Книга. Исследования и материалы. 1980 г.

Автор, редактор и читатель научно-художественной книги

Е. В. Шлюпер

Научно-художественная книга — примечательное явление, занимающее все более заметное место в современной книгоиздательской практике.

Разумеется, и раньше выходили в свет произведения, как бы совмещающие черты исследовательского труда и живого, образного повествования. Но в наше время речь идет уже не о единичных книгах. Многие издательства выделяют специальные рубрики в темпланах, создают отдельные редакции; широкую известность получили большие книжные серии, библиотечки («Эврика», «Бригантина», «Дороги к прекрасному»), сборники, успех которых у читателей побуждает издателей делать их «продолжающимися изданиями» («Прометей», «Пути в незнаемое»).

Внимательное изучение книг, журнальных публикаций, внутрииздательских материалов (авторских заявок, редакторских заключений, рецензий), читательских писем, критических выступлений и теоретических работ позволяет утверждать, что на наших глазах развился и сформировался самостоятельный вид литературы. Он возник как бы в точке соприкосновения трех других видов литературы: научной, научно-популярной и художественной.

Научно-художественная литература определилась как вид, поскольку она обладает относительно устойчивой системой свойств. Она осуществляет свои особые социальные функции, имеет свой специфический предмет и свои качественно отличные методы его освоения, характерный «набор» элементов и структуру текста.

Все более тесное взаимодействие научного и художественного творчества в наши дни идет по многим каналам — теоретическим и практическим. Это проявляется в широком использовании последних достижений науки и техники телевидением, кино, радио, в «лавинообразном» росте количества рассказов, пьес, поэм, посвященных деятельности ученых. Со своей стороны, математики, кибернетики обращаются к изучению образцов поэтического мастерства. Сближение науки и искусства признается характерной чертой современного общественного развития.

Отражать эту тенденцию и всемерно способствовать се развитию — вот в чем заключается основная роль научно-художественной книги, ее социальная функция.

Разумеется, она решает данную задачу в определенном, присущем ей аспекте — аспекте научной популяризации, отвечая спонтанным потребностям самого процесса.

Поскольку процесс этот по сути своей является двусторонним, новые моменты характерны для каждой из его сторон.

Одна сторона его — продвижение «большой науки» к массовому читателю.

Оно связано в нашу эпоху с особыми сложностями в области естественных наук. Проникнув в мир микрокосма, мы имеем дело со множеством явлений, понятий, закономерностей, которые принципиально невозможно перевести на язык обиходных, житейских представлении. Научная истина, как говорят ученые, перестала быть наглядной, и это создаст серьезные трудности при разъяснении ее широкому кругу читателей.

Именно здесь на помощь науке приходит искусство. Художественный образ открывает особые пути «деабстрактизации» формулы, закона, понятия. Главное же — присущее ему свойство высветлять в самом далеком и необычном нечто «свое», близкое субъективно-эмоциональному опыту каждого человека — дает возможность психологически подготовить читателя к восприятию «странного мира» современной науки. О существенной роли этого фактора часто пишут и ученые, и журналисты, рассматривая массовые издания, посвященные физике, химии, биологии, математике.

Значительно реже обращают внимание на психологические сложности популяризации гуманитарных наук. Интересно отметить, что тут перед авторами возникают трудности прямо противоположного характера. В области истории, литературы, социологии все считают себя «знатоками». С явлениями, которые исследуются этими науками, каждый сталкивается в повседневной жизни. Мы воспринимаем произведения искусства, судим о способностях и поведении окружающих, охотно применяя слова: «прекрасное» и «безобразное», «группа», «мотивация» и прочее. И не так-то просто показать человеку разницу между обиходным и подлинно научным понятием.

Как это ни парадоксально, именно образ может помочь преодолеть возникающий в данном случае психологический барьер. На этот раз проявляется противоположное свойство искусства: в привычном, обыденном раскрывать новое, неожиданное, незнакомое.

Так особенности различных наук в отдельности и закономерности развития этой формы общественного сознания в целом активизируют функции образных средств в современном процессе популяризации.

Новые моменты характерны и для второй стороны этого процесса— стремления массового читателя к научным знаниям.

Став «непосредственной производительной силой», наука приобрела необычайное значение в жизни общества, в жизни каждого человека.

Читатель хочет не только понять суть открытия, теории, но и почувствовать их значение, выработать свое собственное отношение к ним, постичь сам процесс творчества.

И здесь помочь может книга, позволяющая науке вовлечь в свою сферу арсенал искусства. «Эффект присутствия», иллюзия непосредственного познания, причем познания именно через личностное отношение к изображаемому, эмоциональная наполненность, «апелляция» к сотворчеству и сопереживанию — все эти свойства научно-художественного произведения становятся в данном случае просто незаменимыми.

Научная деятельность — явление очень сложное, включающее множество компонентов. Буря эмоций и страстей, страданий и радостей, драматизм и поэтичность «взаимоотношений» ученого и изучаемых им явлений, индивидуальные особенности его творчества... Все эти аспекты, как правило, остаются «за рамками» научных и научно-популярных книг. Но они привлекают самое пристальное внимание автора книги научно-художественной. Добавим — и массового читателя, так как его интерес к субъекту эвристической деятельности стремительно возрастает.

Существенно также и другое. Приобрели огромное значение политические и нравственные проблемы работы ученых, возможности использования результатов их открытий (на благо или во вред обществу) в зависимости от социального строя.

Именно эти аспекты научной деятельности — субъективно-личностные и социально-философские — являются прежде всего предметом научно-художественной литературы.

Мы видим, что предмет ее в чем-то «смыкается» с предметами некоторых наук (психология, социология, эвристика). Однако отнюдь не отождествляется с ними, потому что здесь не может стать основным, главным ни человек «вне науки», ни наука сама по себе, «вне человека». Существенно именно отношение «наука и личность», так же как и отношение «наука и общество».

Благодаря этой своей качественной особенности научно-художественная литература получает широкую возможность показать, «что в центре НТР находится человек, что... НТР совершается человеком и во имя человека». Актуальность, общественная значимость успешного решения такой задачи несомненны.

Как же особенности социальной функции и предмета исследуемой нами литературы сказываются на элементах и структуре произведений? В чем их специфичность?

Прежде всего отметим очевидное: в тексты таких книг (причем, на одинаковых правах) включаются элементы научные и элементы художественные.

В качестве первых выступают факты науки, теоретические понятия, законы. Здесь раскрываются все наиболее существенные «составляющие» научного труда, различные подходы к объекту исследования. Это описание наблюдений и экспериментов, изложение гипотез, логические рассуждения и обобщения.

Но столь же правомерно вводятся и характерные компоненты художественного текста — диалог и монолог, портрет и пейзаж, сюжетные ситуации и образы героев.

Таким образом, в научно-художественной книге сочетаются различные элементы, обычно несовместимые в одной и той же текстовой структуре. Это заставляет автора такого произведения конструировать принципиально новую структуру текста, в которой несовместимость «снимается».

В структуре научно-художественного текста сочетаются не только логико-теоретические и образно-эмоциональные элементы, но и логические и образные типы связей.

Развитие темы в цепи картин, эпизодов, изображение общих явлений через конкретно-чувственные детали, соединенные субъективно-эмоциональными ассоциациями, — все эти характерные особенности поэтической структуры мы находим в научно-художественной книге. Отсюда в построении ее проявляются такие свойства, как метафоричность на уровне стиля и сюжетность на уровне композиции.

Но отбор и расположение этих картин, эпизодов, деталей в данном случае подчинены в первую очередь не эстетической задаче, а стремлению осветить тему научно достоверно и доказательно, ввести читателя в ход научных рассуждений. Следовательно, и способы связи отдельных элементов текста никак не могут оставаться лишь в сфере образно-эмоциональной.

На первый план выдвигаются познавательные мотивы и соответственно в основе членения текста явно видно разделение: тезис — система доказательств. Каждый новый элемент, в том числе и образный, выступает уже как звено в цепи обоснования, разъяснения научной истины, то есть систематизация материала начинает подчиняться «закону плана».

Основой, «центром притяжения», концентрирующим, организующим изложение, становится развитие логической мысли.

В результате в единой динамичной системе научно-художественного текста сливаются эмоциональные впечатления и научные рассуждения, образ и понятие. Специальные термины получают «способность» осуществлять образостроительные функции, а тропы как бы становятся звеньями в теоретических рассуждениях. Процесс этот чрезвычайно любопытен!

«Новый код» словно расширяет возможности «канала связи», обусловливая воздействие научно-художественной книги практически на все сферы духовного мира читателя: разум, эмоции, волю...

Однако это происходит лишь в том случае, если применение различных методических приемов соединения логического и образного не произвольно, а строго мотивировано, обусловлено социальным назначением и предметом данного вида литературы, а также конкретными свойствами авторского дарования.

Нередко различие между авторами книг о науке видят лишь в том, что одни из них пользуются «преимущественно дидактической манерой письма», а другие — «преимущественно художественной».

Но, очевидно, дело заключается не столько в принятой тем или иным автором «манере изложения», сколько в его способности образного видения и осмысления действительности. Причем не каких-то частных ее граней, а именно основного предмета данного вида литературы — научной деятельности.

Некоторые авторы, маскируя недостаточность специальных познаний, избирают простой путь: образно, эмоционально воссоздавая вненаучный материал («пейзажный фон», бытовые детали, переживания героев), они сухо, информационно сообщают об открытых закономерностях, проведенных экспериментах.

Как ни странно, подобное явление наблюдается и в некоторых произведениях, созданных специалистами. Самыми невыразительными, бледными оказываются строки, абзацы, посвященные непосредственно науке. В таких случаях причина, разумеется, не в ограниченном запасе знаний автора. Наоборот, научный материал прекрасно знаком ему, привычен. Но, видимо, именно это обстоятельство создает особую психологическую сложность: ему трудно «отойти от глубокого знания предмета, чтобы заново пережить восхищение наукой».

В результате выходит немало книг, в которых пейзажи, образы людей, путевые приключения — словом, все, что касается условий и обстоятельств, в которых было проведено исследование, написано талантливым художником, наблюдательным и лиричным. Но когда речь заходит о содержании исследования, вместо впечатляющих картин, зримых, эмоциональных — сухой язык научной статьи...».

В таких книгах художественно написанные страницы чередуются со страницами, содержащими вполне точные, строго выверенные научные данные. Однако подлинно научно-художественного произведения не получается. Во-первых, не возникает цельной, единой текстовой структуры, во-вторых, не осуществляется в должной мере социальная функция издания. Отказавшись от образного раскрытия главного — научной деятельности — невозможно дать читателю полного и верного представления ни о конкретном ученом (как личность он проявляется прежде всего в процессе научного творчества), ни о конкретном исследовании.

Поэтому, говоря о склонности (и способности) автора научно-художественной книги к образному раскрытию темы, следует иметь в виду не просто умение оперировать конкретно-чувственными примерами, изобразительными средствами языка. Речь идет о системе мышления, о том, что факты науки входят в сознание автора уже «эстетически организуясь». «А у меня нет цели привлечь готовый научный факт и украсить его, чтобы втолкнуть в читателя. Этот факт мне уже заранее видится красивым»,— пишет Н.Н. Михайлов (курсив мой).

Все это нередко сказывается уже на первоначальном замысле будущего произведения и соответственно отражается в планах-проспектах, заявках, аннотациях, представляемых в издательство.

Работа автора над книгой проходит, как известно, различные этапы: возникновение замысла, собирание и изучение всего комплекса сведений, планирование архитектоники будущего произведения, отбор материала, непосредственно включаемого в текст, поиски приемов изложения и т.д. Разумеется, все эти моменты переплетаются: замысел уточняется, конкретизируется, отбрасываются первоначально казавшиеся важными данные, вводятся новые, меняются композиционные планы... Но важно отметить другое: на всех этапах участвуют (должны участвовать!) и логико-теоретические и эмоционально-образные средства. Если же образ привлекается лишь на последнем этапе, для «литературного оформления» — художественные средства всегда будут чем- то внешним, необязательным. И читатель непременно заметит, что подлинная художественность восприятия подменяется набором «оживляющих» тропов, а неповторимая индивидуальность впечатлений и переживаний — нагромождением экспрессивных выражений («замечательно», «нельзя не удивляться», «выдающееся достижение» и проч.).

Сама но себе область деятельности того или иного автора отнюдь не является «гарантом» или, наоборот, препятствием для проявления способностей к образному рассказу о научных явлениях. «Литературное дарование Алексея Николаевича проявлялось... в образности и пластичности высказываний, в игре чувством меры, то сдержанным, то нарочито преувеличенным, в картинности и сценичности, в богатой сюжетности», — это написано об А.Н. Крылове, известном советском инженере, исследователе и конструкторе.

Здесь существенны такие факторы, как психофизические свойства личности данного человека, индивидуальные черты его душевного склада, темперамента, манеры общаться с другими людьми. Необходимы подлинно образное видение окружающего, повышенная впечатлительность, эмоциональная отзывчивость, способность к перевоплощению. М. Ильин как-то написал: «Главное свойство пружины — упрямство».

И чтобы найти такой образ, он действительно должен был «почувствовать себя пружиной», которую то сжимают, то растягивают и которая так упорно стремится сохранить, отстоять свою «неизменность»!

Логико-теоретические и образные средства, в сущности, должны быть для автора научно-художественной книги равнозначными, равноценными (что, разумеется, не противоречит количественному преобладанию тех или других в конкретном издании). Именно о таких авторах говорил М. Горький, отмечая, что им в равной мере свойствен дар ученого и художника.

Подобным даром обладал Л.Н. Толстой, создавший 28 рассказов о физике для юношества. Как известно, великий писатель, имея обширные познания во многих областях науки, предвосхитил некоторые идеи механики, поляризации света и т.д. Главное же, он по складу своего мышления, «по объективности и точности наблюдений был очень близок, по словам академика А.П. Карпинского, к настоящим большим ученым, превосходя их художественным талантом».

«Двойственность или двуединость присуща... всем работникам так называемой научно-художественной литературы», — пишет Н.Н. Михайлов. Справедливо упрекая психологов, литературоведов, философов в том, что характер способностей таких авторов, особенности их творчества еще почти не изучены, он высказывает ряд весьма ценных замечаний: «У них не просто познание, а скорее постижение. Сообщение вместе с впечатлением... Сближение понятия и образа, если хотите».

Суждения Н.Н. Михайлова особенно интересны тем, что в значительной мере основываются на самонаблюдении:

Здесь удивительно точно и проникновенно раскрыт процесс формирования в сознании автора книги, именно то, что Н.Н. Михайлов называет «познавательным образом» и что по существу является основой научно-художественного произведения.

Безусловно, процесс этот сложен, противоречив и не всегда завершается творческим успехом («Две стороны натуры, как кажется, сливались то химически, то механически, а то спорили между собой и губили друг друга»). Но он представляется Н.Н. Михайлову, примечательным для наших дней. «Гнался я за познавательным образом с самого начала (своего литературного пути), когда еще не было слова «информативность». Уже гораздо позже родилась у меня мысль: склонности эти, быть может, в чем-то соответствуют современности, эстетике нашего века».

Даром видеть мир одновременно глазами ученого и художника, конечно, владеет не каждый. Тем не менее, людей, обладающих таким «синтетическим талантом», можно найти и среди ученых и среди писателей, журналистов.

А у издательских работников есть множество путей, реальных возможностей «открыть» этот талант, познакомить с ним миллионы читателей.

Так, благодаря издательству «Наука», выпустившему сборник В. Ларина «О вероятном... о невероятном» (1973), один из крупнейших советских физиологов предстал перед нами в довольно неожиданном амплуа научного публициста. Хотя в книге уже после смерти автора собраны разрозненные материалы, печатавшиеся в разное время в различных газетах и журналах, она воспринимается как целостное произведение, образно раскрывающее возможности новых паук — бионики, эвристики, кибернетики, их роль в жизни общества.

Интересен и такой факт. Публикацию научно-художественного очерка о современной геологии «Что вы ищете» редакция журнала «Юность» (1974, № 10) сопроводила «врезкой»: «Для читателей «Юности», знакомых со стихами Эрнста Портнягина, может показаться неожиданным появление имени поэта в разделе «Наука и техника»». И далее рассказывается, что автор — доцент Львовского университета, кандидат геолого-минералогических наук — много лет руководит исследованиями глубинной тектоники Тянь-Шаня. «Ему есть что рассказать о современной геологии и людях, ее созидающих».

Характерные примеры дает, в частности, и одно из самых «представительных» научно-художественных изданий — 15 томов сборника «Пути в незнаемое». Замысел издания был сформулирован еще 20 лет назад в его подзаголовке: «Писатели рассказывают о науке». Но с самого начала появился и раздел «Ученые о науке и о себе».

«Интересно вот что, — пишет председатель общественной редколлегии сборника Д. Данин,— в авторском коллективе... есть немало «кентавров» — писателей-ученых или ученых-писателей. Это психиатр В. Леви, микробиолог Д. Петров, биолог Дм. Сухарев, химик А. Русов, археолог Г. Федоров, историк Н. Эйдельман».

Заметим, что один из этих «кентавров» — доктор исторических наук Г. Федоров выступил недавно с обзором научно-художественных книг издательства «Детская литература», причем в числе наиболее удачных называет работы «физика и писателя» Г. Анфнлова, «археолога и писателя» А. Никитина, «математика и писателя» В. Левшина и некоторых других, подчеркивая двойственную природу дарования и творческих интересов названных авторов. К этому перечню можно было бы прибавить и книгу самого Г. Федорова «Дневная поверхность» (1977).

Словом, и в паши дни как нельзя более актуально звучит горьковское утверждение: «Только при непосредственном участии подлинных работников науки и литераторов высокой словесной техники мы можем предпринять издание книг, посвященных художественной популяризации научных знаний (курсив мой)».

Именно так сейчас подходят к решению этой проблемы во многих редакциях. Например, главный редактор Атомиздата В. Кулямин пишет: «Прослеживая, как распределяется интерес к такого рода изданиям, убеждаешься: главное, чтобы книга была написана человеком широких взглядов, в известной мере энциклопедистом, творчески сочетающим научное и художественное мышление независимо от того, ученый ли он или журналист».

Правда, не раз высказывалось и другое мнение: что такие книги в основном должны создавать ученые.

Например, среди авторов серии «Эврика» издательства «Молодая гвардия» явно преобладают специалисты соответствующих отраслей знаний. Сотрудники редакции считают: писатель, журналист вряд ли сможет дать точную картину науки, с которой чаще всего знаком поверхностно, по-дилетантски. Ученый же сообщает сведения «из первых рук», поэтому ему удается и логически более правильно и эмоционально, более достоверно показать «изнутри» процесс исследования.

Редакторы «Эврики» поддерживают самые тесные контакты с научными работниками, многим помогая выступить на новом для них поприще популяризации или освоить новые литературные темы. Нередко они выезжают в творческие командировки. «Мы считаем командировку успешной, — говорил ст. редактор серии «Эврика» В. Федченко, — если через год-два в плане редактора окажется хотя бы одна рукопись автора из того города, куда он ездил. Так, в результате редакторских поездок авторами «Эврики» стали доктор наук В. Ларичев из Новосибирска, зав. кафедрой философии Томского мединститута В. Сагатовский, научный работник из Минска Л. Коломинский».

Все же, несмотря на активный поиск авторов, целеустремленную и кропотливую работу с ними, круг их в данном издательстве еще не очень широк. И это легко можно заметить, просматривая тематические планы. Видимо, немногие ученые смело и охотно берутся за создание научно-художественных произведений.

Кстати, хочется привести любопытное наблюдение Т. Вышомирской — руководителя редакции Государственного научного издательства Польши, в котором вышло более 200 книг пользующейся широкой известностью популяризаторской «Библиотеки проблем».

Тереса Вышомирская признает, что в среде ученых «писание» книг, обращенных к «неспециалистам», образно рассказывающих о мире науки, все еще считается не очень-то почетным занятием. Но есть две «категории» авторов, которые «могут себе это позволить». Во-первых, известные ученые, для которых создание таких произведений является своего рода отдыхом (в качестве примера она называет одного из крупнейших специалистов в области оптики проф. Аркадия Пекару).

С другой стороны, в данном виде литературы охотно дебютируют молодые люди, «не имеющие еще больших заслуг», которые рассматривают это как «попытку попробовать свои силы в чем-то большем, нежели статья или рецензия...».

Привлекая в качестве авторов известных исследователей, редакторы иногда «подключают» в помощники к ним «литературных обработчиков» в основном из круга опытных популяризаторов, хорошо знакомых со спецификой такого рода изданий. Так, книгу «Враги наших врагов» И. Заянчковскому помог написать Ф. Арский, сам являющийся автором книги «В стране мифов».

Используется и форма «открытого» соавторства. Удачный пример — книга «Быстрее мысли». Именно в связи с ее выпуском академик И. Артоболевский заметил: «Мы неоправданно робко пользуемся плодотворной формой — содружеством ученого и журналиста. Я вспоминаю хорошую научно-популярную книжку о кибернетике. Она была создана в результате совместных усилий ученого Н. Кобринского и журналиста В. Пекелиса». Книга «Профиль равновесия» написана ученым-биологом В.В. Дежкиным и журналистом Т.И. Фетисовым.

Но и на подобном пути издательство подстерегают серьезные препятствия. Каждый автор — «личность и незаурядная. Попробуйте создать из таких людей литературный альянс — обязательно произойдет подчинение одного лидерским устремлениям другого. А это приводит к тому, что в полученном тексте видна рука лидера — либо ученого, не владеющего пером, либо журналиста, «выравнявшего» текст до своего уровня знания предмета».

Синтетичность предмета научно-художественной книги, необходимость широкого «выхода» в план социальный и философский, необходимость объединить в общей картине разрозненные элементы научного поиска, подчас рассказать о совместных усилиях исследователей в различных отраслях знания — все это также создает немалые трудности. И такие трудности нередко бывает легче преодолеть именно писателю, журналисту, чем ученому. «Я почти убежден, что никакой ученый, даже самый приверженный к популяризации науки, не согласился бы отвлечься от своего любимого дела для того, чтобы объединить в одном материале научные исследования десятка институтов и лабораторий, работающих по разным аспектам этой проблемы. Автор же побывал и у машиностроителей, и у судебных медиков, и у геологов, и у астрономов и сфокусировал в одном очерке самые различные аспекты этой интересной области физики». Это сказано о произведении В. Орлова «Охотник и фазан», посвященном успехам спектроскопии. Однако с полным правом высказанную здесь мысль можно отнести и ко многим другим научно-художественным работам.

Так, Ю.И. Миленушкин утверждает, что лучшая биография И.И. Мечникова создана не специалистом, а литератором — С. Резником («Мол. гвардия», 1973). И объясняет причины этого. Известно, что Мечников был очень многогранным деятелем, занимался иммунологией, микробиологией, паразитологией, геронтологией, философией, вел огромную организаторскую работу. «Где же автор, который может все это охватить? Неизбежно является мысль, что дать цельное представление о гигантской фигуре русского ученого скорее всего может не специалист, а человек с «художественным зрением»».

Яркие произведения, созданные профессиональными литераторами, выпущены, например, издательством «Знание», где вышли книги М. Яновской, В. Пекелиса и других.

Литератор обычно избирает одну или несколько близких отраслей науки, стараясь изучить их как можно глубже.

На этом пути его ждут не столько обычные «познавательные» трудности — понимания, усвоения и т.п. Здесь встают и проблемы творческого переосмысления, критической оценки.

Не увлечься демонстрацией столь недавно и с немалым трудом приобретенных знаний... Продуманно отобрать то, что непосредственно «работает» на замысел книги, и в то же время избежать предвзятости, узости, одностороннего подхода... Далеко не просто решить подобные задачи.

Во «взаимоотношениях» не являющегося специалистом в данной науке автора с материалом возникают и другие сложности. Он должен быть особенно тактичен, когда описывает проблемы, еще не получившие окончательного решения, рассказывает о гипотезах, ведущихся дискуссиях. Он должен быть особенно сдержан, чтобы собственными суждениями и впечатлениями не заслонить главных героев книги — творцов науки.

Увлечение броскими литературными приемами, «вставными эпизодами», кокетничанье неожиданностью ассоциаций, композиционных переходов — все эти опасности подстерегают прежде всего именно авторов, владеющих профессиональными писательскими навыками. О том, что их не всегда удается избежать, свидетельствуют, на наш взгляд, талантливые работы Г. Башкировой, например, ее статья «Семьдесят граммов иллюзий» (сб. «Пути в незнаемое», вып. 8) или книга «Наедине с собой» («Мол. гвардия», 1972).

И тем не менее, несомненно одно: издательства должны смелее привлекать в качестве авторов научно-художественных книг писателей и журналистов, искать новые формы работы с ними.

Полезно напомнить, что к этому виду литературы вполне применим метод «социального заказа».

Хорошо известно, какие разнообразные пути находил М. Горький, стремясь включить художников слова в область научной мысли, вдохновить их на создание произведений о «героизме научной работы и трагизме научного мышления». Он связывал литераторов со специалистами, доставал нужные материалы, подсказывал темы, новые ракурсы их освещения, обсуждал творческие замыслы.

«В 1936 году М. Ильин... в соавторстве с Е. Сегал начал работать над повестью о том, как появился человек, как он учился работать и думать, как он овладел железом и огнем, как добивался власти над природой, как он познавал и перестраивал мир. Идею такой книги подсказал А.М. Горький, он же посоветовал, как начать книгу.

— «Представьте себе бесконечное пространство, — говорил Алексей Максимович. — Где-то в глубине гигантской туманности загорается Солнце. От него отделяются планеты. На одной маленькой планетке материя оживает, начинает сознавать себя. Появляется человек».

Первая часть книги «Как человек стал великаном» вышла из печати в 1940, вторая-третья — в конце 1946 года. «Авторы посвятили ее Алексею Максимовичу».

Ознакомившись с только что вышедшим в свет сборником произведений Б. Агапова, среди которых был очерк «Материя для сотворения мира», Горький советовал автору продолжить художественную популяризацию замечательных открытий в области химии. «В связи с очерком о пластмассах Горький писал мне: «А потому разрешите предложить на усмотрение Ваше такую тему: вещество и энергия человека. Вы берете вещество, как нечто непрерывно оплодотворяемое энергией люден, трудом их мысли и фантазии. Ваша воля показать это взаимоотношение с начала его, с каменного века или откуда Вам угодно».

Здесь явно намечен широкий социально-философский подход к материалу — подход столь близкий интересам Б. Агапова, публицистической направленности его литературного дарования.

М. Ильин рассказывал, как Алексей Максимович, обсуждая вторую часть книги «Горы и люди», рекомендовал расширить замысел, «взять человека в его отношении к космосу...».

В то же время он прилагал немало усилий, чтобы привлечь к созданию научно-художественных произведений ученых, исследователей. «В Москве организуется альманах «Год XVI». Моя мечта: постепенно привлечь к сотрудничеству в нем лучшие научные силы», — писал он директору Всесоюзного института экспериментальной медицины Л. Н. Федорову.

И действительно, на страницах этого альманаха в специальном отделе «Творческая лаборатория» появились произведения академиков С. Ф. Ольденбурга («Мысли о научном творчестве»), А. В. Винтера («Моя счастливая жизнь»), профессора Я.Г. Дорфмана («Магнит науки») и многие другие.

Подобную же роль «творческой лаборатории» под горьковским руководством играл журнал «Наши достижения» — для целого ряда будущих мастеров научно-художественной литературы.

«...Зовут работать в редакции «Наших достижений». Стал заведовать новым отделом... Получаю от Горького тему, к которой стремился: как меняется страна и ее карта... Вдруг вижу: из работ, рожденных бегущей жизнью, у меня складывается что-то вроде книги. Горький напечатал в «Альманахе Год ХIХ». Называлось «Почерк истории». Идея: новая история творит новую географию и запечатлевается штрихами на карте. В отдельном издании — «Лицо страны меняется».

Известно, что значительно раньше, еще в 1917 г., М. Горький обратился к видным деятелям культуры с предложением создать научно- художественные биографические книги. «Очень прошу Вас написать биографию Бетховена для детей. Одновременно я обращаюсь к Г. Уэллсу с просьбой написать «Жизнь Эдисона», Фритиоф Нансен даст «Жизнь Христофора Колумба», я — «Жизнь Гарибальди»... Я горячо прошу Вас, дорогой Ромэн Роллан, написать эту биографию Бетховена, так как я уверен, что никто не напишет ее лучше Вас!».

А.В. Луначарский делился с Горьким своими творческими планами создания для ЖЗЛ биографических работ о Френсисе Бэконе и Дени Дидро.

М. Горький предлагал также К. Тимирязеву написать книгу о Чарльзе Дарвине.

Отметим, что среди предполагаемых авторов задуманной Горьким научно-художественной серии есть и ученые (известные своим умением образно воссоздавать явления и факты, просто, живо и занимательно рассказывать о сложном) и писатели (известные своим устойчивым интересом к теоретическим исследованиям).

Другой хрестоматийный пример — работа с авторами Ленинградского отделения Детгиза, которое возглавлял С.Я. Маршак — замечательный «редактор замыслов», как его справедливо назвал И. Рахтанов.

Думается, что современные книгоиздатели могли бы более последовательно и настойчиво развивать эти славные традиции. «Где-где, а в научно-художественном жанре нельзя рассчитывать только на предложенные авторами рукописи. Необходима активная политика редакций...»

О потенциальных возможностях более активной работы с авторами научно-художественных произведений свидетельствует, в частности, статья Беллы Дижур, книги которой широко известны у нас в стране и переведены на многие языки мира.

«С благодарностью вспоминаю я о том,— пишет она,— что мои первые редакторы учли специфику моих интересов и возможностей. Тут мне хочется назвать два имени: Клавдии Васильевны Рождественской (в тс годы она была главным редактором Свердловского издательства) и Надежды Александровны Максимовой (она руководила в Москве в Детгизе работой редакции научно-художественной литературы). Им я обязана многим. Они помогли мне найти свою дорожку в литературе...

От Надежды Александровны Максимовой я неожиданно получила письмо, которое начиналось словами: «Нам стало известно, что Вы по профессии химик-биолог. не согласитесь ли Вы написать для нашего издательства?..» Так родилась «Зеленая лаборатория».

Б. Дижур хорошо показывает специфические трудности и недостатки, характерные для рецензентской и редакторской практики в этой области.

Она сравнивает процесс создания научно-художественной книги с плаванием корабля: «Один берег реки — Наука. Другой — Искусство. Мастерство лоцмана заключается в том, чтобы судно шло точно посредине реки.» Иначе возникает либо ложная беллетризация, украшательство, либо перегрузка сухими сведениями. Ее «Зеленой лаборатории» свойствен этот второй просчет, причем возник он не без вины издательства.

Тема рукописи — чем питается растение — требовала привлечения данных разных наук: ботаники, почвоведения, физиологии растений и проч. Видимо, поэтому «у рукописи оказалось слишком много ученых консультантов и рецензентов... Каждый требовал каких-то дополнений, изменений, уточнений... Один в своей ученой рецензии предложил заменить слово «дым» более, по его мнению, точным определением «исходящие газы...»

Ясно, что такие рецензентские пожелания свидетельствовали о непонимании специфики научно-художественной литературы. Но под их воздействием молодой и робкий автор («Шутка ли — первая книга в центральном издательстве!») вносил многочисленные поправки, старательно изгоняя из текста «личную, эмоциональную окраску».

О том, что подобные факты в издательской практике отнюдь не «дела давно минувших дней», свидетельствует переработка, которой подверглась недавно при подготовке к переизданию книга «Биологические прогулки». С той только разницей, что издательству «Наука» в данном случае вообще не пришлось иметь дело с автором: член-корреспондент АН СССР А.С. Серебровский умер 30 лет назад.

«Это был автор с ярко выраженной творческой индивидуальностью, ученый-романтик. Поиск нового, оригинальность и неожиданность решений, полное отсутствие боязни порвать с традицией». Все эти качества ярко отразились в книге, которая до сих пор (1-е издание вышло в 1923 г.) остается одним из лучших произведений, «с огромной художественной силой раскрывающим перед читателем мир увлекательнейших проблем биологии».

В 3-м издании 15% текста было сокращено редактором, причем сокращения эти делались без понимания особенностей не только индивидуальной творческой манеры, но и научно-художественной литературы в целом.

«Усечению в первую очередь подвергалось все то, что не несло явной и непосредственной утилитарной нагрузки. Яркие эпитеты, сочные, колоритные сравнения, «лирические отступления» — все это вымарывалось... То, что такое сокращение (являющееся, по сути дела, правкой) ломало весь строй глубоко продуманного и тщательно отшлифованного текста, его музыкальность, образность, поэтичность, — страшно вымолвить, — кажется, совсем не беспокоило редакторов», — пишет с болью и возмущением доктор биологических наук Л.В. Бардунов.

Он приводит многочисленные примеры такой правки. «Вешний» заменяется на «весенний», «твари» на «животные» или «организмы». «Воняет» редактор заменил деликатным «пахнет». В слове «чудилось» редактору, вероятно, почудилось что-нибудь мистическое; это слово заменено на «казалось». Такую же мистику, а может, и что похуже усмотрел редактор и в слове «молиться»: вместо него в третьем издании стоит «любоваться». «Родич» заменен «родственником», вместо «брыкучей» появилась «неприметная», вместо «прислушиваются» — «реагируют», «тихие», заменены «скромными», «дивные» — «удивительными».

Исправления эти обезличивают текст, лишают его живости, обаяния, непосредственной силы воздействия на читателя. Они свидетельствуют о своего рода глухоте редактора к образно-эмоциональному строю изложения — важнейшему свойству научно-художественного произведения.

Конечно, столь же недопустима и другая крайность — пренебрежительное отношение рецензента и редактора к научной точности. Эта сторона проблемы требует особо пристального внимания, если автор не является специалистом в данной области, либо если в книге используются разнородные сведения.

Например, положительно оценивая книгу С. Резника «Мечников» (ЖЗЛ, 1973), рецензент отмечает, что в иен допущен ряд неточностей научного порядка, характерных для неспециалиста (неверно, что гипотеза о клещах как «резервуарах чумной заразы» подтвердилась; инфузории относятся к протистам, а не микробам и т.п.).

Разумеется, все подобные погрешности можно было устранить при подготовке рукописи к изданию. Однако серьезная трудность работы рецензента и редактора в данном случае заключается в том, что многогранность деятельности великого Мечникова обусловила включение в книгу материала самых различных — общественных и естественных — наук. Необходимо, видимо, было бы привлечение целого ряда специалистов-консультантов. Возникает, однако, вопрос: не произошло ли бы тогда с рукописью С. Резника нечто подобное описанному выше случаю с «Зеленой лабораторией» Б. Дижур?

Проблема автора научно-художественной книги может быть рассмотрена еще в одном аспекте, связанном с уточнением критериев редакторской оценки.

В научном или научно-популярном тексте индивидуальная авторская манера — качество желательное, но совсем не обязательное. Можно привести длинные перечни хороших изданий как обладающих этим качеством, так и лишенных его. Подчас читателю невозможно уловить своеобразие личности, скрывающейся за проставленной на обложке фамилией, но он и не ощущает в этом необходимости.

Иное дело в книге научно-художественной. В силу особенностей ее социального назначения, ее предмета и способов его «освоения» образ автора выступает как важный компонент текстовой структуры. Ведь одним из коренных свойств ее является как раз запечатленность (наряду с объективной действительностью) субъективных моментов.

Именно через личность пишущего, через его жизненный опыт и мироощущение, его переживания и впечатления, раздумья и воспоминания осуществляется в данном случае связь между рассказом о науке и восприятием читателя, выступающего как «соучастник» и «сопереживатель» исследовательского процесса.

Какие принципиальные изменения в читательском восприятии текста вызывает это обстоятельство?

Во-первых, сама «установка на восприятие» здесь такова, что материал усваивается через призму индивидуального авторского отношения к нему.

Во-вторых, проявление личностного начала начинает воздействовать как категория эстетическая.

В-третьих, автор воспринимается читателем как участник (или — один из них) повествования. Причем и в том случае, если он не появляется открыто на авансцене, не прибегает к форме рассказа от первого лица, замечаниям типа: «я считаю», «мне кажется»...

Иначе говоря, авторская индивидуальность выступает здесь уже не как одно из свойств текста (к тому же — необязательное), а как структурно-системный признак, непосредственно и необходимо связанный с определением ценности данного конкретного произведения.

Все это отчетливо звучит во многих читательских письмах в издательства— живых и непосредственных откликах.

Приведем примеры из архива «Молодой гвардии».

«Когда читаешь эту книгу, то кажется, что слышишь голос автора, отчетливо представляешь себе его чувства и переживания и поэтому начинаешь прислушиваться», — говорится в одном из писем.

«Я получил большое эстетическое наслаждение и моральное удовлетворение, прочитав эту книгу»,— пишет другой читатель о «Невидимом современнике» Н. Лучник и объясняет такое воздействие произведения прежде всего тем, что в нем «проявилась душевная щедрость автора, его большая любовь к людям».

В качестве существенного оценочного критерия выступает авторская индивидуальность также в некоторых печатных и внутрииздательских рецензиях.

Так, в отзыве на рукопись хирурга Ю.А. отмечается, что, при всей значительности сообщаемой в ней информации и разнообразии беллетристических приемов, в этом произведении не чувствуется «богатства нравственного и практического опыта, индивидуальности мироощущения ученого». И это не позволяет, по мнению рецензента, принять рукопись к публикации в научно-художественной серии «Бригантина».

В заключении на другую книгу, наоборот, подчеркивается, что в ней «ярко проявляется личность автора со всем своеобразием его восприятия и интересов».

Умение автора дать свою оценку фактам и явлениям, его стремление познакомить читателя со своими сомнениями, своим особым взглядом на вещи — все это отмечается в качестве «необходимого условия» публикации книги редакторами серии «Эврика»5.

К сожалению, знакомясь с издательскими материалами и критическими выступлениями, легко заметить, что индивидуальной творческой манере автора не всегда уделяется должное внимание, разговор об этом сводится нередко лишь к характеристике и оценке отдельных приемов изложения.

Задача редактора — постичь своеобразие авторского замысла, его подхода к теме, обусловленное не только общими факторами (целевое назначение, читательский адрес, материал), но и индивидуальными — особенностями интеллекта, складом мышления, темпераментом данного человека, его симпатиями и антипатиями. «Кто они, эти авторы? Что они любят, чего хотят?» — такой вопрос задал М. Горький М.Е. Кольцову, когда возникала серия «Жизнь замечательных людей», задуманная именно как научно-художественная.

Горьковский подход неизменно сохраняется редакторами ЖЗЛ и в паши дни. Они стремятся понять, почувствовать, что дорого данному литератору, что побудило его обратиться к теме. Для одного важно прежде всего общественное признание, значимость результатов труда ученого, другого волнует величие нравственного подвига во имя науки, третьего занимают диалектика исследовательской мысли, тайны интуиции. Вполне понятно, что такие различные подходы к самому «феномену замечательного человека» определяют своеобразие замысла, отбора материала, построения книги, стиля изложения.

Критерий авторской индивидуальности дает возможность редактору более конкретно, творчески применять другие оценочные критерии, например, яснее увидеть, чем обусловлено и насколько органично появление в тексте отдельных композиционных элементов — лирических размышлений, философских отступлений, «примеров из жизни». Он позволяет более обоснованно и требовательно оценить изобразительно-выразительные средства языка, заметить, есть ли за «красочными» словосочетаниями подлинная оригинальность мыслей и чувств.

Изучение текста в аспекте авторской индивидуальности помогает совершенствовать методику анализа, в частности, рассматривая взаимосвязи содержания и формы в конкретном произведении. А взаимосвязи эти в научно-художественных работах особенно тесны. То, что мы обычно относим к внешним «приемам занимательности», «средствам оживления повествования», подчас оказывается существенным компонентом содержания, выражающим авторскую концепцию. Например, в книге В. Львова «Эйнштейн» есть такой абзац: «Он рассказал, как в один из вечеров лег в постель с ощущением полной безнадежности ответа на мучившую его загадку. Но вдруг тьма озарилась, и возник ответ» (с. 68). В данном случае это не «литературный ход», не попытка заинтересовать, развлечь читателя, а выражение взгляда автора на роль интуиции в процессе научного мышления, момент открытия, который и самому исследователю нередко представляется внезапным озарением.

Следовательно, с проявлениями авторской индивидуальности редактор встречается на всех этапах работы над книгой — от знакомства с первоначальным замыслом по заявке или проспекту до стилистической «шлифовки» готовой рукописи. И пренебрежительное отношение к этой проблеме нередко нарушает необходимый контакт между автором и редактором, мешает их совместному труду.

Л. Успенский вспоминает, что в одной из его научно-художественных книг два слова «были выпущены не слишком церемонным редактором... Я поднял немалый шум по этому поводу, потому что купюры этих двух слов... на мой слух существенно и неприятно меняли ритмическую структуру абзаца, хотя в смысловом отношении их пропуск никаких изменении не производил».

Н.Н. Михайлов пишет, что в значительной мере по настояниям редакторов он сознательно устранял из своих первых книг все, связанное с личным восприятием, — мысли, переживания, впечатления, считая это «ненужными сантиментами», «самокопаньем». «Редакторы подсобили мне закоренеть в заблуждении. Как-то после войны я принес рукопись книги о стране, где уже проглядывал автор — очень робко. Редактор вымарал это «через себя» единым махом».

По мнению Н.Н. Михайлова, эти произведения, в которых «не хватало авторской личности», нельзя признать подлинно научно-художественными, хотя в них присутствуют и образы, и динамика повествования.

Кстати сказать, понимание своеобразия авторской манеры, умение «вжиться» в нее — свойственно крупнейшим нашим ученым, выступающим и в роли редакторов. «Мне приходилось видеть оригиналы и гранки после их редакторской правки. Иногда она очень значительна. Но характерный стиль изложения не меняется. Наоборот, видно, как ученые включаются в образное формотворчество публициста...Так родились и курчатовская плазма в магнитной ловушке, «ведущая себя, как белка в колесе», и классический векслеровский цирк, изображающий синхрофазотрон», — это наблюдение главного редактора журнала «Наука и жизнь» В. Болховитинова представляется чрезвычайно показательным.

В нашей стране и за рубежом хорошо известны признанные мастера советской научно-художественной литературы — М. Ильин, Б. Житков, Б. Агапов, В. Орлов, И. Андроников, Д. Данин, А. Аграновский, Д. Гранин и многие другие.... И все это, по меткому выражению Д. Данина, — «имена не взаимозаменяемые!» Каждый из них не просто переводит научные данные на общепонятный язык, но и ведет рассказ о «наполненности собственной души», раскрывая «не прагматику, а поэзию науки».

Характерна в этом плане «читательская почта одной книги» — «Четырехкрылых корсаров» И. Халифмана. Приведем здесь только три отзыва.

«Вы, так сказать, мой «крестный отец» в области социологии насекомых. Уверен в том, что ваши книги оказали большое влияние (и еще долго будут оказывать) и на многих других», — пишет ученый-энтомолог из Ленинграда В. Кипятков.

«Вашу книгу прочитал с истинным удовольствием, узнал очень много нового, — читал, то и дело изумлялся, умилялся и восхищался. На книге стоит пометка «научно-художественная литература». Думаю, она очень верна», — замечает поэт К. Ваншенкин.

А Лев Озеров, добавляет, что книга И. Халифмана «остается в сердце и разуме, побуждая к размышлениям о Природе, о научном поиске, о людях науки. Все это у Вас взаимозависимо и звучит как поэма».

Что можно сказать об «адресности» научно-художественной книги? Кто выступает в качестве ее реального и потенциального читателя?

Исследуя эту проблему, необходимо прежде всего отказаться от бытующего мнения (оно очень ясно выступает в аннотациях темпланов!), что любая такая книга адресована «массовому читателю» просто потому, что специальные сведения даны здесь в «занимательной и доступной форме». Нужно основываться на специфике общественного назначения, особенностях предмета данной литературы, характерных для нее способах организации текста, приемах подачи материала.

Действительно, «читательский диапазон» большинства научно-художественных произведений очень широк — как в возрастном, так и в образовательном аспектах.

Причем, нельзя не заметить, что первый имеет в наши дни тенденцию к дальнейшему расширению.

С одной стороны, включение сложного теоретического материала в программу начальных классов несомненно должно вызвать качественный сдвиг в познавательной книжке, адресованной дошкольникам и младшим школьникам. «Они тоже хотят знать и об устройстве космического корабля, несущегося к Марсу, и об операциях на живом сердце, и о письменности исчезнувшего народа, разгаданной думающей машиной, и о гормонах роста. Вот почему такое значение приобрела в наши дни научно-художественная книга для детей». Перед издательствами «Малыш» и «Детская литература» встают новые задачи в этой области. В «Детской литературе», кстати сказать, научно-художественная редакция и сейчас — самая большая, ее не случайно называют «издательством в издательстве»! Создана специальная научно-художественная редакция и в издательстве «Малыш».

С другой стороны, рост средней продолжительности жизни приводит к увеличению числа людей «весьма пожилого» возраста. А именно этот контингент читателей особенно интересуется социально-философскими проблемами науки, психологией творчества, то есть одной из существенных сторон предмета научно-художественной литературы.

Сказанное, разумеется, не означает, что, выпуская ту или иную книгу, издательство адресуется одновременно «к старому и малому». Наоборот, существует явно выраженная возрастная градация рассматриваемых нами произведений. И подготовляя рукопись к печати, редактор должен отдавать себе отчет в том, что именно в возрастных особенностях будущей аудитории отвечает как общим свойствам научно-художественного текста, так и конкретно — содержанию и форме данной публикации.

Издательство «Молодая гвардия», например, сочло целесообразным уточнить возрастную градацию выпускаемой литературы, организовав специальный отдел «Ровесник», рассчитанный на подростков. Разделение коснулось также и произведений научно-художественных. Именно «Ровесник» выпускает уже упоминавшиеся сборники и серии «Эврика», «Бригантина», «Литература и ты» и другие.

Стремление к самостоятельности, неприязненное отношение ко всяким поучениям, дидактике, познавательная активность и эмоциональная отзывчивость — всем этим свойствам подростка как нельзя лучше отвечает, по мнению редакторов, как раз научно-художественная книга.

В то же время современный восьмиклассник или десятиклассник располагает большим запасом сведений в различных естественнонаучных областях, и это позволяет вести с ним разговор «на равных», не избегая специальных понятий, формул и т.п.

«Образование среднее», — писали мы в анкетах, подразумевая стандартный комплект знаний. Ныне так стремителен бег научно-технической революции, что к квалификации «среднее» следовало бы прибавлять дату: «среднее — 47» — это нечто иное, чем «среднее — 74». Это замечание В. Орлова подводит нас к весьма любопытному явлению. В исследуемом виде литературы подчас наблюдается своего рода обратная зависимость двух «параметров» единой книговедческой категории «читательский адрес» — возраста читателя и его подготовки. Вообще же среди рассматриваемых нами книг издания, предназначенные детям, занимают особенно значительное место. Проведенное в четырех тысячах городских и сельских школьных библиотек исследование показало, что наибольшим спросом у ребят пользуются не рассказы «про шпионов», не приключенческие повести, а так называемые познавательные книги, большинство из которых относится к научно-художественным.

Адресуясь к детям, мы, очевидно, прежде всего должны принимать во внимание чувственно-конкретный характер их мышления, живость и непосредственность, синтетичность восприятия. Поскольку у ребенка весьма ограничен запас эмпирических и научных знаний, то для осуществления основного принципа популяризации (к неизвестному через известное) особое значение приобретает «путь через образ». Все эти причины побуждали М. Горького неоднократно подчеркивать, что детская познавательная книжка «должна говорить языком образов, должна быть художественной».

Однако нельзя не заметить, что в некоторых изданиях именно расчет на особенности детской психологии приводит к характерным ошибкам: избытку образных элементов, случайных по отношению к научному материалу, выполняющих чисто «развлекательные» функции. Текст загромождают излишне разговорчивые персонажи, приключенческие ситуации. Авторы некоторых книг, отдав вначале «обязательную дань» образности, затем «соскальзывают» либо в сухую информационность, либо в назидательную декламацию, которая плохо воспринимается ребенком.

В адресованных детям книгах, освещающих новые, особенно активно развивающиеся в последние годы отрасли знания, необычайно важно правильно рассчитать оптимальный «уровень доступности». Не создавать «запредельного торможения», но и не преуменьшать познавательных возможностей ребенка, не бояться поставить его в проблемную ситуацию «интеллектуального затруднения» — вот что особенно ценно.

Такой подход характерен, например, для произведений Ю. Дмитриева, в частности, его «Большой книги леса» («Детская литература», 1975) или очерков «Здравствуй, белка! Как живешь, крокодил?» («Детская литература», 1970). В первой из них ребенок вводится в сложный мир бионики, вторая специально посвящена еще очень мало изученным явлениям — языку животных. И критика справедливо отмечала, что работы Ю. Дмитриева рассчитаны на формирование устойчивого интереса к науке, навыков целенаправленного внимания.

Отрадно, что, идя навстречу требованиям действительности, издательства расширяют «тематические границы» детских книг, пересматривая привычные представления о том, что «нужно и доступно» юному читателю. Примером может служить «Маленькая энциклопедия о большой кибернетике» В. Пекелиса, где раскрываются понятия алгоритма и двоичной системы счисления, рассказывается о недавно возникших науках — бионике, математической лингвистике. Или книга Г. Елизаветина «Деньги», вводящая школьника в далекий, казалось бы, от него мир экономических знаний. Или работа Б. Эренгросс «Удивительная наука эстетика».

Однако следует обратить внимание на то, что именно в таких работах особенно реальной становится опасность впасть в упрощенчество, вульгаризацию, популярничанье. Подобные просчеты отмечаются, в частности, в рецензии на книгу Б. Эренгросс.

Относительно образовательной подготовки читателя нужно отметить следующее. Конечно, и в рассматриваемой нами литературе этот фактор оказывает существенное влияние на отбор и подачу материала. Сопоставим, например, в этом плане три близкие по тематике научно-художественные книги: Ф.Г. Лев «Из чего все» (для младших школьников), Е.А. Седов «Занимательно об электронике» (для оканчивающих среднюю школу), В.И. Рыдннк «Атомы разговаривают с людьми» (для читателя, имеющего некоторую специальную подготовку).

Ф.Г. Лев отводит целую главу объяснению термина «атом», Е.А. Седов совсем не считает нужным это делать, но свободно применяет термин при объяснении (довольно подробном) свойств электрона. А В.И. Рыдник, опираясь на то, что эти свойства уже знакомы читателю, использует его знания, чтобы ввести и разъяснить сложное понятие «спин».

И все же запас знаний читателя, социально-культурная «матрица» не оказывают в научно-художественной литературе прямого и непосредственного воздействия на интерес к книге. Для специалиста может быть знакомой большая часть содержащихся в тексте сведений. Но само произведение привлекает его внимание благодаря тому, что в нем образно, эмоционально запечатлены переживания исследователей, дано эстетически воздействующее изображение познаваемого.

Можно, следовательно, утверждать, что взаимодействие научно-художественного текста с разнообразной аудиторией, объединяемой рубрикой «массовый читатель», — сложный, «многослойный» процесс. В таком тексте существуют как бы различные «слои», находящиеся в динамическом соотношении с запросами и возможностями воспринимающего. Тот или иной «слой» для данной группы читателей (либо для данного конкретного читателя) может оказаться «избыточным» (информация была известна ранее) или восприниматься как «посторонний шум» (информация слишком сложна и происходит «запредельное торможение»). Однако благодаря успешному воздействию других «слоев» текста, процесс общения с книгой в целом не теряет своей ценности.

Поэтому если популярная литература ориентирована чаще всего на читателя с определенным уровнем подготовки (школьники, «гуманитарии», читатели, желающие приобщиться к достижениям естествознания, специалисты смежных профессий и проч.), то научно-художественная книга лишена столь конкретного адреса. Она нередко привлекает одновременно и дилетанта и ученого.

Л.Д. Ландау, например, называл книгу М. Бронштейна «Солнечное вещество» (об открытии гелия) незаурядным событием и утверждал, что, предназначенная детям, она увлечет любого физика-профессионала.

Немало подобных фактов дает нам и издательская практика последних лет.

Что же можно сказать о литературе научно-художественной? Думается, что и в данном аспекте она в значительной мере (но не полностью!) «наследует» особенности двух этих видов литературы, своеобразно их синтезируя. Это обстоятельство существенно влияет на оценочные критерии. В частности, формируется весьма специфический критерий необходимости включения в текст («права на существование») отдельных деталей.

Например, автор рассказывает, что о своем открытии ученый беседует с приятелем «вечером, после ужина, когда они устроились при свечах в удобных кабинетных креслах». Рецензент считает это «ненужными, отвлекающими подробностями»: не все ли равно, в удобном он кресле сидел или на стуле?

Действительно, подобные штрихи представлялись бы ненужными в тексте научном или научно-популярном — они не несут «полезной информации», не сообщают необходимых знаний и не помогают изложить их более доступно. Их функция была бы чисто развлекательной («дать отдых читателю...»).

А в тексте научно-художественном? Здесь, по нашему мнению, положение изменяется. Подробности обстановки, поведения (конечно, если они не шаблонны и умело образно воссозданы) не отвлекают и не рассеивают внимание читателя, а наоборот, делают его общение с книгой более эффективным. Потому что они выполняют важнейшую в процессе восприятия такого текста функцию: создают «иллюзию присутствия», помогают человеку увидеть происходящее и, следовательно, почувствовать себя живым, заинтересованным свидетелем, непосредственным участником.

«Точность» отбора подобных деталей зависит от такта, чувства меры, образного мышления, изобразительного мастерства, — т.е. художественного дара автора.

Любопытный пример того, как неожиданно расширяется читательский адрес научно-художественного издания, приведен в сборнике «Художественное восприятие». Исследуя круг чтения народов, живущих на Крайнем Севере нашей страны, социологи убедились, что особым успехом у местных жителей пользуется... «Детская энциклопедия». «В ней находят популярное объяснение тем привычным для нас предметам и явлениям жизни, которые совершенно незнакомы коренному населению Крайнего Севера».

«Способы общения» читателя с различными видами литературы, как известно, качественно различны.

Человек берет в руки художественное произведение, желая не только о чем-то узнать, но и что-то пережить, почувствовать, увидеть. Для него бесконечно важен эффект личного — живого, сиюминутного, непосредственного переживания, происходящего «на его глазах» (даже если повествуется о событиях тысячелетней давности).

Принципиально иной будет установка на восприятие научного текста. Читатель всегда помнит: кто-то «до него» и «независимо от него» изучил явление, установил факт, сформулировал закономерность и подготовил сообщение. Он хочет воспринять это сообщение как можно более объективно, точно и однозначно, с возможно меньшими затратами времени и сил. «Прежде не знал, а теперь знаю», «сумел понять и усвоить»— вот в данном случае главный эффект, рождающий чувство удовлетворения от общения с книгой.

В последние годы проведен ряд социологических исследований, выявляющих мотивы чтения художественных произведений.

Среди них есть общие, так сказать, «утилитарные», относящиеся и к другим видам литературы (сознание пользы чтения, стремление к саморазвитию, потребность в знаниях и др.). Но значительная их часть не играет заметной роли при восприятии «нехудожественных» текстов или вообще не может быть применена к ним. Это, в частности, такие мотивы: потребность в эстетических переживаниях (вызываемых как объектом описания, так и качествами самого текста); потребность в активизации эмоциональной сферы; стремление к активизации воображения, непосредственного живого восприятия, субъективных ассоциаций и т.д.

Все эти мотивы весьма существенны при обращении человека к научно-художественной книге.

Со спецификой восприятия исследуемой нами литературы связан и другой интересный момент.

Выпуская конкретную работу, и издательство, и автор ориентируются на некоего «коллективного» читателя. Индивидуальные психологические различия между людьми, по существу, не учитываются.

Однако книга предназначена для восприятия «изолированных индивидуумов». И неизбежно возникают определенные противоречия между массовой ориентировкой издания и процессом индивидуального восприятия. Думается, что текст научно-художественный в некоторой степени снимает это противоречие, выдавая каждому человеку разную информацию в меру его понимания, его способности к сопереживанию и сотворчеству.

Известно, что именно это свойство делает подлинное произведение искусства обращенным одновременно и ко всему человечеству, и к отдельной личности. Научно-художественная книга частично принимает такую «обращенность» как дар искусства благородному делу популяризации.

Добавим к сказанному еще одно замечание.

Собственно научные и собственно художественные средства освоения действительности занимают в совокупности «лишь довольно узкие крайние полосы» в спектре человеческой деятельности, основная часть которого занята «повседневно используемыми способами общения и познания».

Поэтому литературное произведение, в котором переплетается понятийное и образное, рациональное и эмоциональное, приближает предмет к читателю, имитируя процесс его «повседневного мышления». И в этом также можно видеть одну из причин эффективности воздействия научно-художественной книги на читателя, массовости ее аудитории.

Все сказанное позволяет утверждать, что особенности создания научно-художественного произведения автором и особенности восприятия его читателем отражают характерное для нашей современности укрепление связей:

1. различных форм мышления — абстрактно-логической и конкретно-образной — в процессе постижения каждым человеком окружающей действительности;
2. различных форм общественного сознания — науки и искусства — в процессе развития общества.

В результате научно-художественная книга выступает как способ проявления (для автора) и формирования (для читателя) свойств целостной гармонически развитой личности. Именно поэтому она занимает все более заметное место в планах советских издательств, способствуя реализации воспитательных задач, поставленных перед ними Коммунистической партией.