Социальные отношения
Старая сельская Англия накануне массовых огораживаний и промышленного переворота часто представляется умственному взору потомства то в одном, то в другом из двух соперничающих образов. С одной стороны, нас просят представить себе страну свободных крестьян, обладающих чувством собственного достоинства, большей частью связанных с землей, но лишь с малыми личными правами на нее, — крестьян, наслаждающихся деревенской тишиной и благоденствием (позднее уничтоженными), прославляющих свое деревенское счастье песнями в барах с возлияниями по случаю праздника урожая (эти песни позже распевали в наших гостиных).
Далее нам напоминают, что та же страна была также страной ремесленников, которые жили в деревнях и рыночных городах, отнюдь не лишенных прелести сельской жизни, потому что эти труженики занимались там своим ремеслом, проявляя свое искусство в использовании рабочего инструмента, вместо того чтобы быть только придатком машины.
Поэтому они в своей повседневной работе испытывали восторг самобытной творческой личности — тот восторг, жалким суррогатом которого является лихорадочное возбуждение наших современных массовых развлечений, созданных в качестве противоядия скуке машинного и конторского труда.
С другой стороны, нам показывают противоположную картину: нас просят вспомнить тяжелый изнуряющий труд до века технических изобретений, с рабочим днем продолжительностью 13 часов и более; детский труд на фабрике вместо начальной школы; болезни и преждевременную смерть вследствие отсутствия медицинского контроля и больничного лечения; отсутствие чистоты и комфорта, которые теперь мы считаем настоятельной необходимостью; пренебрежительную и невообразимую жестокость не только к преступникам и должникам, но слишком часто также к женщинам, детям и широким массам бедноты; и, наконец, условия жизни населения Англии и Уэльса, составлявшего пять с половиной миллионов человек и имевшего меньше материальных благ и удобств, чем современное, в семь раз большее (по данным на 1939 год) население.
Изучение этого периода подтверждает правильность как той, так и другой картины. Но в какой из этих картин содержится большая и более важная доля правды — об этом говорить рискованно: отчасти потому, что спор идет о неосязаемых величинах, так как мы не можем вернуться назад к мышлению наших предков, и даже если бы мы могли это сделать, мы все равно не знали бы, как найти решение задачи; отчасти также потому, что даже там, где могла бы помочь статистика, нет возможности получить такие статистические данные.
Правда, примерно во времена революции (1688) способный социолог Грегори Кинг на основе сведений о налоге на очаги и других данных сделал подсчет вероятной численности различных классов английского общества. Приведенные им цифры являются тонким прогнозом, но не более того.
Конечно, они будут полезны в отрицательном смысле — как факты, не допускающие чрезмерного увлечения тех, кто восхваляет прошлое, напоминанием того, что даже до массового огораживания и промышленного переворота число фермеров и йоменов было относительно невелико, тогда как сельскохозяйственный пролетариат был многочисленным.
Два самых больших класса Англии, по исследованию Кинга, значительно превосходящие другие, — это «коттеры и пауперы» и «чернорабочие и полевые рабочие». Первые, как мы можем предполагать, представляют собой тех, кто пытался быть независимым и не работать по найму, причем, согласно Кингу, эта попытка приводила к жалким результатам.
Однако те лица, которые добывали средства к существованию на общинной земле, которую они захватили, или на небольшом, принадлежащем им поле позади их хижины, могли быть счастливее, чем предполагал Кинг, даже если они были беднее, чем представляют себе современные апологеты прошлого.
Второй большой класс, по Кингу, — «чернорабочие и полевые рабочие» — это люди, работающие по найму. Многие из них имели также некоторые права на общинную землю, садик или крохотный участок, которые повышали их чувство собственного достоинства и интерес к жизни, хотя и не давали собственнику доступа в гордое сословие английских йоменов.
Даже многие из занятых в промышленности, особенно ткачи-шерстяники, имели во всех частях Англии небольшие сады или участки земли, которые они обрабатывали в часы досуга. На каменистых высотах вокруг Галифакса каждый суконщик имел «одну-две коровы» на огороженном поле, на крутом склоне которого стояла его хижина.
С другой стороны, в сельском хозяйстве и промышленности имелось очень большое число рабочих, у которых не было никаких прав на землю и никаких иных средств к существованию, кроме своего заработка.
Предполагалось, что заработная плата в земледелии и в промышленности должна регулироваться тарифами, утвержденными мировыми судьями для каждого графства, устанавливавшими в некоторых случаях предельную цену, по которой могли продаваться некоторые товары.
Эти тарифы не претендовали на то, чтобы в точности фиксировать заработную плату или цены, а стремились только к тому, чтобы установить максимум, который нельзя было превысить. Поэтому внутри каждого графства допускались отклонения точно так же, как допускались различные ставки в разных графствах. Более того, очень часто объявленный максимум на практике нарушался.
Судя по отсутствию сведений, мы можем заключить, что стачки по сговору и союзы для повышения заработной платы не были общим явлением; гораздо больше сведений имеется о стачках, происходивших в годы правления Эдуарда III, а не при Карле II.
Елизаветинский статут о рабочих, который все еще частично сохранял свою силу, карал тех, кто бросал работу неоконченной, так же, как он карал того, кто давал или кто получал заработную плату, превышающую максимум, установленный мировыми судьями. Но максимум часто превышали в тех случаях, когда дополнительная оплата была в интересах и нанимателя, и рабочего. Тред-юнионизм тогда был слаб, но индивидуальные переговоры о заработной плате велись весьма оживленно.
Даже если принять во внимание низкие цены, заработная плата для некоторых категорий рабочих по современным нормам выглядит низкой; но по сравнению с европейскими ценами того времени она была высокой. Национальной особенностью англичан тогда, так же как и теперь, была не бережливость, а настойчивое требование обеспечения высокого уровня жизни. Дефо как хозяин провозглашал, что:
«Бережливость в хозяйстве — не идеал Англии. Английский рабочий люд съедает и выпивает — особенно выпивает — в три раза больше, в переводе на деньги, чем такое же количество иностранцев любого рода».
Главным предметом питания был хлеб, или, вернее, хлеб, пиво и обычно мясо. Овощи и фрукты в то время составляли весьма незначительную, а мясо очень большую долю в рационе англичанина. У людей среднего и высшего класса завтрак часто состоял из утренней кружки эля (пива) с небольшим количеством хлеба и масла, чего было достаточно до обеда в полдень — обильной трапезы из различных рыбных и мясных блюд.
Что касается более бедных хозяйств, то Грегори Кинг вычислил, что половина населения этой категории питалась мясом ежедневно, а другая половина — ее большая часть — ела мясо по крайней мере два раза в неделю. Миллион бедняков, «живших Милостыней», «не ел мяса чаще одного раза в неделю».
Надежных статистических данных о населении Англии и о классах, на которые оно было разделено, нельзя получить до первой переписи 1801 года, но подсчеты (или, может быть, вернее было бы сказать — догадки), которые сделал Грегори Кинг, пользуясь сведениями о налогах на очаги и другими данными времени революции (1688), вполне заслуживают внимания.
Согласно Грегори Кингу, свыше миллиона человек, примерно пятая часть всего населения, жили случайными подаяниями, большей частью в виде общественного пособия, которое выплачивалось приходами. На стране лежало бремя налогов на бедных примерно в 800 000 фунтов стерлингов в год, и эти налоги поднялись при Анне до одного миллиона фунтов. Редко кто стыдился получать денежное пособие, которое выдавалось бедняку, не живущему в работном доме; считалось, что такие пособия раздавались с развращающим излишеством.
Ричард Даннинг заявил в 1698 году, что приходское пособие часто в три раза превышает сумму, которую обычный рабочий, обремененный женой и тремя детьми, мог тратить на себя; эти лица, хотя бы раз получившие денежное пособие на дому, отказывались раз навсегда работать, и «редко они пьют что-нибудь иное, кроме крепчайшего пива, или едят хлеб не из первосортной пшеничной муки».
К этому утверждению следует относиться с осторожностью, но таков был характер жалоб на закон о бедных некоторых налогоплательщиков и нанимателей.
Вопросы о пособиях, выплачивавшихся не живущим в богадельне или работном доме, во все времена имели много общих черт. Но одной особенностью английского закона о бедных периода Реставрации и XVIII столетия являлся закон о поселении, изданный «кавалерским» парламентом при Карле II.
По этому закону каждый приход, в котором человек пытался поселиться, мог отправить его обратно в тот приход, где он родился, из опасения, что если он останется на новом местожительстве, то когда-нибудь в будущем может оказаться бременем для налогоплательщиков.
Девять десятых населения Англии, фактически все, кто не принадлежал к небольшому классу землевладельцев — как бы ни было хорошо их поведение и какую бы, пусть даже высокооплачиваемую, работу они ни имели, — подвергались опасности быть изгнанными из любого прихода, кроме того, где они родились, со всеми вытекающими последствиями — арестом и бесчестием.
Панический страх некоторых приходских властей, как бы вновь прибывшие со временем не обременили налогоплательщиков, вынуждал пользоваться этим несправедливым правом совершенно произвольно. Закон о поселении ставил преграды подвижности рабочих, был грубым нарушением свобод англичан, которыми они так гордились.
Однако его редко осуждали до того времени, когда много позднее Адам Смит подверг его уничтожающей критике. Трудно установить точно пределы, в которых этот закон действовал, и, по-видимому, Адам Смит преувеличил причиненный им вред и число случаев жестокой несправедливости.
Но даже в лучшем случае он был большим злом; такова была обратная сторона похвальной попытки стюартовской Англии обеспечить содержание бедных с помощью местных общественных властей. Попытка эта в целом была небезуспешна, и в значительной степени ею объясняется мирный характер развития английского общества.
Ничто не указывало с большей очевидностью на возрастающее влияние сельского дворянства (сквайрархии) в палате общин и в государстве, чем законы об охоте периода Реставрация. Подобно тому как лесными законами нормандского периода и периода Плантагенетов интересы всех классов общества были принесены в жертву прихоти короля, пожелавшего превратить огромные лесные массивы в заповедники для охоты на благородных оленей, так и теперь, для того чтобы обеспечить сквайров заповедниками для охоты на куропаток, в жертву были принесены интересы йоменов и фермеров.
Куропатки, даже в большей мере, чем политические расхождения, заставляли соседей недружелюбно относиться друг к другу. Дело в том, что йомен — свободный держатель на своем небольшом участке — убивал дичь, которая забегала в его владения из заповедников соседних поместий.
И поэтому в 1671 году «кавалерский» парламент издал закон, запрещавший всем свободным держателям с доходом ниже 110 фунтов в год — то есть огромному большинству этого класса — убивать дичь даже на собственной земле.
Таким образом, множество бедных семейств было лишено многих хороших блюд, принадлежащих им по праву; даже и на тех немногочисленных йоменов, богатство которых ставило их вне сферы действия этого достопримечательного закона, смотрели с подозрением.
Лучше всего это видно из слов добросердечного Роджера де Коверли; даже он дошел до того, что сказал «об йомене с годовым доходом около 100 фунтов», который как раз «подходил под закон об охоте», что «он был бы хорошим соседом, если бы не истреблял так много куропаток» (добавим для ясности: истреблял на своей земле).