Библиотека Вольтера (Исторический очерк)

Статья публикуется впервые. Она написана как вводный очерк к каталогу библиотеки Вольтера при первой его подготовке к печати (под (ред. З.Д. Ивановой и Л.С. Гордона) в 1948 г. В издание каталога, осуществленное по инициативе АН СССР, после вторичной редакции рукописи (Н.В. Варбанец и Т.Н. Копреевой) по издательским соображениям не вошла (см.: Библиотека Вольтера. Каталог книг. Отв. ред. акад. М.П. Алексеев и Т.Н. Копреева. М.— Л., 1961,— Сост.).

Наше отечество среди многих культурных ценностей человечества хранит весьма значительную часть наследии одного из величайших сынов Франции, вождя старшего поколении «просветителей» ХVIII в., вдохновенного поборника разума, неутомимого борца за справедливость — Вольтера. Есть вольтеровские автографы в Москве и Томске, немало важных дли вольтероведения документов и в других городах СССР, а ленинградские фонды, затмевая коллекции других советских городов, занимают почетное место в ряду мировых собраний вольтеровских материалов. В Ленинграде же путь вольтероведа приводит прежде всего в Публичную библиотеку, а здесь в свою очередь, минуя прочие ее вольтеровские документы, - к уникальному собранию, неисчерпаемому предмету исследований к собственной библиотеке Вольтера.

Ей, несомненно, принадлежит первенство по ценности и значению для науки среди всех частей наследства, оставленного Вольтером, непосредственно после самих произведений, им написанных, и богатейшего собрании его писем. Даже материальная реликвия — Фернейский замок — вызывает лишь музейный интерес, живой, но узкоограниченный. Колоритная вольтеровская иконография все же не обогащает исследователя Вольтера чем-либо таким, чего бы не могла внести иконография любого другого крупного писателя в его изучение. Высока биографическая и текстологическая значимость обычных разновидностей рукописного и архивного наследия. Однако и материалы этой категории в деле изучения Вольтера точно так же занимают лишь место, аналогичное месту рукописей любого писателя (и вообще бумаг любого исторического деятеля) для изучения его жизни и творчества.

Но личной библиотеке великого человека принадлежит иная роль, ибо в этой форме перед нами — источник, гораздо более своеобразный и исключительно красноречивый. Даже — если библиотека была не особенно велика, если она использовалась своим владельцем не слишком интенсивно, слабо запечатлела следы чтения или сохранилась далеко не полностью. Источниковедческое значение индивидуального книжного собрания особенно выступает, когда речь идет о библиотеке, принадлежавшей именно писателю. Случаи доступности нашему изучению библиотек, принадлежавших авторам XVIII, а отчасти и XIX в., не единичны, но все же относятся несомненно к числу исключений, а не правил. Но крупная личная библиотека выдающегося писателя, которой on пользовался на всем протяжении своей деятельности, библиотека, среди книг которой он жил и трудился, библиотека, хранящая множество следов его работы и творческой мысли, полностью сохраненная и притом почти вовсе не изученная, — это случай сам по себе крайне редкий.

И все же мы тщетно стали бы искать в русской научной или хотя бы популярной литературе (с екатерининских времен и до первых послеоктябрьских годов) не только серьезной оценки этого фонда, по даже достойного упоминания о хранившейся в Петербурге вольтеровской библиотеке¹Упоминания эти сводятся к разделу «Библиотека Вольтера» в описании Эрмитажа (1801 г.), к немногим общим строкам в путеводителях по Публичной библиотеке и в юбилейном издании «Публичная библиотека за сто лет. 1814-1914», к шести словам в «Опыте русской историографии» В.С. Иконникова (т. 1. Киев, 1891, с. 772) и к совершенно эпизодическим откликам, приводимым нами ниже.. Она оказалась но столько даже запретным плодом, сколько забытым сокровищем, самая ценность которого не была понята. Но не только в России, и на родине ее владельца не было ей уделено научного внимания. Если эпизодичность упоминаний о ней на страницах французской печати отчасти объясняется (но никак не оправдывается!) сравнительной трудностью пользования ею, то игнорирование этого материала со стороны русских авторов найдет себе объяснение в цепи причин иного порядка: оно вызвано ближайшим образом обстоятельствами приобретении библиотеки и ее водворения в Петербурге, более же общей зависимостью связано с судьбами русской науки в условиях самодержавия.

***

Изданием каталога библиотеки Вольтера Государственная публичная библиотека решает лишь первую часть задачи, стоящей перед нею в отношении вольтеровского наследия.

За полным каталогом книжной части библиотеки Вольтера должно следовать научное описание ее рукописей, которое заменит «Инвентарь» Косси, на первых порах все же допускающий ориентировку в рукописной части вольтеровской библиотеки.

Не ожидая завершения этой работы, необходимо составить полное — желательно комментированное — описание in extenso всех маргиналий и прочих видов читательских пометок Вольтера. (Постраничным просмотром всех книг библиотеки Вольтера в 1937-1939 гг. нами уже проведен учет всех следов его чтения и составлена на них охранная опись.)

Весь этот любопытнейший материал необходимо издать, равно как и множество рукописей. Лишь после этого можно будет говорить о действительном включении ленинградского фонда в советский и международный научный обиход.

Это будет не только очередным достижением на фронте советской библиотечной науки или даже литературоведения, нов известном смысле и целым этапом в вольтероведении. От случайного привлечения к текстологическим, а отчасти и биографическим исследованиям по Вольтеру разрозненных и эпизодических первоисточников впервые удастся перейти к возможности использовать всю полноту внутренней документации. А это в свою очередь потребует замены как бесчисленных публикаций отдельных постоянно вновь обнаруживаемых писем и фрагментов, так и ряда ультраспециальных этюдов — подлинным критическим изданием всех творений великого вольнодумца.

В отношении же самого материально сохраняемого в СССР наследия Вольтера законченное изучение состава библиотеки и ее маргиналий и т.п. позволит от формальных вопросов, фигурировавших не раз на этих страницах, перейти к более конкретным и исторически содержательным. При этом, конечно, ряд вопросов выдвинется под давлением самого накапливаемого материала (столь же непреложно, как ряд вопросов будет выдвинут литературной, политической, научной злобой дня). По несколько проблем (гораздо, впрочем, более узких, чем использование наследия Вольтера в мировой общественной и идейной борьбе наших дней) можно наметить и априорно, например: 1) о путях пополнения библиотеки, 2) об ее «возрасте», 3) о дезидератах в области переиздании вольтеровских текстов и т.п.

Как именно комплектовалась вольтеровская библиотека? Несомненно, что отнюдь не с помощью одной лишь покупки. Но какую именно роль играли подношения авторов или дарственные экземпляры вообще? По обильным материалам корреспонденции Вольтера, сплошь да рядом упоминающей об отсылке или получении им тех или иных книг, нельзя ли проследить значение и характер обмена?

Достаточно известен некоммерческий подход Вольтера к своей писательской продукции: за немногими исключениями, умело спекулируя бумагами и ценностями и затевая множество процессов (не в последнюю очередь с издателями), Вольтер никогда не торговал ценностями литературными и, действительно, за всю жизнь не продал ни одного листка исписанной им бумаги, а тягался с издателями не в порядке гражданского материального иска, но привлекая их за диффамацию, подлоги, нарушения законов и т.п.

«Я не продаю своих произведений, а занимаюсь их исправлением...» — пишет он в 1736 г. Жору, а в 1769 г. — Панкуку: «Негодяи с Парнаса говорили, что я торгую своими творениями. Эти злосчастные пытаются мыслить, чтобы жить, я же жил для того, чтобы мыслить. Нет, сударь, я никогда не промышлял своими идеями».

Ваньер в своих «Добавлениях к Историческому комментарию» сообщает, что Вольтер не только сам не раздавал своих сочинений, но и секретарю своему запрещал дарить их из опасения, чтобы не подумали, будто он пользуется таким обходным путем для продажи своих книг. Издатель Про (Prault), достаточно тесно связанный с Вольтером в первую половину его жизни, писал 12 января 1739 г. г-же до Шамбонен, родственнице писателя: «Г. де Вольтер написал мне, что ни за свои драматические произведения, ни за какие-либо другие свои сочинения он никогда не потребует денег, но лишь книги». В фернейский период письма Вольтера к его основному женевскому издателю Крамеру снова полны требований о присылке книг и как будто не только издательских новинок самого Крамера. Поэтому было бы крайне интересно на основании анализа состава вольтеровской библиотеки подойти и к вопросу о том, какими именно каналами пополнялась библиотека и насколько издатели-книгопродавцы обеспечивали интересы этого ненасытного читателя.

Другой близкий к этому вопрос: как представлена в библиотеке Вольтера «Вольтериана», или, точнее, антивольтериана. Верно ли наше первое впечатление о крайней скудости в библиотеке этой категории книг? В какой мере Вольтер выполнил свое намерение, сложившееся еще на ранней стадии его жизненного пути в 1733 г.: «Хочу составить библиотеку из брошюр, которые издаются против меня, но библиотека получится слишком скверной».

Наконец, отнюдь не ограниченное, чисто библиофильское значение имеет картина всех авторских подношений Вольтеру; мы знаем о книгах с дарственными надписями Альгаротти, Монкрифа, Морелле и других писателей, пользовавшихся известностью, а наряду с ними и Бекилье, автора книги о мельничном деле, и других случайных почитателей.

Выше уже ставился вопрос о том, к какому именно периоду относится образование библиотеки; здесь только сопоставление полных фактических данных между собой и с соответствующими хронологическими вехами творческой истории Вольтера позволит объяснить, из каких несомненных элементов сложилась фернейская библиотека? На какие годы падает ее особенно сильный прирост? Равномерно ли шло накопление? Каковы следы систематического подбора документации в определенные периоды, например при выступлениях в защиту памяти Каласа, Ла Барра, Лалли и т. и.? Переписка, как известно, говорит о большой активности Вольтера в этом отношении и вместе с тем свидетельствует о большой библиографической осведомленности. С другой стороны, в ленинградском рукописном наследии Вольтера мы имеем явные следы именно таких подборок документов и притом не только для исторических трудов.

Мы видели, что статистика эрмитажного периода дает процентное распределение вольтеровских книг по основным разделам классификации наук и что преданием утверждается преобладание читательских пометок на страницах богословских и философских сочинений. Так ли это? Может ли одна статистическая классификация говорить о преобладающих интересах и даже вкусах владельца библиотеки и читателя? Вряд ли чисто литературные произведения и в первую очередь драматические пользовались меньшим вниманием придирчивого владельца. Не внесет ли более глубокий анализ состава книг существенных поправок и в вопрос о преобладающих интересах Вольтера? Разве нельзя будет, наконец, сделать вывода и о самой природе тех или иных частей библиотеки или тех или иных примечаний Вольтера-читателя: что именно господствовало тут, потребность в научной документации или субъективное предпочтение и любопытство?

Несомненно, что далеко не все собственноручные пометки Вольтера на различных изданиях его собственных сочинений были использованы позднейшими издателями. Что представляют собой неиспользованные варианты? Почему именно они не привлекались к изданию? Не вносят ли существенно новых черт в то или иное произведение? (Вспомним о пессимистическом варианте «Поэмы на разрушение Лиссабона»). Лишь на почве этих изысканий окончательно разрешится и практическая проблема: какие именно новые материалы для включения в издания сочинений Вольтера (хоти бы в виде фрагментов или вариантов) таит в себе вольтеровская библиотека.

Совершенно очевидно, что и действительности диапазон проблем, разрешаемых на основании материалов вольтеровской библиотеки, гораздо шире перечисленных здесь вопросов, умышленно сконцентрированных только в немногих плоскостях — библиотековедения, текстологии, биографии Вольтера. Вольтер — мыслитель, общественный деятель, историк — не может на нынешнем этапе науки изучаться достаточно углубленно без привлечения свежего и полновесного материала из ленинградских фондов. Но не только в руках специалистов-вольтероведов каталог явится ключом к драгоценным для них источникам. Вольтеровская библиотека, отныне впервые становящаяся подлинно доступной исследователям, превращается тем самым в рабочий инструмент для исследователей XVIII в. вообще, будь то в области идеологии или политической борьбы, литературных жанров или историографии. Достаточно вспомнить о высокой актуальности вопросов истории материализма или истории штурма западноевропейского абсолютизма, чтобы убедиться, что на всех участках могут и должны сказать свое слово советские историки, философы, литературоведы — и притом именно в наши дни величественной борьбы за построение нового общества, за лучшие идеалы человечества, борьбы против темных сил прошлого.

Изданием «Каталога библиотеки Вольтера» Публичная библиотека как бы подводит известный итог. Бережно сохраненное в России собрание книг великого вольнодумца таит в себе широкие возможности обогащения науки. На смену пассивному, безучастному хранению дореволюционного времени пришла активная разработка фондов в советскую эпоху. Немало существенного или просто любопытного материала уже извлечено из недр вольтеровской библиотеки или по крайней мере обнаружено в процессе ее описания. Теперь начинается новый этап в жизни библиотеки Вольтера. Уже в текущем пятилетии Отделом редкой книги Публичной библиотеки ведется описание и подготовка к изданию «Корпуса маргиналий Вольтера», рассчитанного на ряд тематически построенных томов. Мы убеждены, что параллельно с этим постепенным введением в научный оборот новых элементов вольтеровского наследия в изучение сокровищ библиотеки Вольтера благодаря изданию каталога будут включаться все новые и новые исследователи.

Сентябрь 1947 г.