Мятеж шанцев и восточный поход Чжоу-гуна
В год, когда умер У-ван, его сын и наследник был еще мал. И хотя официально именно он стал преемником отца, регентом- правителем при нем был Чжоу-гун. Из текстов неясно, был ли он старшим среди всех остальных братьев покойного У-вана, хотя, скорей всего, дело обстояло именно так. Но много важнее то, что Чжоу-гун был самым умным и способным из них и, что еще более существенно, едва ли не наиболее честным и порядочным. Во всяком случае, в последующей традиции именно он остался символом добродетели и справедливости, ума и знаний, воинских доблестей и административных способностей.
Традиция, видимо, не преувеличивает реальной роли Чжоу- гуна. Больше того, как представляется, преувеличить его вклад в китайскую историю невозможно, и если бы не он, плоды победы легко могли быть навсегда утеряны немногочисленным племенем чжоусцев, так и не дождавшимся при жизни У-вана небесного благоволения. Дело в том, что это благоволение обеспечил именно Чжоу-гун. Более того, он сумел добиться того, что все чжоусцы и нечжоусцы, все население бассейна Хуанхэ — да и окраинной периферии вне этого бассейна — восприняли сложившуюся в результате его деятельности ситуацию именно так, как того хотел в свое время У-ван, т.е. как благоволение, великий мандат Неба.
Имя Чжоу-гуна окружено легендами. Не все из них заслуживают доверия, но практически в каждой из них есть нечто, что характеризует личность этого деятеля. Вот одна из таких легенд, зафиксированная в главе «Шуцзина» «Цзинь тэн» («Металлический сундук»). В ней рассказывается, как незадолго до смерти У-ван серьезно заболел. Опасаясь в связи с возможной смертью правителя осложнений для неустоявшейся власти, Чжоу-гун обратился по шанскому стандарту к ванам, предшествовавшим У-вану (т.е. к Тай-вану, Ван Цзи и Вэнь-вану), с просьбой помочь правителю выздороветь и взять взамен, если так уж нужно, его собственную жизнь.
Панцири с текстом гаданий были помещены в металлический сундук. У-ван вскоре выздоровел и все забылось. Но когда он все же умер, а 13-летний Чэн-ван занял трон, поползли слухи, что Чжоу-гун «не желает добра» молодому правителю с явным намеком, что он сам готов занять трон. Слухи эти распускали брат Чжоу-гуна Гуань-шу и другие братья. Чжоу-гун оскорбился и демонстративно хлопнул дверью, заметив, что не вернется, пока истина не будет установлена, а клеветники наказаны.
И вот вскоре ван и его помощники обнаружили сундук, вскрыли его и узнали о преданности и самопожертвовании Чжоу-гуна. Это совпало со стихийным бедствием, в чем ван увидел небесное предзнаменование и покаялся («Небо наслало беду, чтобы напомнить о добродетелях Чжоу-гуна»).
Легенда остается легендой. Но вот что сказано у Сыма Цяня: «Чжоу-гун боялся, что владетельные князья взбунтуются, и взял управление государством на себя. Гуань-шу, Цай-шу и другие младшие братья, подозревая Чжоу-гуна [в стремлении захватить власть], совместно с У Гэном подняли мятеж против Чжоу». У Гэн — юный наследник шанского престола, присматривать за которым в свое время и были назначены Гуань-шу и Цай-шу. Мятеж оказался реальным итогом конфликта и противостояния в среде братьев умершего У-вана.
В подобном столкновении нет ничего удивительного. Когда пахнет властью, среди причастных к ней разгорается борьба не на жизнь, а на смерть. Это обычная норма, проявления ее легко увидеть и в истории Китая. Необычно то, что самый могущественный и более других причастный к власти регент-правитель Чжоу-гун не только не включился в борьбу за нее, но — если верить легенде — даже оскорбленно отступил.
В реальной действительности было, видимо, нечто иное. Человек, который легко мог захватить власть для себя самого, употребил все свои силы и способности на то, чтобы сохранить легитимность власти, т.е. устоявшуюся и явно заимствованную последними чжоускими правителями у Шан норму передачи власти от отца к сыну, минуя боковые линии родства. В этом, если угодно, истинное зерно легенды и объяснение поведения Чжоу-гуна.
Ситуация во многих отношениях необычная и впечатляющая. Разгорается борьба за власть после смерти У-вана. Казалось бы, она должна идти около трона У-вана на крайнем западе военно-политического объединения Чжоу, в районе чжоуской «новой» столицы близ Фэн и Хао, которые, разросшись, стали затем восприниматься как нечто единое (Фэн-Хао) и именовались иногда термином Цзунчжоу (родовые земли Чжоу). На деле все было не так. У трона борьба за власть не шла. Чжоу-гун, взяв ее крепко в свои руки, о троне не помышлял.
На восточных же землях, в центре державы, в Чжунго, все было иначе. Гуань-шу и Цай-шу, выступившие с претензиями на власть и попытавшиеся бросить тень на Чжоу-гуна, пошли на борьбу с малолетним Чэн-ваном и могущественным Чжоу-гуном не сами, а выдвинув впереди себя в качестве щита легитимного правителя, хранителя шанского трона. Конечно, за спиной опять-таки несовершеннолетнего шанского У Гэна стояли именно Гуань-шу и Цай-шу, под началом которых были, видимо, и определенные военные силы (как без них они могли бы осуществлять свои функции надзора?!).
Но факт остается фактом, в борьбе против подозреваемого в нелегитимных акциях Чжоу-гуна его братья опирались на легитимность поверженного, но не уничтоженного и тем самым как бы сохранявшего поддержку небесных сил дома Шан!
Итак, все до предела необычно. Ни в одной из стран мира не было ничего похожего. Для всех стран и народов, вплоть до наших дней, по меньшей мере до второй половины XX в., источником права была сила. Во всяком случае, прежде всего и главным образом она: кто палку взял, тот и капрал! А вот в Китае на рубеже эпох Шан и Чжоу на передний план выступила идея легитимности: право на власть имеет тот, за кем стоят небесные силы!
Разумеется, коренная причина подобного рода необычной политической ментальности таится в своеобразии религиозного ритуала шанцев, который в свою очередь весомо воздействовал на всех их соседей, включая и чжоусцев. Шанцы, чжоусцы и, видимо, многие другие соседние племена были воспитаны в русле определенной духовной и политической культуры, квинтэссенция которой заключалась в том, что место великих богов, которые всегда и у всех были конечной инстанцией легитимности, заняли шанские предки. А раз так, то неудивительно, что шан-ди и небесные силы (Небо как местонахождение предков) на стороне шанцев.
И для того чтобы что-либо в этом смысле изменилось, нужно было проявление благоволения небесных сил, об отсутствии которого так сокрушался У-ван. Словом, пока Небо явно не выразило своего отношения к ситуации, легитимность оставалась на стороне шанцев. Это-то обстоятельство и использовали — вынуждены были использовать — мятежные Гуань-шу и Цай-шу. Существенно заметить, что и в историографическую традицию события, связанные с мятежом, вошли именно как мятеж недопокоренных шанцев, к которому присоединились Гуань и Цай, но не как мятеж братьев правителя, использовавших в своих интересах шанскую легитимность. В том-то и дело, что для всех современников мятеж был прежде всего апелляцией к небесным силам: кто же все-таки имеет в сложившейся ситуации право на власть?
Надо сразу же сказать, что чжоусцы оказались в весьма нелегком положении. Они были, как упоминалось, достаточно малочисленны. По некоторым подсчетам, взрослое население собственно чжоусцев не превышало 70 тыс. Воинские их соединения были в основном на западе, тогда как в распоряжении восставших было немало сил, считая и те, что стояли за Гуанем и Цаем. Есть также сведения, что одновременно против Чжоу решили выступить некоторые племенные группы в различных районах страны. При такой невыгодной для чжоусцев раскладке многое зависело от умелых военных действий, от решительности руководства. И вот здесь-то и вышел на передний план Чжоу-гун.
У Сыма Цяня об этом сказано кратко: «Чжоу-гун, заручившись повелением Чэн-вана, пошел походом на восставших, он казнил У Гэна и Гуань-шу и сослал Цай-шу. Вэйский княжич Кай был поставлен править землями Сун вместо иньского потомка. Затем Чжоу-гун собрал в большом числе оставшихся иньцев и пожаловал их младшему брату У-вана, даровав ему титул вэйского Кан-шу».
В «Шуцзине» более подробно рассказано о том, что Небо наслало на чжоусцев беду, что его воля неопределенна, а малолетний правитель Шан вновь пытается претендовать на гегемонию. Однако гадание было благоприятным, так что следует смело идти на восставших иньцев и покарать их. Чэн-ван (от его имени идет повествование) обещает при этом быть еще более внимательным к людям, следовать политике своего отца и действовать решительно (глава «Да гао»).
Как бы то ни было, но Чжоу-гун выступил во главе чжоуского войска на восток и в течение трех лет вел бои, пока не одержал наконец решающую победу над восставшими шанцами, мятежными братьями и примкнувшими к ним недовольными чжоуским владычеством племенами, бывшими союзниками Шан.