Условия и обстоятельства покупки

Как же произошло, что подобный материал оказался вовсе изъятым из научного обихода, что он, не будучи секретным или затерянным, не привлек к себе внимания, хотя бы до некоторой степени соразмерного своей научной ценности? Ссылка на пассивность библиотек и архивов дореформенной России лишь частично объясняет это. О недооценке роли первоисточников русскими историками не может быть речи, и не здесь ключ к судьбам вольтеровской библиотеки. Ближайшие причины ее забвения, по нашему мнению, скрыты в обстоятельствах первичного ее освоения, т.е. во всей совокупности условий приобретения, первоначального устройства и размещения и, особенно, описания книг и рукописей, принадлежавших Вольтеру.

Мысль о покупке фернейской библиотеки зародилась у Екатерины в середине 1778 г., сразу же после получения известия о смерти Вольтера. Через посредство своего литературного агента — Гримма — русская императрица снеслась с «племянницей великого человека, который ее очень любил», — с мадам Дени, наследницей писателя; Екатерина обеспечила за собой обладание всеми книгами и рукописями фернейского патриарха, а равно и планами и фасадами его дома, щедро оплатила свое приобретение и водворила его в своем Эрмитаже. К этому свелась реализация первоначального грандиозного плана увековечить память Вольтера, создав в Царском Селе полную имитацию Фернейской усадьбы (с «замком», парком, церковью и т.п. вплоть до ряда деталей альпийского ландшафта), поставив памятник писателю и создав особый зал со всеми его сочинениями.

Два момента выступают в этом проекте - личный и политический. Оба они настолько рельефны, что сопоставлять эту покупку с приобретением другого аналогичного собрания, библиотеки Дидро, было бы едва ли целесообразно: огромная материальная поддержка, оказываемая Дидро, венчала собой линию просвещенного меценатства с одной стороны и компенсировалась расчетом на создание солидной научной библиотеки при Эрмитаже — с другой. В данном же случае, несомненно, сильнейшую роль играли личные мотивы двоякого рода и, кроме того, внешнеполитические соображения русской императрицы. Прежде всего в чисто человеческом плане нельзя отрицать, с одной стороны, искренней скорби Екатерины по поводу смерти одного из ее любимейших авторов, интереснейших корреспондентов и вернейших союзников и апологетов «Северной Семирамиды». В письме к Гримму от 21 июня 1778 г., написанном под первым впечатлением известия о смерти Вольтера, Екатерина описывает «прилив общего упадка духа и величайшего презрения ко всему на свете». Слова эти были не пустой фразой, рассчитанной на один лишь внешний эффект; равным образом психологически понятны ее слова: «Вот человек, которому я обязана всем, что я знаю, и всем, что и собой представляю», — при первом же посещении расставленной в Петербурге библиотеки Вольтера уже полтора года спустя.

Мы знаем, как осуществляла Екатерина на практике, применительно к русской действительности, передовые освободительные начала своих великих французских современников, и не зря назвал Пушкин ее сношения с ними «отвратительным фиглярством». Но когда дело касалось ее личных запросов и вкусов, то для нее не было автора милее Вольтера; не раз признается она, что именно Вольтер впервые «раскрыл ей глаза», приохотил к серьезному чтению; не только в годы увлечения просветителями, но и в старости, когда увлечение это сменилось нетерпимым отношением к их учению, повторяет она, что он — автор, не имеющий скучных творений, и включает на первое место в «Реестр книг дорожной библиотеки», приложенный к письму сыну и невестке от 14 апреля 1795 г., - «Творения Вольтера, не исключая ни малейшей безделушки, так как они учат избегать скучного и так как там можно найти все решительно, кроме скучного — этого худшего из всех жанров».

С другой стороны, можно свободно допустить, что посмертное поражение, нанесенное Вольтеру «Бестыжей Гадиной» (т.е. католической церковью, отказавшей ему в погребении) и косностью французского общества (не сумевшего противопоставить этому запрету никакого достойного отпора), вызвало у Екатерины сильнейший личный протест: в те годы вера в торжество разума входила еще в официальное кредо царицы. Но гораздо важнее реакция Екатерины не как дворянского вольнодумца, а как абсолютного монарха, еще но окончательно порвавшего со своими просветительскими тенденциями и немало занятого поддержанием соответствующего престижа своего престола по сравнению с французским. Она жестоко бранит Гримма (в том же письме): «Возможно ли... чтобы еще где бы то ни было так умничали и так безумствовали, как там, где вы находитесь: всего несколько недель тому назад публично чествовали человека, которого сегодня не осмеливаются хоронить - и какого человека! Первого человека нации, которым должны были бы сильно и заслуженно гордиться... Вы должны были прислать мне его тело, а вы, надменный человек, поступили в этот момент безрассудно, впервые в жизни; клянусь, что он имел бы самую пышную гробницу; но если у меня нет его тела, то по крайней мере в памятнике у меня ему не откажут...»

При этом Екатерина прежде всего вспомнила о множестве писем Вольтера, ей адресованных, и решила их все разобрать, привести в порядок и переслать их Гримму, очевидно для приобщения их к задуманному тогда изданию произведений Вольтера. Но тут же сразу ей на память приходят ее собственные письма Вольтеру, и, несомненно, забота об изъятии этого несколько компрометирующего ее (особенно перед Марией-Терезией и Фридрихом) материала сыграла не последнюю роль при решении сразу же поручить Гримму скупить библиотеку Вольтера «и все, что осталось от его бумаг, включая мои письма. Что касается меня, то я охотно щедро оплачу его наследников, которые, как мне кажется, не понимают настоящей ценности всего этого».

Именно эта забота выдвигается на первый план, когда вопрос о самой библиотеке уже будет решен в положительном смысле и приведет к ряду интересных перипетий в сношениях русского самодержавия с французскими книгоиздателями. При этом явственно обнаруживается полное игнорирование каких-либо научных или литературных соображений, и (подобно самому Вольтеру) Екатерина, как увидим, компрометирующему опубликованию документов, некогда составивших эпоху, предпочтет полное уничтожение их.

Что же касается способности прямых наследников учесть значение доставшегося им фонда, то русская императрица и ее корреспондент оценили ее совершенно верно. Можно ли всерьез считаться с протестом аббата Миньо против вывоза библиотеки его дяди из Франции? Вызвал ли поступок г-жи Дени (по единодушной оценке биографов - ограниченной мещанки, поспешившей большую часть доставшегося ей наследства превратить в звонкую монету или в «патенты на тщеславие»), вызвал ли этот поступок действительно резкое, действенное осуждение, а не только бессильное сожаление, довольно, впрочем, единодушное? Едва ли; напротив того, можно утверждать с достаточной долей правдоподобия, что ближе всего к истине был Гримм, когда полагал, что если бы библиотека осталась в руках первых владельцев, она неизбежно перешла бы в распоряжение таких лиц и общественных кругов, которые обрекли бы рукописи и книги еретика не меньшим надругательствам и карам, чем те, которые выпали на долю самого Вольтера. Правильно учел Гримм и то, что продажа библиотеки в Россию рассматривалась всеми как дело абсолютно частное и что правительство Людовика XVI не окажет поддержки Миньо. Молодой король хоть и заигрывал с американскими демократами и даже поручал власть физиократам, но, продолжая линию предыдущего царствования, демонстративно игнорировал Вольтера в недели и месяцы его непрестанных парижских триумфов 1778 г. Общественная борьба приводила к идеологическому парадоксу: союзники и единомышленники Вольтера приветствовали поступок иноземного монарха, вывозившего часть наследия Вольтера и субсидировавшего издание его трудов¹Об интересе Екатерины II к обстоятельствам смерти Вольтера свидетельствует также анонимная «Реляция», посланная ей 17/28 июня 1778 г. кн. Барятинским и опубликованная по русским архивным материалам только 90 лет спустя., а сопротивление этому могло исходить только из стана врагов; и если это сопротивление не было поддержано правительством, то именно из-за антипатии и презрительной недооценки, которой Вольтер пользовался при дворе Людовика XVI.

Таким образом, в самом факте переселения в Россию библиотеки Вольтера из опустевшего Фернейского замка не было ничего случайного: личные вкусы царицы были необходимой предпосылкой, чисто политические (дипломатические) мотивы обусловили ее решение, общий ход социальной борьбы во Франции на данном этапе в конечном счете вызвал и определил утерю ею этой части вольтеровского наследия.