословию, а ограничившиеся именем или формулой «раб божии», «аз, грешный» перед именем, были «писцами по профессии». Впервые в отечественной историографии Карским был составлен алфавитный перечень писцов славянских кириллических книг XI-XV вв., который включает 390 имен. В перечень вошли не только писцы древнерусских, но и югославянских кодексов, а также авторы оригинальных произведений, а в ряде случаев и заказчики книг, от чьего имени писцами были сделаны некоторые выходные записи.
В 1927 г. появилась статья А. Д. Седельникова, посвященная изучению литературного творчества псковских писцов XIV в. В научный оборот Седельниковым вводились записи на книгах фольклорного характера. Некоторые из них (преимущественно записи псковского писца Козьмы Поповича) изучались им и как важные источники по истории русского письма и языка, и как свидетельства о быте и повседневной жизни древнерусских книгописцев.
В современной отечественной историографии вопрос о деятельности древнерусских писцов в основном ограничился установлением их социального статуса. Отчасти это связано с введением в научный оборот в конце 1940-1950-х годов новых источников (особенно граффити и берестяных грамот), изменивших господствовавшее в дореволюционной историографии представление о низком уровне культуры Древней Руси, преобладавшем господстве церкви в области письменной культуры, литературы и искусства, а также о наличии грамотных людей среди лиц духовного сословия. Преодоление дореволюционных концепций в советской исторической науке отчасти вылилось в попытки подтвердить преимущественно светский характер древнерусской письменной (и в частности, книжной) культуры.
В монографии о ремесле в Древней Руси Б. А. Рыбакову удалось выявить и проанализировать 25 надписей на пергаменных кодексах XI-XII вв. Семеро писцов указали в них на свою социальную принадлежность, сказавшись духовными лицами. Остальные восемнадцать писцов, не сообщивших о своей принадлежности к церкви, были отнесены Рыбаковым к категории светских ремесленников. По мнению ученого, в XI в. книги в Новгороде писались главным образом церковниками. В конце XI-XII в. с возникновением ремесла «книжных списателей» изготовление книг стало прерогативой светских мастеров. Та же методика исследования социального статуса древнерусских писцов была применена в отношении записей писцов XIV-XV вв. По подсчетам Рыбакова, их сохранилось 110. В этих записях 47 писцов сообщили о своей принадлежности к церкви, 63 будто бы умолчали о ней, являясь светскими лицами. Рыбаков считал, что 57 % писцов этого времени были ремесленниками светского типа, не принадлежавшими к церковным организациям3Рыбаков Б. А. Ремесло Древней Руси. М., 1948. С. 406-407,686..
Тот же исследовательский прием, когда писцы, умолчавшие в записях о своей принадлежности к церкви и ограничившиеся употреблением формулы «аз, грешный» или «раб божии» перед именем, относились к числу мирян-ремесленников, был применен в исследованиях по истории русской рукописной книги Н. Н. Розовым и Б. В. Сапуновым. Основываясь на публикациях записей древнерусских книжников в исследовании И. И. Срезневского по истории русского письма и языка4Срезневский И. И. Древние памятники русского письма и языка... СПб., 1882., Б. В. Сапунов насчитывал среди писцов XI-XIII вв. 17 духовных лиц и 23 светских ремесленника5Сапунов Б. В. Книга в России в XI-XIII вв. Л., 1978. С. 113. Табл. 4.. По данным Н. Н. Розова, среди писцов XI—XIII вв. были 17 представителей белого духовенства и 31 мирянин, а среди писцов XIV в. — 6 представителей черного духовенства, 23 — белого и 40 мирян6Розов Н. Н. Книга Древней Руси XI-XIV вв. М., 1977. С. 96, 98-101, 154-157.. По мнению Розова, «среди мастеров книги» мирские люди преобладали «уже в первые три столетия истории русской книги», а среди книжников духовного звания большинство было дьяконами — лицами низшего духовного сана.
Интересные наблюдения сделаны ученым над именами древнерусских писцов. Розов полагал, что, поскольку многие книгописцы духовного звания указывали в записях свои не христианские, а языческие имена или прозвища, это можно считать отражением двоеверия, пережитки которого в XI-XIII вв. все еще были характерны для быта народа.
Вопросы, связанные с изучением обстоятельств работы древнерусских переписчиков, техники письма, утвари и инструментария, которыми пользовались писцы, в основном оставались за рамками исследовании по истории книги XI-XIV вв. Исключением является статья В. В. Калугина, посвященная реконструкции отношения к книге псковских писцов по их записям XIV в. В исследовании затрагиваются и некоторые вопросы собственно древнерусского книгопроизводства (орудия и материал для письма, отношение к труду, время работы и пр.)7Калугин В В. Отношение к книге в Древней Руси (По материалам псковских записей XIV в.) // Зап. Отдела рукописей. М., 1995. Вып. 50. С. 104-122.
Полагая, что реконструкция процесса письма книг невозможна без систематического анализа упоминаний писцов в записях на книгах, мы обратимся к изучению этих упоминаний и сосредоточим внимание на вопросе о социальном статусе древнерусских книгописцев XI-XIV вв. и их самоопределениях.
По уточненным данным, от XI-XIII вв. сохранилось 262 пергаменных кодекса. Из них только 63 имеют синхронные записи писцов. К этому числу следует добавить две записи писцов XI в.8Имеются в виду выходные записи попов Упыря Лихого 1047 г. и Домки ок. 1092-1115 г. Запись Упыря Лихого сохранилась, по подсчетам А. В. Поппэ, в восьми списках XV—XVI вв.. Запись Домки известна в единственном списке рубежа XII-XIII вв. в составе Милятина евангелия., две записи XII в.9Именная запись игумена Сильвестра 1116 г.; Выходная запись писца инока Антония 1129 г. и три записи писцов XIII в., сохранившиеся в списках конца XI-XVII вв., а также три записи XIII в., известные лишь в подробном пересказе или по публикациям в описаниях рукописей. Вероятно, на плохой сохранности записей писцов XI-XIII вв. сказалось то, что 97 древнерусских кодексов этого времени имеют вид отрывков объемом от 1 до 80 листов (т.е. состоят не более чем из 10 тетрадей).
От XI — начала XII в. сохранилось 14 кодексов с синхронными записями, каждая из которых содержит имя писца. Из 16 рукописей с записями писцов XII в. только 10 сообщают их имена. Из трех рукописей конца XII — начала XIII в. с записями писца имя содержит только одна. Среди 25 рукописей с синхронными записями писцов XIII в. только 13 указывают их имена. От конца XIII — начала XIV в. сохранилось 5 кодексов с синхронными записями, однако ни в одной из них нет указания на имя книгописца. Таким образом, подавляющее большинство кодексов XI-XIII вв. с автографами писцов (47 из 63) содержит упоминания их имен, а общее число записей, включая сохранившиеся только в позднейших списках и описаниях рукописей, равно 82. В некоторых кодексах встречаются имена не одного, а нескольких (чаще — двух) писцов. Наиболее часто имена древнерусских книгописцев фигурируют в выходных, именных, молитвенных, дневниковых и фольклорных записях. Выходных записей XI-XIII вв. с именами писцов известно 15, именных — 53, молитвенных — 10, фольклорных — 4. В них упомянуты имена 47 писцов.
24 писца XI-XIII вв. не только указали свое имя в записях, но и определили свою социальную принадлежность:
1) Упырь Лихой, «поп» (1147 г.);
2) Григорий, «дьякон» (1056-1057 гг.);
3) Иоанн, «дьяк» (1073 г.);
4) Петр Томии (Пет Томин?, Потомный?), «прозвютер» (1092 г.);
5) Домка-Яков, Домка, «поп» (ок. 1095-1115 гг.);
6) Алекса, «сын пресвитера» (ок. 1103-1117 гг.);
7) Антоний, «инок» (1129 г.);
8) Максим [...]тошинич, «попин» (ок. 1148-1155 гг.);
9) [?], «грешный и мьнии попин святого Возне[се]ния Господня» (ок. 1148-1155 гг.);
10) Константин-Добрило, «дьяк» (1164 г.);
11) Илия, «бывыи попин» (ок. 1175 г.);
12) Михаил (Мхаль), «попович» (вторая половина XII в.);
13) Кюрил, «дьякон» (вторая половина XII в.);
14) Творимир-Яков, «поп» (вторая половина XII в.);
15) Савва Греции, «прозвутер» (1269-1289 гг.);
18) Гюрги (Георгий), «сын поповъ, глаголемаго Лотыша с Городища»;
19) Захария, «поп святого Дмитрья» (1271 г.);
20) Олуферее (Евлеверий), «сын Захариенъ» [попович — см. № 19] (1271 г.);
21) Евсевий, «попович» (1282 г.);
22) Захария, «писец» (1296 г.);
23) Кохан, «поп, полономарь» (вторая половина XIII в.);
24) Тимофей, «пономарь» (XIII в.).
15 писцов XI-XIII вв. наряду с указанием имени употребили формулу «аз, грешный», «аз, грешный раб», «раб божии» или «рукою грешнаго (имр.)», однако умолчали о своем социальном статусе:
I) Иоанн (1076 г.),
II) Матфей (ок. 1090-1110 гг..);
III) Лаврентий (ок. 1090-1110 гг.);
IV) Мичька (1092 г.);
V) Михаил-Белына, Михаил (рубеж XI—XII вв.);
VI) Федор Угринец (ок. 1119-1128 гг.);
VII) Наслав (1125-1132 гг.);
VIII) Федор (конец XI в.);
IX) Константин (конец XII в.);
X) Офрем (XII в.);
XI) Моисей Киянин (конец XII — начало XIII в.);
XII) Феофан (1219 г.);
XIII) Олексей (1219 г.);
XIV) Иев (ок. 1269-1289 гг.);
XV) Иоанн (первая половина XIII в.).
8 писцов XI-XIII вв. в своих записях ограничились указанием имени:
а) Жаден (ок. 1095-1117 гг.);
б) Путята (вторая половина XI в.);
в) Чегол (Чъглъ) (вторая половина XI в.);
г) Микула (рубеж XI-XII вв.);
д) Офрем (первая половина XII в.);
е) Ворон (вторая половина XIII в.);
ж) Иосий Иванов, Иосиф (конец XIII в.);
з) Оксентий10Оксентий фигурирует в собственноручной именной записи, палеографически датируемой концом XIII в., как переплетчик: «Се аз... преплолъ». Запись сделана в служебной Минее на апрель рубежа XI-XII вв., вероятно, при смене обветшавшего переплета. (конец XIII в.).
В двух записях писцы не сообщили ни своего имени, ни своего социального статуса, однако определили себя в выражениях «раб божии» и «мы же, грешнии и худоумнии».
12 книгописцев XI-XIII вв., сообщивших в записях не только имя, но и свою социальную принадлежность, употребили перед именем или после него выражение «раб божии» и эквивалентные формулы. Так, писец Петр Томии (Пет Томин?, Потомный?) указал, что он «прозвутер грешный» (1092 г.). Переписчик Мстиславова евангелия Алекса Лазаревич (ок. 1103-1117 гг.) употребил перед именем формулу «аз грешный». Домка-Яков, один из писцов сентябрьской (1095-1096 гг.) и октябрьской (1096 г.) служебных Миней, а также несохранившихся Евангелия и Апостола (ок. 1092-1115 гг.), в именных записях на Минеях фигурирует как «грешный, убогии, унылый, недостойный раб...», «убогии недостойный раб...», просит о божьей помощи «рабу своему...». В выходной записи Евангелия, сохранившейся в списке рубежа XII-XIII вв., он определил себя как «Домка, поп у святого Лазоря...», отказавшись от формулы «раб божии» или эквивалентных формул. Инок Антоний (1129 г.) перед указанием своего социального статуса поместил определение «многогрешный и смиренный». Автор выходной записи («грамотицы») Пантелеймонова евангелия (ок. 1148-1155 гг.) безымянный священник новгородской Вознесенской церкви определил себя как «грешный и мьнии попин». Писец Константин-Добрило (1164 г.) назвался «грешным рабом и дьяком». Священник Савва Греции (ок. 1226 г.) употребил перед именем формулу «аз, попин грешный», а пономарь Тимофей (1262 или 1282 г.) — «написах... рукою моею грешною, аз грешный...».
Выражение «рукою грешнаго раба божья» поместил перед указанием имени священник («прозвутор») Георгий, писец Галицкого евангелия (ок. 1269-1301 гг.). Попович Евсевий, писец Евсвиева евангелия (1282 г.) после имени употребил формулу «аз, грешный». В целом формулы «аз, грешный», «раб божии», «аз, грешный раб» или «рукою грешнаго (имр.)» встречаются в записях 27 писцов. Не исключено, что, используя названные самоопределения перед или после своего имени, писцы опускали указание социального статуса «раба божьего». Поэтому маловероятно, что за этими формулами обязательно скрывались писцы-миряне (см., например: «попин грешный Сава», «рукою грешнаго раба божья Георыъя прозвоутора», «грешьныи раб и дьяк Костянтин Добрило» и др.).
В записях 23 писцов XI-XIII вв. указанные формулы отсутствуют. Однако 15 книгописцев из этого числа сообщили о своей социальной принадлежности и только 8 ограничились именем.
Представляет интерес, что в 13-ти из 15-ти выходных записей XI-XIII вв. (т.е. в подавляющем большинстве) социальный статус писцов указан наряду с их именами. В 25 именных записях формулы «аз, грешный», «раб божии» и др. употреблены 7 раз; при этом указание социального статуса писца наряду с формулой «аз... грешный» встречается лишь однажды — в записи попа Саввы Грецина (1226 г.): «... Аз, попин грешный Сава, а мирское Грьцин...». В 18-ти именных записях XI-XIII вв. формула «аз, грешный» или эквивалентные формулы отсутствуют. Однако в семи из них самоопределение писца содержит указание на его принадлежность к церкви: «Кюрил пс[а]л..., дьякон...», «Яков, а мирьски Творимир, пономарь...», «Илия псал, бывыи попин», «Мхал псал, поповиц», «псал поп полономарь...», «Петр... прозвутер». В одной именной записи писец определил себя по отцу-священнику: «Олуферее, сын Захариен» (1271 г.). Остальные 10 именных записей состоят из одного-двух, реже трех слов: как правило, это имя писца и глагол «псал».
Во всех 10-ти молитвенных записях писцов XI-XIII вв., начинающихся формулой «Господи, спаси, помози раба...», указание социального статуса писца отсутствует. Напомним, что автор четырех молитвенных записей на Минеях 1095-1096 гг. Домка в своей выходной записи на Евангелии ок. 1092-1115 гг., сохранившейся в списке рубежа XI-XIII вв., определил себя как «поп». Ни в одной из молитвенных записей о своем священническом сане он не сообщает, употребляя перед именем оборот «раба своего» и разного рода уничижительные самохарактеристики.
В молитвенной записи Феофана и Олексея ростовского списка Жития Нифонта 1219 г., кроме оборота «рабом своим», предшествующего указанию имени, употреблена формула «а писцевъ не кльнете». Но маловероятно, чтобы слово «писцевъ» служило здесь обозначением социального статуса, а не определением вообще пишущих. В четырех фольклорных записях XI-XIII вв. встречаются имена только двух писцов — Чегла (XI в.) и Офрема (XII в.). Указания социального статуса или формулы «аз, грешный» («раб божии») они не содержат.
Таким образом, очевидно, что наличие или отсутствие указаний на социальный статус книгописца зависит от жанровой разновидности составленной им записи. В выходных и именных записях, составленных по определенному шаблону, с достаточно строгой и малоподвижной структурой, содержащих сведения, непосредственно касающиеся книгописания (дата, указание заказчика, указание писца, сообщение о месте и обстоятельствах работы и т.п.), самоопределение писца включает наряду с именем указание его социального статуса. В молитвенных, дневниковых и фольклорных записях, свободных от изложения конкретных обстоятельств книгопроизводства, такие сведения отсутствуют.
В целом в составе писцов XI-XIII вв. насчитывается священников («попов», «пресвитеров», «просвутеров», «попинов») 10, дьяков — 4, пономарей — 2, иноков — 1, распопов — 1, поповичей — 5. Захария, переписчик Псалтири княгини Марины 1296 г., определил себя словом «писец», никак иначе не обозначив свою социальную принадлежность. Представляет интерес, что к концу XIII в. слово «писец» появляется одновременно в древнерусских источниках разных видов. Так, в рядной грамоте Тешаты и Якима ок. 1261-1299 гг. фигурирует некий Довмонтов писец: «...А псалъ Довмонтов писец». В завещании («рукописании») владимиро-волынского кн. Владимира Васильковича ок. 1287 г., сохранившемся в составе текста Ипатьевской летописи, упоминается «писец Федорец». Не означает ли употребление слова «писец» в источниках конца XIII в., что в это время происходит оформление книгописания и письма грамот в самостоятельную ремесленную специальность светского типа? Во всяком случае, в XIV в. слово «писец» употребляется в записях на книгах и актах уже более или менее регулярно и без дополнительных сословных определений.
Итак, 24 книгописца XI-XIII вв., известные по имени, указали в своих записях на принадлежность к духовному сословию, 15 ограничились формулой «раб божии» или «аз, грешный», 1 назвался словом «писец», 9 никак не определили себя. Из записей писцов древнерусских кодексов следует, что письмом книг в основном занимались представители белого духовенства и их дети. Вероятно, это связано с сосредоточением книгопроизводства в этот период в церквах, ктиторских монастырях и соборах.
Практика разделения труда в древнерусских книгописных мастерских, видимо, не получила широкого распространения. Палеографические наблюдения над сохранившимися роскошными кодексами XI-XIII вв. не оставляют сомнений в том, что они писались и иллюминировались разными людьми. Для письма заголовков Мстиславова евангелия использовался труд златописца Жадена. Обыденные, заурядные в художественном отношении кодексы зачастую декорировались самими писцами. Писец Евангелия и Апостола рубежа XI-XII вв. Домка в своей выходной записи подчеркивал, что он даже сам «крил (т.е. переплетал) обое книгы». Первый автограф переплетчика сохранился лишь от конца XIII в.
По предварительным подсчетам, от XIV в. дошло около 600 пергаменных кодексов11Подсчеты Н. Б. Шеламановой показали, что от XIV в. сохранилось 645 рукописных книг русского извода (в том числе 141 рубежа XIV-XV вв.), из них 52 кодекса бумажные, остальные 593 — пергаменные (см.: Предварительный список славяно-русских рукописей XI-XIV вв., хранящихся в СССР для «Сводного каталога рукописей, хранящихся в СССР, до конца XIV в. включительно» / Сост. Н. Б. Шеламанова // АЕ за 1965 год. М., 1966. С. 182). Л. М. Костюхина приводит иные данные о числе кодексов рубежа XIV-XV вв. По ее подсчетам, таковых известно около 211. Общее число книг XIV в. ею приводится то же, что и у Шеламановой - 645 (Костюхина Л. М. Русские рукописные книги и книжное письмо рубежа XIV-XV вв. (по материалам ГИМ) // Куликовская битва в истории и культуре нашей Родины: Материалы юбилейной науч. конф. М., 1983. С. 195). Однако в «Предварительном списке» (на котором основывалась и Костюхина) учтены не рукописные книги, а единицы хранения. Последних при наличии неидентифицированных отрывков всегда больше, чем реальных кодексов. Кроме того, в процессе составления Сводного каталога рукописных книг XIV и XV вв. наверняка еще возможны передатировки выявленных кодексов, что также приведет в будущем к корректировке данных о численности пергаменных и бумажных рукописей этого времени. Наиболее же полное представление о сохранившихся книгах XIV в. будет только после учета всех русских рукописей (сохранившихся как в виде цельных кодексов, так и в виде отрывков) зарубежных хранилищ.. Из них только 108 имеют синхронные записи писцов12Записи писцов бумажных кодексов XIV в. нами в настоящей работе не рассматриваются.. Всего таких записей известно 357. К этому числу следует добавить одну запись 1397 г., не сохранившуюся в подлиннике, но известную по списку рубежа XIV-XV вв.13Имеется в виду выходная запись от имени митроп. Киприана о написании им Служебника «рукою своею». Сохранилась в списке писца инока Иллария рубежа XIV-XV вв., а также две записи 1301 и 1370 гг., оригиналы которых утрачены, а текст известен по упоминаниям в описаниях рукописей второй половины XIX в.. Из 108 рукописей, помеченных синхронными записями, только 61 содержит записи с указанием имени писца. Всего сохранилось 77 записей писцов, содержащих их имена. В некоторых рукописях встречаются имена не одного, а нескольких писцов. В ряде случаев имя одного и того же писца встречается сразу в нескольких записях. Всего по имени известен 71 писец пергаменных рукописен XIV в. Имена писцов упоминаются в выходных, именных, молитвенных, эмоциональных, дневниковых, летописных и вкладных записях. Они фигурируют также в «приказе» писца Федосея писцу Гришке о переписке Октоиха (конец XIV - начало XV в.) и эпистолярной записи писца Фрола игумену Миките об отправке книги на Двину «к святому Михаилу» (XIV в.).
40 писцов XIV в. не только указали свое имя в записи, но и определили свой социальный статус:
1) Поликарп, «поп» (1307 г.);
2) Максим-Станимир, «сын Павла, попа святого Вознесения» (1309 или 1310 г.);
3) Кузьма, «дьяк», «попович» (1312, 1313 гг.);
4) Еска, «попович» (1317 г.);
5, 6) Мелентий и Прокоша, «дьяки» (1329 г.);
7) Андрей, «поп Микулинскии» (ок. 1329/30 г.);
8) Яков, сын Домашин Сумовича, церковный староста, сын владычного наместника (?) (ок. 1341 г.)14«Раб божии Яков», от чьего имени писцом Явилой составлена выходная запись, дал следующее самоопределение: «... Сынъ Домашинъ Соумовича, наместьникъ владычень, староста святого Ивана».,
9) Филип Михалев сын Морозовича, Филипп, «писец» (1343/44 г.);
10) Иоанн Телеш, «чернец» (1354 г.);
11, 12) Леонид Офонасович, Леонид Языкович, Леонид и Иосиф, «владычни робята» (1355, 1356 гг.);
13) Микула, «владычнь паробок» (ок. 1362-1363 гг.);
14) Филица, «владычень писец» (1365 г.);
15) Офонасий, «черноризец» (1369 г.);
16) Семен, «владычен паробок» (1369, 1370 гг.);
17) Савва, «поп» (1372-1373 гг.);
18) Лаврентий, «мних» (1377 г.);
19) Алексейко Владычка, дьяк («дьячок) (1377 г.);
20) [?], черноризец («чернец») (1380 г.);
21) Стефан, «дьяк» (1380-1389 гг.);
22) Вунько, «дьякон» (1381 г.);
23) Георгий (Гюрги), «поп» св. Воздвижения (1382 г.);
24) Стефан Заскович, «дьяк» св. Софии (1386 г.);
25) Антоний, «чернец» (1388 г.);
26) кир Зиновий, священник (?) («священный слуга») (1388 г.);
27) Куземка, «дьяк Воздвиженский» (ок. 1389-1406 гг.);
28) Зиновьишко, «дьяконишко» (ок. 1389-1425 гг.);
29) Матфей, «дьяк» (1391 г.);
30) Спиридон, «дьякон» (1393 г.);
31) Лука Смолянин, «инок» (1395/96 г.);
32) Спиридоний, «протодиакон» (1397 г.);
33) Илларий, «инок» (1397 г.);
34) Иоанн, «черноризец» (1397/98 г.);
35) Федор, «прозвутер» св. Спаса на Хутине (1399/1400 г.);
36) Овсей, «роспоп» (первая половина XIV в.);
37) Яков, «дьяк» (вторая половина XIV в.);
38) Михей, «дьяк» (вторая половина XIV в.);
39) Яков, дьякон (вторая половина XIV в.),
40) Илларий, «инок» (вторая половина XIV в.).
Непонятно, одно ли это и то же лицо: дьяк Стефан (№ 21) и дьяк св. Софии Стефан Заскович (№ 24), дьякон Спиридон (№ 30) и протодиакон Спридоний (№ 33)15Тождество двух Спиридонов вызывало сомнения в историографии. Об этом см.: Вздорнов Г. И. Исследование о Киевской псалтири. М., 1978. С. 22. По мнению самого Вздорнова, «наиболее убедительно сходство почерка писца Евангелия (Спиридона записи 1393 г.) и писца Псалтири (Спиридония записи 1397 г.) в послесловиях к этим двум рукописям». Однако в последнее время ученые все же склоняются к мысли о тождестве их почерков. Так, В. М. Загребин прямо писал о том, что протодьякон Спиридон участвовал в написании Евангелия 1393 г., Евангелия Успенского собора Московского Кремля, «и, возможно, Евангелия Кошки и Евангелия Хитрово», вышедших из скриптория, действовавшего при московской митрополичьей кафедре. Из этого же скриптория происходит и фрагмент «из 6 листов рукописи, содержащей отрывок Диоптры Филиппа Пустынника (РНБ. F. п.1. 50)». Всем этим рукописям свойственна необычная орфографическая особенность: сокращение, представляющее лишь первую букву слова (подробнее см.: Загребин В. М. Об одной особенности протодьякона Спиридона (конец XIV в.) // Искусство рукописной книги: Византия. Древняя Русь. Тез. докл. Международн. конф. Москва, 17-19 ноября 1998. СПб., 1998. С. 6-7)., инок Илларий записи 1397 г. (№ 34) и инок Илларий записи второй половины XIV в. (№ 41), а также дьяк Яков (№ 38) и дьякон Яков (№ 40) второй половины XIV в. В настоящей работе они условно считаются разными людьми, хотя их почерки нуждаются в палеографической идентификации.
34 писца XIV в., указавшие свой социальный статус, употребили также при имени формулу «раб божии», «грешный раб», «раба своего (имр.)», «многогрешный раб» и др. (№ 1-15, 17, 18, 21, 23, 26-30, 32, 34-41). 8 писцов XIV в., указавших свой социальный статус, формулы «раб божии» не употребили (№ 16, 19, 20, 22, 24, 25, 31, 33). Сословная принадлежность 31 писца XIV в. неясна: в своих записях они ограничились указанием имени:
I) Домид (Давид) (1307 г.);
II) Иродион (1324 г.);
III) Андреян (1325-1329 гг. или 1352-1359 гг.);
IV) Иоанн (1329 г.);
V) Явило (ок. 1341 г.);
VI) Василий Осипов сын (1351/52 гг.);
VII) Олекса (1354 г.);
VIII, IX) Леонид Языкович и Григорий (1355 г.);
X) Фофан (1357 г.);
XI, XII) Лукьян и Федор (1357/58 г.);
XIII) Моисей (1365 г.);
XIV) Марко Вчерович Демидов сын (1369 г.);
XV) Порфирий (1379 г.);
XVI) Епифан (1380 г.);
XVII) Василий, «малеишии в единообразных»;
XVIII) Марк (1391 г.);
XIX) Александр (ок. 1394 г.);
XX) Григорий Славец (1398 г.);
XXI) Микула (вторая половина XIV в.);
XXII) Матфей (вторая половина XIV в.);
XXIII) Иоанн (вторая половина XIV в.);
XXIV) Матфей (вторая половина XIV в.);
XXV) Лука (вторая половина XIV в.);
XXVI) Варсонофий (конец XIV в.);
XXVII) Фрол (XIV в.);
XXVIII) Федот (конец XIV - начало XV в.);
XXIX) Олексейко (конец XIV — начало XV в.);
XXX, XXXI) Федосей и Гришка (конец XIV — начало XV в.).
21 писец XIV в., умолчавший в записях о своем социальном статусе, ограничился самоопределением «аз, грешный», «раб божии», «грешный раб» (№ II-IV, VII-XVIII, XX-XXIV, XXVII). Только 10 писцов XIV в. при указании имени не сообщили о своей сословной принадлежности и не употребили формулы «раб божии» или эквивалентных формул (№ I, V-VII, XX, XXVI, XXVII, XXIX-XXXI). 54 писца XIV в. употребили при имени формулу «раб божии», «аз грешный» и др., а 18 писцов опустили ее. 62 писца либо указали свой социальный статус, либо сопроводили свое имя формулой «раб божии» и ее эквивалентами.
Едва ли оправданным является слепое отнесение писцов, ограничившихся употреблением формулы «раб божии», «грешный раб», к светским лицам. Эта формула в XIV в. могла заменять указание социального статуса, а в большинстве случаев соседствовала с ним и уж никак не являлась признаком «светскости» писца. Подавляющее большинство писцов указало свой социальный статус в выходных записях, фиксируя акт завершения работ над кодексом. В молитвенных, дневниковых, фольклорных записях, в которых писцы были более всего свободны от какого бы то ни было шаблона, они чаще всего ограничивались указанием имени или сопровождали имя формулой «раб божии» или «аз, грешный», не называя своего социального статуса. Представляет интерес, что один и тот же писец в разных кодексах и типологически разных записях мог назваться и «рабом божиим», и указать одновременно на свою социальную принадлежность. Так, в целой серии молитвенных записей псковский писец Козьма просит о божьей помощи «рабу своему», умалчивая, что это раб божий был «дьяк» и «попович». Только в выходной записи Паремейника 1313 г. он сообщил, что его «...псалъ Козма дьякъ, поповиц». Что он был поповичем, Козьма указал также в именной записи Пролога 1313 г., однако умолчал о своем дьяческом сане: «а псал Козма поповиц». В молитвенных записях Евангелия 1355 г. писец Леонид Офонасович (Леонид Языкович) назвался «рабом многогрешным», «рабом [божиим]», и только из выходной записи Пролога на сентябрь—февраль 1356 г. становится ясно, что этот Леонид и некий Григорий были «владычными ребятами».
Определение «владычни робята», «владычни паробок», «владычень писец» встречается в записях писцов Леонида и Иосифа (1346 г.), Микулы (ок. 1362—1363 гг.), Филицы (1365 г.) и Симеона (1369, 1370 гг.). Статус «владычных писцов» принадлежал переписчикам второй половины XIV в., работавшим в архиепископском скриптории Новгорода. Скрипторий действовал при кафедрах владык Моисея (1352-1359 гг.) и Алексия (1359-1390 гг.). За период с 1355 по 1370 г. в кафедральном скриптории было переписано 8 сохранившихся рукописей. Б. Д. Греков считал «владычных» «паробков», «робят» и «писцов» принадлежащими к разряду слуг Софийского дома «не духовного сана, а светских»16См.: Греков Б. Д. Новгородский Дом св. Софии: Опыт изучения организации и внутренних отношений крупной церковной вотчины. СПб., 1914. Ч. 1. С. 444-446..
Кроме книгописцев Дома святой Софии словом «владычыи» определили себя еще два писца, принадлежность которых к новгородскому архиерейскому скрипторию маловероятна. Так, дьяк Алексейка, переписавший в 1377 г. книгу Поучений Ефрема Сирина для переславского Свято-Николаевского на Болоте монастыря, сообщил, что его называют «Владычка», не забыв указать на свой дьяческий сан.
Скорее всего, самоопределения «владычный», «владычный писец», «владычный паробок», «владычные робята» и «писец» в XIV в. содержали указание на статус профессионального переписчика. Однако это не исключает вероятности того, что писцы-профессионалы занимали определенные ступени церковной иерархии (в основном низшие и средние) или были детьми священников. Напомним, что писец Алексейка Владычка записи 1377 г. был дьяком.
Как было показано выше, в XI-XIII вв. процент книгописцев-поповичей был достаточно велик: даже больше, чем книгописцев-дьяков. Так, писцов-поповичей XI-XIII вв. известно по имени 5, что составляет 20,8% от общего числа известных по имени книгописцев (24). Дьяков-писцов XI-XIII вв. известно по имени 4, что составляет 16,7% от общего числа известных по имени книгописцев. В записях XIV в. упоминаются только три писца-поповича, причем их деятельность приходится на первую половину столетия. Это Максим-Станимир, сын псковского попа Павла (1309 или 1310 г.), Козьма Попович (1312 и 1313 гг.) и Еска Попович (1317 г.). Как уже говорилось, в одной из своих записей Козьма Попович указал, что он был дьяком. Может быть, среди «владычных робят» и «паробков» второй половины XIV в. были поповичи или дьяки?
Статус писца получил в Древней Руси самостоятельное значение к концу XIII в. Примерно с середины XIV в. в записях на книгах появляются самоопределения «писец» и «списатель», «книжный списатель».
Так, словом «писец» определил себя переписчик Филипп Михалев сын Морозовича (1343/44 г.), в записях которого перед именем встречаются выражения «раб божии» и «грешный».
В целом среди писцов XIV в., указавших свой социальный статус, насчитывается 7 священников, 14 дьяков, 1 протодьякон, 9 монахов, 1 распоп, 2 поповича17Козьма Попович, определивший себя в записях как дьяк, отнесен нами к числу дьяков, а не священнических детей., 1 церковный староста, 7 «писцов», из которых шестеро определяй себя словом «владычный».
85,9% от общего числа известных по имени писцов XIV в. либо указали свою сословную принадлежность, либо употребили перед именем формулу «раб божии». 14,1% писцов ограничились в записях указанием своего имени. Самостоятельное значение приобретает в XIV в. статус «писца» и «владычного писца» (17,5%). Перепиской книг в XIV в. в основном занимались представители среднего звена белого духовенства, представители церковного причга, лица, лишенные священнического звания («роспопы»), а также дети священников («поповичи») — 57,5% от общего числа писцов, указавших в записях на свою сословную принадлежность. С середины XIV в. в связи с формированием в это время скрипториев в крупных монастырях-землевладельцах среди писцов отмечается довольно высокий процент монашествующего духовенства (52%).
Большой штат ремесленников разных специальностей, занимавшихся изготовлением книг по предварительному заказу, существовал в новгородском Лазаревом монастыре (рубеж XI-XII вв.), при ростовской епископской кафедре (начало XIII в.), Софийском соборе в Новгороде (XIV-XV вв.). В большинстве духовных корпораций XI-XIV вв. скриптории не организовывались, однако перепиской книг в них занималось несколько писцов. Такими центрами книгописания были, по-видимому, монастыри Спасо-Евфимьев в Суздале (1369 г.), Святотроицкий на Видогощи в Новгороде (ок. 1380-1389 гг., 1386 г.), серпуховской пресв. Богородицы Зачатия Высоцкий (1381-1382 гг.), церковь Воздвижения Честного креста на Княжем дворе в Пскове (1382 г.). Развитым центром книгописания к XV в. стал Спасо-Андроников монастырь в Москве.
В подавляющем большинстве записей на книгах XIV в., так же как и в записях XI-XIII вв., сведения о месте создания кодекса отсутствуют. Как были организованы книгописные мастерские, каков был их профессиональный и социальный состав, какие помещения они занимали — источники умалчивают.
Весьма своеобразным единичным упоминанием о таком помещении («издба») явлется эмоциональная запись дьяка Козьмы Поповича в Паремейнике 1312-1313 гг.: «У, побьзди боля Лука, навониле мъ издбу». В XV в. в качестве помещения для переписывания книг упомянуты келья и темница: «написах... седящу в железах».
Сохранилось 76 записей писцов XIV в., в которых в той или иной степени отражены условия и обстоятельства их труда. По этим записям можно частично представить себе в каком эмоциональном и физическом состоянии писцы приступали к работе, в какое время суток занимались перепиской книг, что ели и пили, что мешало их работе, какими орудиями, материалом и средствами для письма они пользовались.
В целом ряде записей писцы сообщают о переписывании книг поздним вечером или даже ночью. В связи с этим часты жалобы на плохое освещение. «Веч(ер) уже», «Тьмно», — сообщает автор выходной записи Псковского апостола 1307 г. Домид. Писать в позднее время, преодолевая сонливость, приходилось дьяку Козьме Поповичу: «О святыи Пантелеймоне, поспеши, уже глази спат(ь) хотят»; «Нощь успе, а день приближися»; «Уже нощь, вельми тьмно»; «Охъ, охъ, голова мя болить, не мочи псати, а уже нощь, лязмы спати». Писец Паремейника 1348 г. сокрушается по поводу незавершенной работы: «Вечер, нощь хощет быти, да благо, да пол листа како не намазано». Анонимный писец Пролога на сентябрь-февраль первой половины XIV в. также жалуется на ночную работу: «О, горе учеником у диякона, хочеться спати, ин, ин, ох, тощно...»; «Уже поздьно...»; «Уже день успе, а нощь пришла есть».
От непреодолимой дремоты страдал писец Ирмология 1343/44 гг. Филипп Михалев сын Морозовича: «О господи, помози, о господи, посмеши: дремота неприменьная и в сем рядке помешахся». Монах Епифан, переписчик Стихираря 1380 г., сообщил о начале работы над новой тетрадью ночью: «...по вечере початы быс(ть) пис(а)ти татр[адь], 1 час нощи». Также ночью работал безымянныый переписчик Пролога на октябрь-ноябрь первой половины XIV в.: «...нощьное дело, писано по тме». Наиболее древней записью, в которой писец говорит, что не может преодолеть дремоту, следует признать запись анонимного писца Служебника первой половины XIII в.: «Охо, охо, охо, дремлет ми ся». Писец Евангелия второй половины XIV в. пожаловался, что заснул во время работы: «въздрьмалъ есмь». Переписчик Устава Студийского 1397/98 г. черноризец Иоанн также сокрушался: «Спати ми ся хощете». «Дремание» (сонливость) оказывалось причиной, на которую писцы ссылались, извиняясь за допущенные ошибки: «...аще будем грубо написали, или кде переступиле... в дремании...»
Учитывая, что за один присест писцы переписывали довольно незначительные по объему части текста (от 0,5 л. в одиночку18Столярова Л. В. К истории переписки псковского Изборного октоиха конца XIV в. // Россия в X-XVIII вв. Проблемы истории и источниковедения: Тез. докл. и сообщ. Вторых чтений, посв. памяти А. А. Зимина. Москва, 26-28 января 1995 г. М, 1995. С. 572. до 4,5 л. совместными усилиями) «ночное бдение» древнерусских книжников следует объяснить прежде всего их работой в свободное от иных обязанностей время. Как было показано выше, в XI-XIII вв. перепиской книг в основном занимались священники и их дети, а в XIV в. — представители низшего и среднего звена белого и черного духовенства, среди которых преобладали иноки. Вероятно, в XI-XIV вв. книгописание было своеобразным духовным обетом, дополнительной обязанностью специально обученных священников, дьяков, а позднее монахов. В западноевропейских скрипториях режим труда писцов был организован иначе и, надо признать, лучше. Так, писцам, работавшим в скриптории, организованном в Клюни (Бургундия) еще в 910 г., монастырским уставом предписывалось заниматься переписыванием книг только при хорошем освещении, а темное время суток использовать для сверки текстов.
Исполнению «духовного обета» древнерусским писцам нередко мешало пьянство. Состояние «попирия» (похмелья) с головной болью и дрожащей «попирной» рукой нередко описывается книжниками в их дневниковых записях. «Ох мне лихаго сего попирия: голова мя болит, и рука ся тепет», — сокрушается Козьма Попович. Писец Паремейника 1348 г. сам себе повторяет: «Мед пей, а пива не пей, а пива не пей, тако глаголят с(вя)тии о(т)ци». О своих недвусмысленных намерениях сообщает поп Савва, один из переписчиков Изборного октоиха 1372-1373 гг., отправляясь в с. Зряковичи под Псковом: «Поехати питъ в Зряковици». Тот же писец обижается на проявленное негостеприимство: «Чрес тын пьют, а нас не зовут, а слови мои не летети, а отместьки ту будут». «Похмелен», «Похмелен есмь», — многократно повторяет анонимный священник19То, что этот писец был попом, явствует из ряда его дневниковых записей с самообращением «попе» в форме звательного падежа («Поиди, попе, за реку»), а также упоминанием «попадьи», скорее всего, его жены («Плечи болят, а попадья пошла в гости»)., писец Пролога на март-август первой половины XIV в. Писец июньской служебной Минеи того же времени, напротив, радуется: «Г(о)с(под)и, помилуи игумена, напоил брат(ь)ю медом на сии д(е)нь». Инок Епифан отмечает начало работы над новой тетрадью следующей записью: «Почат(а), коли Епифана вином Лев поил».
Во время книгописных работ писцы нередко отвлекались для приема пищи. «Сести позаутрыкати, хотя пос(т)», — сообщает оскоромившийся дьяк Козьма Попович. В другой своей записи он пишет о своей готовности основательно подкрепиться: «Како ли не объестися: исто поставят кисель с молоком. Филипп Михалев сын Морозовича, переписчик Ирмология 1343/44 г., собрался «сести ужинать клюкования с салом с рыбьим». О намерении «шести оужинатъ» пишет в своей записи поп Савва. Среди напитков, бывших на их столе во время работы, писцы XIV в. называли мед, пиво, кисель»20Кисель — «кушанье, приготовленное из муки на воде или ягодном соке»; ср.: Лукина Г. Н. Предметнобытовая лексика древнерусского языка. М., 1990. С. 109., молоко, вино (виноградный напиток?). В составе своего меню книгописцы упоминали «клюкование» (клюкву), «сало рыбье»21 Не вполне ясно, что означает выражение «сало рыбье». По мнению Г. Н. Лукиной, данный оборот имеет значение «животный жир» (см.: Лукина Г. Н. Предметно-бытовая лексика. С. 121). Однако в записи говорится не о животном, а о рыбьем «сале». Возможно, писец сообщил о весьма сомнительном по своим вкусовым свойствам блюде — клюкве, поданной с рыбьим жиром. В. В. Калугин считал, что «клюкование с салом с рыбьим» могло быть «особым способом приготовленным рыбным блюдом» (см.: Калугин В. В. Отношение к книге в Древней Руси. С. 116). Может быть, писец ел рыбное филе («сало рыбье») под клюквой (клюквенным соком своеобразным соусом)?, пирог.
Кроме голода, жажды, похмельного синдрома, сонливости, писцы жаловались на различные недуги, преодолевая которые, им приходилось работать. Так, поп Савва сообщал о мучившей его болезни кожи («коросте»): «О горе, свербит», «Полести мыться. О с(вя)тыи Никола, пожалуй, избави коросты сея», «Ох, сверби[т] и нуди[т]», «Ох, свербит». Безымянный священник, писец Пролога на март-август первой половины XIV в., страдал болями в спине: «Плечи болят, не могу псати». Головная боль мучила Козьму Поповича: «Голова мя болит», «Голова мя болит, не мочи псати». Писец, жаловавшийся на боль в плечах, в одной из записей с горечью заметил: «О горе, мрут попи», а в двух других резюмировал: «Лихо писати», «Не могу».
В записях XIV в. писцы сетовали на отсутствие света («тьмно», «вельми тьмно»22Как освещались древнерусские книгописные мастерские — неясно. Нам известна только одна миниатюра конца XIII в., где перед пишущим царем Давидом изображены четыре горящие свечи, установленные в двух подсвечниках (Хлудовская псалтирь). Создатель первого в Европе скриптория Кассиодор в своем «Наставлении» указывал, что, работая ночью, писцам следует пользоваться лампадой — «оберегательницей священного пламени».), невыносимую жару и задымленность помещения («охъ, знойно», «охъ, дымно»). В качестве образцов для переписки им в ряде случаев попадались изветшавшие, плохо читаемые кодексы («книгы ветшаны»). Недовольство писца вызывал и плохо выделанный пергамен, приготовленный из огрубевшей кожи старого животного, изобилующий требующими штопки дырами: «Сеи кожи с 30 лет».
Для письма нередко использовались плохо очиненные перья. Так, Филипп Михалев жаловался на негодное перо: «Погыбель перья сего». Один из новгородских владычных писцов сообщил: «Лихои перо, неволно им писати рабу многогрешному Леониду Офонасовичу». Писец Лаврентьевской летописи сомневался: «Добро ли перо».
В отличие от западноевропейских книгописных мастерских, где соблюдалось молчание во время работы, древнерусские писцы не были ограничены в потребности общаться между собой. Дружеские беседы нередко являлись причиной ошибок в переписываемом тексте. В выходных записях XIV в. просьбы простить и исправлять писца содержат извинения за ошибки, допущенные «в беседе... с другом».
Писец мог ошибиться «...съ другом беседуя», «с другом глаголя», «в глаголании с другом или в дремании», «з другом говоря».
Подобные записи, сообщающие об обстоятельствах труда древнерусских книгописцев, известны в основном по рукописям XIV в. Возможно, это отчасти связано с преобладанием среди сохранившихся рукописных книг того времени заурядных по своему письму и оформлению кодексов, чего не скажешь о роскошных манускриптах XI-XIII вв., в которых почти нет дневниковых записей писцов. Видимо, в XIV в. книгописание стало более массовым и обыденным. Иными словами, записи отразили обстоятельства работы над весьма заурядными кодексами, вероятнее всего, созданными вне крупных скрипториев. Поэтому судить о том, в каких условиях создавались роскошные кодексы, мы в большинстве случаев не можем. Реконструкции процесса книгописных работ свидетельствуют о том, что в XI-XIV вв. книгописание на Руси только начинало принимать какие-то организационные формы и находилось в стадии своего становления. Большинство древнерусских рукописей, сохранившихся от XI-XIV вв., — богослужебного или богословского характера (96% от общего числа книг). По своему содержанию и в количественном отношении древнерусская рукописная книга XI-XIV вв. соответствует кодексам Франкского государства в период «высокого средневековья» VII-VIII вв. Становление древнерусской книжной культуры XI-XIV вв. хронологически отстоит примерно на 400-500 лет от начала аналогичного процесса в средневековой Франции (VII-VIII вв.). Это в целом соответствует наблюдениям, касающимся разницы в датах возникновения практики составления грамот на землю и иммунитет во Франкском государстве и на Руси.