Заморская торговля
Система каналов и дорожных застав не только стимулировала обмен товаров внутри страны, но и ускорила рост заморской торговли. Товары из Европы, Америки, Азии и Африки могли теперь продаваться в большом количестве по всей Англии; их покупали за границей теперь более охотно благодаря возросшему экспорту угля и фабричных товаров.
Теперь стало легко доставлять водным путем в порты Лондона, Ливерпуля, Бристоля или Гулля для погрузки на заморские корабли не только огромные массы минералов, но и текстильные товары из «Черного края» и Пеннин и хрупкие изделия стаффордширских гончарен.
Таким образом, британская торговля начала принимать современную форму снабжения необходимыми предметами потребления всего населения вместо поставки предметов роскоши только для богатых. В Средние века заморская торговля Англии доставляла вино, специи, шелк и другие людные товары для знати, рыцарей и купцов, мало заботясь о потребностях сельского населения.
Во времена Стюартов такое положение еще сохранялось в силе, хотя больший тоннаж кораблей свидетельствовал об увеличении объема импорта и экспорта и употребление предметов роскоши распространялось среди более широкого богатого среднего класса этого периода. Но только в XVIII веке предметы общего потребления стали привозиться из-за моря для того, чтобы дать возможность одеться и утолить свою жажду и более скромно живущим подданным короля.
Возьмем один пример из многих: в царствование Карла II тысячи зажиточных лондонцев посещали «кофейни», чтобы насладиться новым напитком, привозимым Ост-Индской компанией. Но в начале царствования Георга III люди всех сословий в городе и деревне уже пили чай в собственных домах.
В своих «Письмах фермера» Артур Юнг жаловался в 1767 году, что «на чай и сахар расходуется столько лишних денег, что их хватило бы на хлеб для 4 миллионов подданных». Чаепитие превратилось в национальный обычай; чай стал соперником спирта и пива; «напиток, веселящий, но не опьяняющий» был уже так же хорошо известен и так же высоко ценился в домике рабочего, как и в гостиной поэта Каупера. В 1797 году Фредерик Иден писал: «Всякий, кто хочет дать себе труд войти в хижины Мидлсекса и Суррея во время еды, найдет, что в бедных семьях чай является обычным напитком не только утром и вечером, но обычно его пьют в больших количествах и за обедом».
Беднота подслащала горький напиток большим количеством сахара. Сахар с Британских островов Вест-Индии был теперь на каждом столе, тогда как в дни Шекспира он доставлялся из средиземноморских портов в весьма ограниченном количестве и считался предметом роскоши.
До тех пор, пока Питт-младший не снизил высокие пошлины, контрабандная торговля чаем велась в громадных масштабах. В 1784 году Питт подсчитал, что в королевстве было потреблено 13 миллионов фунтов чая, из которых только за 5 с половиной миллионов была заплачена пошлина. Контрабанда добавляла к жизненным ресурсам народа почти столько же, сколько браконьерство, и считалась столь же невинной. Священник Вудфорд, действительно хороший и респектабельный человек, писал 29 марта 1777 года:
«Контрабандист Эндруз принес мне этой ночью мешок зеленого чая весом в 6 фунтов. Он нас немного испугал свистом под окном гостиной как раз тогда, когда мы ложились спать. Я дал ему джина и заплатил за чай 10 шиллингов 6 пенсов за фунт».
Обитатели этого пасторского дома, находящегося внутри страны, думали и говорили о «контрабандисте Эндрузе» точно так же, как кто-нибудь может говорить о «бакалейщике Эндрузе».
Проникновение чая, сахара и табака во все дома (или через таможни, или в мешке контрабандиста), а также резкое расширение импорта строевого леса, доставляемого главным образом из-за границы, приближают нас к историческим границам современной Англии, государства, которое существует как центр огромной заморской империи и еще большей заморской торговли, обеспечивающей все классы предметами массового потребления.
Ко времени вступления на престол Георга II некоторые из главных отраслей английской промышленности, особенно быстрорастущая хлопчатобумажная промышленность Ланкашира, уже полностью зависели от сырья, привозимого из отдаленных стран. Для викторианской эпохи к списку товаров, доставляемых главным образом из-за моря, осталось добавить только хлеб и мясо. Это устраняло последнее препятствие к увеличению богатства и населения маленького острова, но было очень опасно в случае войны в будущем.
Вернемся, однако, к середине XVIII века. Лондонский порт принимал корабли из всех районов земного шара; кроме того, он монополизировал ост-индскую торговлю Англии. Из Китая и Индии к берегам Темзы привозились теперь не только селитра, специи и шелка; чай, фарфор и хлопчатобумажные ткани импортировались теперь из этих отдаленных мест в таких количествах, что становились доступными массе населения. Они создавали новые потребности, и народный спрос был так велик, что местные фабриканты начали производить хлопчатобумажные ткани и фарфоровые изделия.
Торговлю с американскими колониями наряду с Лондоном вели Бристоль и Ливерпуль. Ливерпуль в Средние века был подсобным портом Честера, но так как устье реки Ди было занесено илом, то старый римский город постепенно лишился своей морской торговли, а город-выскочка в устье Мерсея занял его место. По переписи 1801 года Ливерпуль насчитывал 78 тысяч жителей, больше, чем какой-либо другой провинциальный город, за исключением соседнего Манчестера-Сэлфорд а с его 84 тысячами жителей.
Отраслью американской торговли, монополизированной Ливерпулем, была работорговля, тесно связанная с хлопчатобумажным производством Ланкашира. Более половины рабов, перевозимых через Атлантический океан, совершили этот переезд в трюмах английских кораблей, хотя в ужасной торговле участвовали также французские, голландские и португальские конкуренты. В 1771 году 58 невольничьих кораблей отплыли из Лондона, 23 — из Бристоля и 107 — из Ливерпуля. Они перевезли за этот год 50 тысяч рабов.
Одним из первых, кто стал протестовать против работорговли по причинам морального характера, был Сэмюэль Джонсон, вторым был Хорее (Горацио) Уолпол, который уже в 1750 году писал Манну: «Последние две недели мы заседали по поводу Африканской компании; мы, британский сенат, этот храм свободы и оплот протестантского христианства, последние 2 недели обдумывали способы — как сделать более эффективной эту ужасную перевозку проданных негров! Для нас очевидно, что ежегодно 46 тысяч этих несчастных продается только на наши плантации! Стынет кровь! Я не хотел, чтобы мне пришлось говорить, что я голосовал за это, действуя в интересах Америки».
Ливерпульские невольничьи суда везли хлопчатобумажные ткани из Ланкашира в Африку, меняли их на негров, везли негров через Атлантику и возвращались нагруженные хлопком, табаком и сахаром.
Плантаторы Вест-Индских островов и американского материка покупали ланкаширские хлопчатобумажные ткани, чтобы одевать своих рабов, а доставка негритянской рабочей силы из Африки позволяла им заготовлять сырье для ланкаширской промышленности. Преступная торговля и невинное производство во многих отношениях взаимно помогали друг другу.
Хлопчатобумажные ткани употреблялись уже всеми классами Англии и стали страшным соперником «добротному английскому сукну». В памфлете 1782 года мы читаем: «Что касается женщин, то они едва ли носят теперь что-нибудь другое, кроме бумажной ткани, коленкоров, муслина или шелка; теперь они думают о шерстяных материях не больше, чем мы о старом календаре.
Мы едва ли имеем теперь в наших комнатах что-нибудь шерстяное, кроме шерстяных одеял, да и они были бы охотно отброшены в сторону, если бы мы могли не мерзнуть без них». В середине века увеличение привоза хлопка-сырца дало многим тысячам мужчин, женщин и детей занятие в их собственных домах. Дом рабочего, занятого обработкой хлопка-сырца, был миниатюрной фабрикой; женщины и дети очищали хлопок, мужчины ткали.
Эта домашняя система была источником независимости и давала средства существования для многих семей и для многих одиноких женщин, которые иначе были бы нищими. Но это не был идеальный образ жизни, так как дом, который был хлопчатобумажной мастерской, не мог быть ни чистым, ни комфортабельным, а хозяйка, также работавшая в этой мастерской, могла отдавать стряпне и домашним обязанностям только остаток своего времени.