Образование
Положив начало массовому просвещению основанием благотворительных и воскресных школ, XVIII век в то же время потерял почву под ногами в вопросе среднего образования, допустив упадок многих из старых классических школ, содержавшихся государством. Можно считать поистине общей чертой века, что, в то время как частная предприимчивость и филантропическое усердие открывали новые пути, старые привилегированные учреждения становились неповоротливыми и продажными.
Нашумевшая неудача нападения Якова II на закон и на закрепленные в хартиях права придала следующему столетию чрезмерно легальный и консервативный характер. Сослаться на хартию значило избежать всякой критики. Почти до конца столетия не было разговоров ни о реформе, ни о парламентских избирателях, ни о городских корпорациях, университетах или благотворительных учреждениях, а в конце века, увы, «несчастный пример Франции» предал реформу проклятию.
Подобно тому, как выборная муниципальная олигархия тратила общественные средства на праздничные обжорства и пренебрегала своими обязанностями городской администрации, заведующие школами, находившиеся на государственном содержании, часто не обращали внимания на эти школы, а в некоторых случаях просто закрывали их и жили на средства, отпускаемые государством для школы, как на свои собственные деньги.
Ущерб, причиняемый такими порядками делу среднего образования, был восполнен частными школами, которые финансировались только за счет частных пожертвований и добились в XVIII веке значительных успехов. Такие школы, включая и диссидентские академии, давали за умеренную плату хорошее образование, в котором живые языки и естественные науки занимали место рядом с изучением классики. Старые государственные школы, так же как и университеты, не обучали таким новомодным предметам.
Диссидентские академии, в которых были такие люди, как Пристли, также до некоторой степени восполняли недостатки Оксфорда и Кембриджа. Оба имевшихся в Англии университета отстраняли всех лиц неангликанского вероисповедания и давали тем, кого они допускали в свои стены, такое плохое и дорогостоящее образование, что со времен Лод Мильтона число студентов сократилось более чем вдвое.
Действительно, на берегах Айзиса и Кем дух привилегированной монополии обнаруживался в наихудшем виде. Профессор колледжа мог оставаться членом колледжа пожизненно, если не получал церковного бенефиция; его не заставляли заниматься какой-либо научной работой, ему не разрешалось жениться, и в большинстве колледжей ему приходилось принять духовный сан.
Ленивый, слабовольный, безбрачный клерикализм профессоров XVIII века роднил, их с монахами XV века; кстати сказать, и те и другие были одинаково полезны. Гиббон, который, как член палаты общин, был в 1752 году допущен в общество членов Модлин колледжа в Оксфорде, так описывает их нравы: «Они не обременяли себя размышлениями, чтением ил письмом. Их разговоры ограничивались кругом дел колледжа, политикой тори, личными историями и частными скандалами; живая невоздержанность юности оправдывала их скучные и тайные попойки».
В обоих университетах студенты находились в полном пренебрежении со стороны большинства членов колледжа, хотя кое-где наставник колледжа ревностно выполнял те обязанности, которые должны были бы разделить с ним все члены корпорации. Сыновьям вельмож и богатым студентам делались большие уступки в вопросах дисциплины, и они часто ходили в сопровождении их собственных частных наставников.
Профессора университета редко выполняли какую-нибудь из их предполагаемых функций. Между 1725 и 1773 годами в Кембридже не была прочитана ни одна лекция кем-либо из королевских профессоров современной истории; «третий и наиболее позорный» из представителей этой кафедры умер в 1768 году после того, как упал с лошади, возвращаясь в пьяном виде домой из своего прихода в Овере.
В Оксфорде около 1700 года для получения степени не приходилось держать никаких серьезных экзаменов. В Кембридже экзамены для желающих получить почетную награду по математике представляли действительное испытание достоинств честолюбивых кандидатов.
Гиббон заявил, что «Кембриджский университет, кажется, не так заражен пороками монастыря, как его собрат; его лояльность к ганноверскому дому более давняя, и имя и философия бессмертного Ньютона впервые стали почитаться в стенах его родной академии».
Только в самом конце столетия началось движение за внутренние реформы, которое привело оба университета на путь самоусовершенствования. Его можно датировать в Тринити-колледже в Кембридже с кризиса 1787 года, когда после суровой борьбы, в ходе которой участники движения предстали перед судом президента университета, было решено, что звание члена колледжа должно присуждаться по справедливости, согласно результатам тщательного экзамена.
После этой перемены Тринити-колледж опередил, наконец, своего соперника колледж Сент-Джона и по численности студентов, и в научном отношении, хотя колледж Нордсворта и Уилберфорса продолжал воспитывать выдающихся людей.
Общеизвестное якобитство Оксфорда при первых двух Георгах весьма показательно для ограниченности власти правительства и степени свободы, обеспеченной подданному хартией и законом. Право замещения церковных должностей было в руках вигских министров, которые скорее сделали бы епископом магометанина, чем якобита.
Но Оксфордский и Кембриджский колледжи находились вне их юрисдикции, а безуспешность нападок Якова II на университеты была достаточным предостережением, чтобы огородить академическую свободу в Англии от вмешательства со стороны будущих правительств. Если бы оксфордские профессора, после того как они обеспечили свой доход присягой ганноверскому дому, вздумали провозглашать на пирушках якобитские тосты, министры короля Георга не смогли бы этому помешать.
Таким образом, практикой XVIII века была установлена та необходимая свобода университетов, которая в различной степени нарушалась Тюдорами, Стюартами и сторонниками Кромвеля. Иногда этой неприкосновенностью злоупотребляли, но она была сохранена.
Тем не менее, несмотря на упадок обоих университетов, единственных тогда в Англии, несмотря на упадок государственных школ, особенно школ среднего образования, интеллектуальная жизнь страны никогда не была более блестящей и количество одаренных людей, приходившихся на душу населения в Англии времен Георга III, с ее плохой системой образования, было значительно больше, чем в наши дни.
Может показаться, что высочайшие произведения человеческого разума были скорее результатом удачи, свободы и разнообразия, чем результатом деятельности единообразной организации, скорее результатом равновесия между городом и деревней, чем результатом активности самой городской жизни; скорее результатом влияния литературы, чем журналистики; скорее результатом развития искусства и ремесла, чем машин.
Но даже если будущее никогда не сможет вновь создать гигантов, подобных Бёрку, Гиббону и Джонсону, не говоря ужо о Мильтоне, Ньютоне и Рене, число образованных, культурных людей может быть все же большим, чем в прошлом.