Заморская торговля - страница 2
В этом столетии изобретения постепенно все больше и больше превращали мастерские в настоящие хлопчатобумажные фабрики, которые обычно располагались около источника проточной воды, в холмистой местности; до тех пор пока пар не заменил энергию воды, хлопчатобумажная промышленность не концентрировалась в городах.
Перепись 1801 года показала, что Ланкашир вырос за 100 лет настолько, что превратился из графства с 160 тысячами жителей в графство с 695 тысячами жителей, богатейшее и наиболее населенное после Мидлсекса. Эта перемена была вызвана обработкой хлопка — в домах ремесленников или на фабриках, расположенных у речек, текущих со склонов Пеннин, — для нужд морской торговли Ливерпуля и для торговли и различных текстильных мануфактур Манчестера.
Хлопчатобумажная промышленность была уже весьма развита, но шерстяная еще продолжала занимать первое место и была наиболее распространенной национальной промышленностью.
Она продолжала оставаться фаворитом парламента, и ей покровительствовал тщательно разработанный кодекс законов против экспорта сырой шерсти и импорта готового сукна. После изобретения прялки «Дженни» Харгривсом (1767) и «мюль-машины» Кромптоном (1778) прядение шерсти постепенно перемещалось из домиков ремесленников на фабрику, из деревни в город, хотя процесс этот не был завершен до XIX века.
Но более квалифицированным ткацким ремеслом еще занимались на фермах, имевших по одному или по нескольку ткацких станков. Тканье шерстяных материй еще было источником дополнительного дохода для сотен деревень по всей Англии. Купцы Лидса и Галифакса, Нориджа и Эксетера собирали и распределяли готовую продукцию.
Только с появлением в более позднюю эпоху паровой энергии ткачи последовали за прядильщиками из отдельных домишек на фабрики, из деревень и маленьких городов в большие города. В течение нескольких поколений, постепенно изменяясь, домашняя и фабричная системы в текстильной промышленности существовали бок о бок.
Британские Вест-Индские острова и южные колонии североамериканского материка посылали в метрополию не только хлопок, но также сахар и табак. Это был век длинных глиняных курительных трубок. Затем, в начале царствования Георга III, почти внезапно курение среди высших классов вышло из моды. «Курение вышло из моды», — сказал Сэмюэль Джонсон в 1773 году.
И оно оставалось «немодным» в течение 80 лет. По-прежнему можно было видеть армейских офицеров, подобных Мароу, куривших трубки и сигары, что символизировало их бесшабашное отношение к жизни. Но другие джентльмены считали употребление табака «недостойным» или «легкомысленным» занятием до тех пор, пока Крымская война не ввела снова в моду курение и ношение бороды — и то и другое из подражания «нашим крымским героям».
Но народные массы не были связаны капризами моды, и национальное потребление табака в царствование Георга 11 все возрастало. То же происходило и с потреблением хлопчатобумажной ткани и сахара. Поэтому Вест-Индские острова считались богатейшей драгоценностью английской короны. Наиболее близкими к «американским миллионерам», известным в Англии тех дней, были креолы — британские собственники Вест-Индских рабовладельческих плантаций, в которые было вложено много английских капиталов. Другим богатым заморским слоем английского общества, вызывавшим много разговоров и критики, были «набобы».
Это прозвище давали возвратившимся из Индии англичанам, эксплуатировавшим новые территории, завоеванные Робертом Клайвом, с беззастенчивой жадностью, предел которой положило следующее поколение английских правителей Индии. «Набобы» поднимали цену парламентских мест и восстанавливали против себя давно сложившееся аристократическое общество, в которое они вторгались со своими чужеземными обычаями.
Северные колонии американского материка покупали английское сукно и другие фабричные товары и посылали взамен строевой лес и железо. Лес, железо и корабельные материалы приходилось покупать также в Скандинавии и в Прибалтике, так как Англия XVIII века опустошила свои природные леса и не имела собственной древесины ни для кораблестроения, ни для строительства домов, ни для топлива.
Уголь в значительной мере возмещал недостаток в топливе для домашних цехов и для многих мануфактур, но употребление его в больших масштабах для выплавки железа еще только начиналось. Поэтому, несмотря на потенциальное богатство Англии железной рудой, железо ввозилось из тех стран, которые еще могли сжигать девственные леса.
Быстрый промышленный прогресс Англии в XVIII веке еще не портил в эту счастливую эпоху прелести ландшафта острова. Лондон оставался еще «единственным большим городом», и Вордсворт в 1802 году думал, «что на земле нет ничего более прекрасного», чем вид, открывающийся с Вестминстерского моста. Постройки еще более подчеркивали красоту суши, а корабли — красоту моря. Но «век угля и железа» должен был все-таки наступить.
Джосиа Веджвуд (1730-1795) является характерной фигурой того периода, когда промышленность, уже начинавшая выпускать массовую продукцию, еще не порвала с хорошим вкусом и искусством. Он типичен для утонченного английского буржуазного общества XVIII века. Средний класс предпринимателей, даже расширяя свои дела в большом масштабе, находился еще в тесной личной связи со своими рабочими; многие из предпринимателей принимали активное участие в развитии культуры и искусства этого периода.
Импортные товары английской и голландской Ост-Индских компаний уже побудили Европу соперничать с Азией в области производства художественных изделий из фарфора. И Англия не осталась в этом состязании позади. Фарфор из Челси, Боу, Дерби и Вустера соперничал с изысканными произведениями Севра и Мейсена. Все это, правда, были предметы роскоши, недоступные англичанину среднего достатка.
Но Веджвуд из своих стаффордширских мастерских доставлял для всех классов фаянсовые и яшмовые изделия, создавая обширный рынок и внутри страны, и за границей. Он был одинаково удачлив в производстве как необходимых предметов потребления, так и предметов роскоши. С одинаковым рвением он трудился и над отысканием новых типов красоты, знакомясь с классическими образцами искусства, недавно найденными при раскопках Помпеи, и над расширением и удешевлением своего производства. Веджвуд беспрерывно испытывал новые научные методы, искал новые формы и узоры.
Он неутомимо поощрял сооружение каналов и хороших проезжих дорог для того, чтобы уменьшить транспортные издержки и процент поломок при перевозке товара, и для того, чтобы связать свои отдаленные стаффордширские гончарни, построенные в глубине страны, с Корнуоллом — месторождением фарфоровой глины — и с заморскими рынками, которые он надеялся использовать. В период между 1770 и 1790 годами он наводнил своими изделиями не только Англию, но и Европу и Америку.
В течение этого периода оловянная посуда вышла из общего употребления и была заменена глиняными тарелками и сосудами, так что еда и питье стали более гигиеничными и более приятными. В следующем поколении люди уже не говорили больше об «обыкновенной оловянной посуде», но об «обыкновенном Веджвуде». Так, например, одна радикальная газета писала сатирически о «лордах и леди», как о тонких фарфоровых безделушках нации, стоящих гораздо выше простой веджвудовской посуды — народной массы.
Наиболее значительный и характерный этап всего промышленного переворота — момент соединения железа с углем - еще только наступал. Со времени царствования королевы Анны ряд поколений семьи Дерби внедрял в производство метод использования кокса вместо древесного угля при выплавке чугуна.
В 1779 году третий из Абрахамов Дерби закончил постройку первого в мире железного моста через Северн, поблизости от фамильных заводов в Коулбрукдейл, в Шропшире. Значительное развитие производства железа, которое последовало за этим открытием с возрастающей скоростью, особенно в начале XIX века, имело место главным образом в Южном Уэльсе, Южном Йоркшире и в Тайнсайде — в тех районах, где уголь и железо находились вместе, — там, где железо находилось близко от моря, или там, где до него можно было добраться по рекам и каналам. Однако «век угля и железа» нельзя датировать временем, более ранним, чем период наполеоновских войн.
В 1769 году Аркрайт взял патент на гидравлический станок, а Джеймс Уатт — на свою паровую машину; 1769 год, следовательно, был годом рождения механической движущей силы в хлопчатобумажной промышленности и технике. И Уатт, и Аркрайт жили в особой атмосфере беспокойного севера, увлеченного разработкой проектов механизации производства. В последовавшую за 1760 годом четверть века было выдано больше патентов, чем за предыдущие полтора столетия.