Знаки и чудеса

Античные сообщения о древнеегипетской письменности

«В египетской надписи, начертанной на пирамиде Хеопса, обозначено, сколько издержано было для рабочих на редьку, лук и чеснок; как я хорошо помню, переводчик при чтении надписи говорил мне, что всего было выдано тысяча шестьсот талантов».

Великим путешественником и летописцем, пожелавшим узнать перевод надписей на пирамиде Хеопса, был опять же Геродот. Этот острый наблюдатель и искусный рассказчик первым сообщил Западу о письменности египтян. К сожалению, он сказал о ней лишь мимоходом (в полную противоположность прочим своим тщательным описаниям земли и народа Египта). В одном месте он упоминает о «священных буквах египтян». В целом же его известия о письменности скудны и не дают даже приблизительного представления о ее внешних сторонах, не говоря уже об ее структуре и существенных особенностях.

Но, с другой стороны, Геродот своими краткими заметками не причинил, по крайней мере, и никакого вреда, чего нельзя сказать о всех его последователях в античной литературе. Диодор и Плутарх, отец католической церкви Климент Александрийский (он пустил в ход выражение «иероглифы», то есть «священные высеченные знаки»), Порфирий и Евсевий — все они хотя бы бегло касались этого предмета, а иные говорили о нем и более подробно.

Однако они имели дело с материалом, который являлся продуктом вырождения египетской письменности, насчитывавшей в целом четырех тысячелетнюю историю, — это было так называемое «энигматическое» письмо, или тайнопись жрецов, игра, напоминающая ребус. Вот эту-то позднюю, выродившуюся письменность, а отнюдь не египетскую письменность эпохи ее расцвета и рассматривали Диодор, Плутарх и Евсевий. Но настоящим проводником на этом ложном пути и основным источником всех позднейших ошибок был некий Гораполлон из Нилополиса.

Сей муж с характерным египетско-греческим именем (Горапполлон) составил в 390 году две книги об иероглифах, написанные первоначально, вероятно, на коптском языке. Это курьезное произведение было в XV веке переведено на греческий язык и воспринято учеными эпохи Ренессанса без всякой критики и с тем благоговением, которое они испытывали перед всеми сочинениями древних писателей.

Гораполлон довольно обстоятельно занимался «энигматическим» письмом, а затем без всяких колебаний перенес правильно им подмеченные характерные особенности этого письма и на иероглифы. При этом он, как некогда выразился немецкий египтолог Эрман, дал волю «самым бредовым фантазиям». Так, согласно Гораполлону, изображение коршуна означало «мать», поскольку среди коршунов-де имеются только самки (!); знак, изображающий гуся, означал «сын», так как гусь якобы любит своих детей больше, чем все прочие животные!

Или он, например, утверждает: «Чтобы выразить силу, пишут передние лапы льва, ибо эти члены у него самые мощные», «Чтобы выразить понятие "грязный человек", рисуют свинью, ибо нечистоплотность заложена в природе свиней». Подобные попытки толкований выглядят уже более убедительно, однако и они не менее ошибочны.

Гораполлон объяснял иероглифы как чисто рисуночное письмо, в котором каждый отдельный знак должен был обозначать самостоятельное понятие. Его представления, как это ни странно, до начала XIX века оставались последним словом науки в этой области, и потребовалось исключительное взаимодействие интеллекта и интуиции, чтобы рассеять губительную тьму, которую Гораполлон простер над иероглифами, и сорвать пелену, которой сей эпигон закрыл лик Сфинкса.

Однако до этого было еще далеко... Египет, древнейший центр цивилизации, тысячами нитей связанный с Западом, относительно рано отмежевался от христианской ойкумены и объединения, созданного Римской империей. Уже при восточноримском императоре Юстиниане (527—565) говорящие по-коптски и исповедующие христианство египтяне массой отпадали от «маликитской» западной церкви и переходили в монофизитство, где господствовало учение о первенстве божественной природы во Христе (его же человеческая природа понималась лишь как кажущаяся плоть).

Этим была разорвана самая прочная нить, связывавшая Египет с Западом. Нет ничего удивительного, что арабы-мусульмане, в 638 году вторгшись во главе с Амром, военачальником халифа Омара, в Египет и завоевав его для арабской мировой державы и ислама, смогли без труда покорить страну, разодранную религиозными спорами, еще истекавшую кровью от прошедших персидских войн и разъединенную с римским Западом.

Египет (да и Сирия, и Месопотамия) достался арабам, как спелый плод, упавший с дерева. И когда при штурме Александрии — древней столицы мудрецов — рухнули и обратились в развалины остатки некогда всемирно известной библиотеки, непроницаемая завеса опустилась между Востоком и Западом.

Всякая позднейшая исследовательская деятельность — а она была весьма незначительной, — всякие попытки проникнуть в глубь страны и скопировать надписи разбивались об опасность столкновений с фанатичной толпой.

Надписи на памятниках, вероятно, не раз бросались в глаза арабам, однако их толкования не выходили за пределы бессмысленных фантазий. Тянулись на восток христианские паломники, но они искали доказательств библейской истории. Так, в пирамидах они видели закрома Иосифа, узнавали в Гелиополе сикомору, под которой отдыхало святое семейство на пути в Египет, а кости, разбросанные по берегу Красного моря, принимали за останки фараона и его сподвижников, утонувших здесь при преследовании Моисея. На надписи, которые ничего не могли рассказать о библейской истории, они не обращали внимания.

Правда, никакая завеса не может быть вечно столь плотной, чтобы сквозь нее в конце концов нельзя было проникнуть. И все же должна была пройти почти тысяча лет, прежде чем в Италии древность пережила свое второе рождение, «ренессанс», и грандиозный порыв свежего ветра разогнал тьму, которая все еще окутывала сфинксы и пирамиды, обелиски и иероглифы.

Рим сохранил среди свидетельств своего блистательного прошлого, когда он был центром империи, многие трофеи, и между сокровищами, к которым обратились гуманисты и исследователи древности, находилось несколько привезенных из Египта и украшавших Вечный Город обелисков с высеченными на них удивительными знаками-рисунками. С ними и связаны первые робкие попытки исследования — сочинения о римских обелисках и иероглифах, — которые, правда, не дали результатов и поэтому ныне с полным правом преданы забвению.

Их авторы лишь постольку могут занять наше внимание, поскольку они поставили Египет в поле зрения новых исследований. Однако одному из них принадлежит большая заслуга. Это иезуит Афанасий Кирхер, имя которого впоследствии часто подвергалось несправедливой хуле, но который заложил краеугольный камень египтологической науки.