Книга и графика

Золотой век гравюры на металле - страница 4


Уже в своих свободных и беглых рисунках пером или кистью Рембрандт отказался от вырабо-танного со времен Возрождения ясного графического языка. Рисуя, он видит и ищет не форму, которую надо построить, очертить, пластически вылепить штрихом и тоном, а изменчивое, подвижное мгновение жизни, которое хочет ощутить и пережить, сохранить в его целостности. Рисует он исключительно для себя, не видя в беглом большей частью наброске законченного, обращенного к постороннему зрителю произведения. Это только графический дневник, стенограммы зрительных впечатлений и мыслей. Они действительно кажутся открытыми для продолжения работы, всевозможных уточнений и дополнений. А вместе с тем их внутренняя полнота, насыщенность образа, эмоциональная и пластическая выявленность художественного смысла не уступают сколь угодно отделанным с их внешней стороны вещам. Опущенное, недосказанное у Рембрандта всегда участвует в общем замысле, скрытым образом обогащает его.

Непринужденная свобода движения пера — любимейшего инструмента мастера в рисунке, решительные контрасты тонких и острых линий с широкими, жирными, — все это входит в ощу-щение пространства, света, движения, наполняющих лист. Человек в этих рисунках воспринимается в единстве с окружающей его средой, со светом, воздухом, с теплотой солнечных лучей или жаром камина. Рембрандт не чеканит форму, отделяя ее от пространства, не лепит объемы, вычленяя их из ненужной пустоты. Среда, атмосфера здесь не менее активны, чем материальные формы, и границы между ними у него не оказываются непроходимо жесткими, даже если он изображает не человеческую плоть, а каменную стену с проемами в ней. Техника его рисунков скупа — минимум необходимых штрихов. Зато он часто не считает лишним пройтись по ним прозрачным тоном, дающим ощущение атмосферы, движения света и тени. Рисуя, он не признает изящества линии, которая у него передает не статичную форму, а жест, эмоционально насыщенное движение. Бурная экспрессия стиля барокко порой не чужда ему, но преображена духовной активностью — это не внешнее, только физическое движение, а эмоциональный всплеск.

Зато Рембрандт убежденный антиклассицист. Он враг идеализации, приведения живого, реального к чему-то отвлеченно правильному, формально прекрасному. Он, как отмечает его современник Зандрарт, «не боялся спорить против наших художественных теорий, анатомии и меры частей человеческого тела, против перспективы и пользы античных статуй, против рафаэлева искусства рисовать».

Если рисунки оставались интимнейшей творческой лабораторией Рембрандта, то его офорты изначально были открыты зрителю, выступали обычно как законченные произведения самостоятельного вида искусства, ничуть не менее значительные, чем живопись мастера. Мир этих листов многообразен и может показаться пестрым, но он объединен цельностью эмоционального переживания обыденной в своих внешних проявлениях жизни. Живописные лохмотья нищих калек на дорогах, живые, быстрые наброски близких людей и более проработанные портреты, не лишенные даже иногда черт внешней парадности, контрастирующей с внутренней сосредоточенностью, погруженностью в себя многих его моделей. Многочисленные автопортреты, где от ранних попыток изучать в зеркале собственную, порой нарочито гротескную мимику мастер движется к все более полному воплощению своей внутренней человеческой сущности.

Будничные, без каких-либо экзотических красот, низменные пейзажи Голландии с силуэтами мельниц и с крестьянскими оплывающими хижинами, лишенными архитектурно-четких линий. Далекие от классической правильности штудии обнаженного тела. Бытовые сценки, оборачивающиеся вдруг библейскими и евангельскими сюжетами, погруженными художником в обыденную жизнь своих современников. Библию Рембрандт прочитал как драматическую книгу человеческих судеб и отношений, наполнил ее отсутствующим в древнем тексте психологизмом, напряженностью личных переживаний. Он как бы свел ее персонажей с высоких подмостков, приблизил к зрителю, открыв ему небывалую возможность сопереживания. При этом драматизм рембрандтовских офортов не только повествовательный, сюжетный.

Они наполнены сгущениями тьмы и сиянием света, подвижной, мерцающей, не только физически ощутимой, но и эмоционально насыщенной атмосферой. Его быстрая игла легко и точно намечает контуры в светах, лепит форму полутенью перекрестных штриховок и сгущает бархатистую темноту таинственных неосвещенных пространств. Эта сочная светотень вся в движении, она кажется неустойчивой, меняющейся, и это наполняет тревожным трепетом заполнившую большой лист пеструю толпу в таких офортах, как «Христос среди народа» («Лист в сто гульденов»), «Проповедующий Христос» или «Три креста», над которыми разверзается небо слепящим потоком яростных отвесных лучей.

MaxBooks.Ru 2007-2023