Письменность, общество и культура в Древней Руси

Пергаменные рукописи


Начнем с книг. Какие книги мы могли бы обнаружить в «библиотеке» Древней Руси? Ответ зависит от того, что мы понимаем под словом «книга». Рассмотрим, например, следующий список из двадцати авторов: Псевдо-Анастасий Синаит, Василий Великий, Кирилл Александрийский, Исидор Пелусиот, Иустин Философ, Максим Исповедник, Григорий Нисский, Иоанн Златоуст, Михаил Синкелл, Феодорит Киррский, Феодор Раифский, Георгий Хировоск, Епифаний Кипрский, Ириней, Евсевий, Гесихий, Иоанн Дамаскин, Григорий Назианзин, Ипполит Римский, Никифор, патриарх Константинопольский.

Если бы я описывал «библиотеку» Древней Руси, внося в каталог имена авторов, произведения которых в ней представлены, каталог включил бы в себя все двадцать перечисленных имен и множество других. Современный читатель, возможно, представляет себе, как посетитель этой вновь учрежденной библиотеки прогуливается вдоль полок и выбирает «книги» с именами названных авторов на корешках. Наше современное представление о книге, вероятно, сводится к тому, что она является неким «произведением», у которого есть свой определенный «автор».

Разумеется, мы знаем, что бывают исключения: справочные издания, антологии или все эти неудобные для библиографа «сборники статей» и «материалы конференций»; но если отсутствует определенный автор, мы обычно знаем имена редактора или редакторов. Мы исходим из основополагающей и, как правило, верной презумпции, что «книги» можно опознать по именам тех, кто прямо или косвенно несет ответственность за содержащиеся в этих «книгах» «произведения».

Всякий, кто с такой презумпцией войдет в древнерусскую «библиотеку», в скором времени совсем растеряется. Хотя древнерусская книжная культура в некоторой степени и признает существование определенных авторов и определенных произведений, ни автор, ни произведение обычно не определяют понятия «книги».

Каким же тогда образом мы получили приведенный выше список? Возможно, этот вопрос прояснится, если рассмотреть другой подобный список: Матфей, Марк, Лука, Иоанн, Павел, Иаков, Петр, Иуда... Достаточно первых четырех имен. Совершенно очевидно, что книга как физический объект, единица библиотечного каталога, о которой здесь идет речь, — это Новый Завет. Как Новый Завет, большинство средневековых рукописей — это компиляции, или коллажи, или копии с компиляций и коллажей.

Приведенный выше список из двадцати авторов, например, включает имена тех писателей, выдержки из произведений которых собраны в одной- единственной книге: ее копия, датируемая 1073 г., является одной из древнейших сохранившихся восточнославянских рукописей. Таким образом, получается, что набор авторов и сочинений в библиотеке Древней Руси значительно шире, нежели набор книг разного типа.

Перечень типов книг сам по себе не отразит всего разнообразия их содержания, однако перечень авторов и произведений сам по себе тоже создаст ложное представление о большом разнообразии тогдашних книг. Здесь нас будут интересовать именно книги, то есть реальные памятники письменности, а не извлеченные из них тексты литературного или исторического содержания.

До нашего времени сохранилось около трехсот восточнославянских (древнерусских) рукописных книг или фрагментов книг, датирующихся временем до 1300 г. Это условная цифра, так как только немногие из рукописей содержат составленные писцами колофоны, в которых указана точная дата создания соответствующей рукописи. В большинстве случаев датировка гипотетична, будучи основана, как правило, на палеографическом анализе, иногда она вызывает споры и пересматривается.

По приблизительным подсчетам, до наших дней дошло двадцать три рукописи XI в., восемьдесят три XII в. и сто девяносто одна XIII в. Почти все сохранившиеся рукописи появились на свет в связи с нуждами и потребностями церковной жизни. Соответственно, самая обширная категория состоит из книг с текстами, которые читают или поют во время богослужения в церкви или в каком-либо другом приличном случаю месте, сообразно дневным, недельным и праздничным циклам (двенадцать книг XI в., шестьдесят четыре XII в., сто пятьдесят XIII в.).

Если мы добавим сюда библейские тексты внелитургического назначения (соответственно 2, 9 и 5), проповеди и назидательные сочинения, приписываемые тем или иным отцам церкви (4, 4 и 13), патерики (изречения древних монахов и рассказы о них) и прочие сборники (3, 3 и 10) — тогда совсем немногое останется неучтенным. Рукописей, содержащих юридические тексты (главным образом, по церковному праву), меньше, чем пальцев на одной руке (0, 1 и 3). Летописный текст находится всего лишь в одной рукописи (0, 0 и 1), точнее — в поврежденной части составной рукописи.

Как соотносится эта сохранившаяся «библиотека» с той воображаемой полной библиотекой, включающей все книги, которые были в обращении в рассматриваемую эпоху? Можно или нельзя считать сохранившуюся «библиотеку» репрезентативной? Обстоятельства, обусловливающие сохранение одного типа книг и исчезновение другого, не остаются неизменными.

С точки зрения здравого смысла можно предположить, например, что у книг, которые переписывали чаще, было больше шансов сохраниться, в то время как книги, которые переписывали редко, могли скорее погибнуть. Но здравому смыслу не противоречит и обратное предположение: книги, которые часто переписывали, — это, весьма вероятно, те книги, которые больше всего были в употреблении; от частого употребления книги портятся, следовательно, у таких книг было больше шансов погибнуть (так что находящиеся в них тексты сохранились только в поздних списках).

Книги, которые переписывали редко, — это, наверное, те, которыми пользовались меньше; или, может быть, — это те тщательно изготовленные списки, которые скорее являлись объектом почитания, чем текстами для чтения, и поэтому у них было больше вероятности сохраниться в своем первоначальном виде.

Обратим внимание, например, на разную судьбу двух видов книги — Евангелия-апракос и Псалтири. Евангелие-апракос содержит отрывки из четырех Евангелий в той последовательности, в которой они читаются в течение разных циклов церковных служб (в подвижные праздники, в дни поминовения святых и в другие фиксированные праздники). Апракосы составляют более двадцати процентов всего списка сохранившихся рукописей, их гораздо больше, чем книг любого другого типа.

Одна из причин этого, разумеется, состоит в том, что без них невозможно было выполнение главнейшей задачи церкви — совершение литургии. Но не следует забывать и о том, что апракосы, как правило, основательнее многих других книг, крупнее по формату (таково напрестольное Евангелие — один из главных предметов в литургическом действе, имеющий самостоятельное значение), чаще Других украшены иллюстрациями, чаще защищены металлическим переплетом (по сравнению, скажем, с молитвенниками или собраниями гимнов, такими как Октоих или Триодь).

Древнейшая из сохранившихся датированных восточнославянских рукописей, «Остромирово Евангелие» 1056—1057 гг., — книга исключительно большого размера, площадь ее листа — 1050 см; напрестольные Евангелия крупного размера и вообще образуют довольно заметную группу. Теперь обратимся к Псалтири. Немного есть других книг, которые бы так широко использовались как внутри, так и вне церкви. Помимо того что Псалтирь читали во время богослужений, примерный монах должен был знать псалмы наизусть и, как наставляет на этот счет Феодосий Печерский, повторяя общее место византийских источников, должен был постоянно твердить их.

Псалтирь использовалась и за пределами монастыря — для благочестивого чтения и даже для гадания. Если не считать Евангелия, это, наверное, — текст, чаще всего цитируемый собственно восточнославянскими писателями. Однако от рассматриваемого периода до наших дней дошло только девять списков Псалтири, что составляет около трех процентов от всех сохранившихся рукописей.

Среди них нет ни одного списка особенно большого размера, ни одного иллюстрированного. Различие ситуации в одном и в другом случае определяется так: списков Псалтири сохранилось относительно мало из-за частого употребления книги, а роскошные Евангелия-апракос, возможно, сохранились в изобилии по той причине, что ими редко пользовались.

В том, что сохранилось, не следует предполагать точного соответствия тому, что некогда существовало. Прежде всего, это лишь малая его часть. Далее: кажется, и пропорции того, что сохранилось, не соответствуют пропорциям того, что было. Хронология в некотором смысле нарушает перспективу: «Остромирово Евангелие» — древнейшая книга, которую можно датировать точно (1056—1057 гг.), еще одна-две сохранившиеся рукописи, возможно, тоже были переписаны около середины XI в., но это не дает нам оснований полагать, что в течение шестидесяти лет после официального принятия христианства, или даже в течение большего периода, книжная культура представляла собой абсолютный вакуум.

Изучение рукописей более позднего времени показывает, что многие из них восходят к утраченным оригиналам, датирующимся периодом ранее XIV в. Тем не менее, при всех необходимых оговорках, на которые было указано, библиотека, составленная из сохранившихся книг, пожалуй, дает неплохое представление о характере и составе распространения книжной культуры в Древней Руси; такая библиотека может служить достаточным основанием для выделения главнейших свойств этой культуры.

Основным назначением книг служило, во-первых, удовлетворение религиозных потребностей. Это были религиозные книги в узком смысле слова, так как их содержание и форма определялись (а потом и сами определяли их) потребностями богослужения (циклы церковных служб, молитвы, календари святых и т. д.). Книги, не являвшиеся религиозными в узком смысле слова — «четьи книги» (в отличие от «служебных книг») — в большинстве случаев можно считать религиозными в широком смысле: они служили для укрепления в вере и для более глубокого ее понимания.

Во-вторых, число книг, предназначенных для определенных целей, значительно превышало число книг, у которых был определенный автор: всего лишь около семи процентов из общего числа составляют книги, составленные одним автором.

В-третьих, ни один из таких авторов, составивших отдельные книги, не был уроженцем Руси. Один из них (Константин Преславский) был болгарином и писал по-славянски; другие (Антиох Черноризец, Ефрем Сирин, Григорий Великий, Григорий Назианзин, Ипполит Римский, Иоанн Златоуст, Иоанн Дамаскин, Иоанн Лествичник, Никон Черногорец, Кирилл Иерусалимский) были известны на Руси по переводам с греческого на славянский.

В-четвертых, — хотя это положение, в сущности, лишь подчеркивает сказанное в предыдущем — менее одного процента сохранившихся рукописных книг, созданных ранее 1300 г., полностью или хотя бы в значительной части состоят из «сочинений» местных авторов. Русскую книжную культуру образовывали по преимуществу переводы, привезенные вместе с привезенной религией и/или выполненные специально для нужд этой религии.

Когда мы здесь и в следующих главах упоминаем местные «сочинения», не нужно забывать, что в книжной культуре в целом они занимали совсем небольшую нишу. Люди Древней Руси самыми разными способами принимали активное участие в создании книг — они переписывали их, редактировали, перерабатывали, объясняли, добавляли фрагменты и делали вставки. Было и несколько значительных по объему «оригинальных» произведений (поздние рукописи показывают, что особенно прочными были традиции летописания; встречаются также примечательные образцы проповедей и агиографические произведения), однако не следует путать древнерусскую «оригинальную литературу» с историей книжной культуры в Древней Руси.

Чтобы лучше представить себе общий фон, широкий контекст, в рамках которого происходило развитие древнерусской книжной культуры, нам придется бросить взгляд на то, что делалось за пределами Древней Руси.

В марте 1077 г. Михаил Атталиат, византийский судья, писатель и состоятельный человек, дал подробные указания о том, как после его смерти распорядиться его состоянием. В частности, он хотел быть уверен, что его добрые дела переживут его самого, и обеспечить будущее двух продуктов своей благочестивой и благотворительной деятельности — монастыря Христа Всемилостивого в Константинополе и странноприимного дома в Редесто.

Подробное Завещание Михаила Атталиата («Diataxis»), которое занимает более 50 страниц современного печатного текста (с приложением копий двух императорских хрисовулов), включает солидный список движимого имущества, передаваемого в распоряжение монастыря: это иконы, кресты, сосуды для совершения литургии, ткани; наконец, это книги. Всего сохранившийся документ, подписанный самим Атталиатом, хотя и с дополнениями, сделанными в 1080-х гг., включает не менее девяти отдельных перечней книг, указывая различные источники и сроки их приобретения.

Около тридцати книг были принесены основателем в дар монастырю при его основании; четыре книги — препозитом Иоанном, о двух пожертвованиях — восьми книгах, а затем еще о трех — сообщается как о дарах игумена монастыря, которого также звали Михаилом; тринадцать книг из имущества основателя монастыря были принесены в дар его поверенными после его смерти; четыре книги «были куплены после смерти основателя»; два фолианта передал монастырю после смерти Михаила Атталиата его духовник — инок Иоанн; еще три были приобретены позднее; наконец, четыре поступили от других донаторов, названных по имени. «Diataxis» Михаила Атталиата, таким образом, описывает весьма быстрый рост коллекции книг, насчитывающей более семидесяти томов.

Речь идет о скромном монастыре. Его основатель настаивал, что оптимальное число монахов — семь человек (он увлекался мистическими свойствами чисел), это число могло быть увеличено только при условии соответствующего роста доходов монастыря.

«Diataxis» Атталиата — всего лишь отдельный документ из большого количества византийских перечней книг XI—XIII вв. В 1059 г. завещание составил малоазийский аристократ Евстафий Войла. Большая часть имущества отошла его дочерям, но, помимо этого, завещание включает список приблизительно из восьмидесяти книг, которые следовало передать церкви, построенной Войлой в Эдессе.

Другой список, включающий около тридцати книг, является частью «Типикона» (хартии основателя), который Григорий Пакуриан составил в 1083 г. для своего монастыря в Петрицосе (Бачково, Болгария). От XII в. до нас дошло полдюжины книжных перечней, которые относятся к монастырям, расположенным на территории от Сицилии до Афона. И, наконец, существует по-своему замечательная группа перечней, происходящая из монастыря Св. Иоанна на Патмосе; в нее входят тексты XI, XII, XIII и начала XIV вв., один из которых, составленный в сентябре 1200 г., включает более трехсот книг.

Византийские перечни книг содержат обширную информацию о том, кто и как приносил книги в дар, приобретал их и владел ими, какие материалы использовались при создании и украшении книг (преобладает пергамен, но уже перечни XI в. называют отдельные тексты, написанные на бумаге), о том, как книги хранились и распространялись. Несмотря на то, что не существует двух идентичных перечней, большинство из них во многом схожи по форме и по набору указанных там книг.

Главное место занимают Евангелия в роскошных переплетах, часто серебряных или позолоченных, иногда украшенных драгоценными камнями или эмалями. Эти книги — не просто вместилища слов, предназначенных для чтения; они представляют самостоятельную ценность как предметы, непосредственно участвующие в литургическом действе. Далее следуют прочие книги, используемые во время богослужения.

Их гораздо больше: чтения из Посланий и Деяний апостолов, или, реже, из Ветхого Завета; собрания литургических песнопений или молитв; Псалтири; книги молитвословий и служб, выстроенные в соответствии с разными циклами богослужений — по дням недели, по подвижным и неподвижным праздникам, по дням памяти святых.

Богослужебные книги, предназначенные для совершения регулярных служб в церквах и монастырях, значительно превышают по количеству «четьи книги» — те, которые читали в наставление, из интереса или просто ради удовольствия. Патерики или «Лествица» Иоанна Лествичника устанавливали правила монашеской жизни или содержали примеры такой жизни; руководством в ней служили далее толкования Священного Писания и сочинения отцов церкви; мудрые мысли могли быть извлечены из таких тезаурусов, как «Пчела» (нечто вроде словаря цитат, распределенных по темам); наконец, некоторые перечни включают и книги по каноническому праву.

Если не считать Псалтири, Ветхий Завет представлен лишь случайными и неполными собраниями, иногда с сокращениями или толкованиями, или в сопровождении понимавшихся как каноническое книги образцов исторического повествования, вроде «Иудейской войны» Иосифа Флавия. «Светские» сочинения примечательны тем лишь, что они немногочисленны: в одном-двух перечнях XI в. встречается «Левкиппа и Клитофон» Ахилла Татия; одна из рукописей, упомянутая в перечне книг монастыря на Патмосе, открывается «Категориями» Аристотеля; монастырю был передан список «Истории» Атталиата, автором которой был сам основатель монастыря, а в том же монастыре на Патмосе хранились хроники Иоанна Скилицы и патриарха Никифора (что любопытно, все это были бумажные списки).

За исключением того, что на Руси не интересовались Ахиллом Татием, Аристотелем и политической историей Византии, здешние перечни книг поразительно походят на византийские. Стоит только удалить этот тонкий слой политических и «классических» сочинений — и окажется, что библиотека, представляющая древнерусскую книжную культуру, почти в точности соответствует тому набору книг, который можно было обнаружить в любом византийском монастыре.

Если говорить о репертуаре книг, совершенно очевидно, что институтом, обеспечивавшим и поощрявшим процесс их производства и хранения, была церковь. Книги создавались для того, чтобы церковь могла выполнять свои специфические функции, в более широком смысле — могла распространять свое учение. Это не означает, что всякая книга была изготовлена исключительно людьми церкви только лишь для внутренних нужд этого института.

Не следует полагать, что каждый переписчик был непременно священником или монахом (хотя, вероятно, большинство из них все-таки были людьми церковного чина), отнюдь не каждый человек, который приносил книгу в дар или приобретал ее, принадлежал к причту, и совсем не обязательно каждый новый том сразу же занимал место в стенах храма. С другой стороны, встречающиеся изредка свидетельства об участии людей, не имеющих отношения к церкви, в создании, хранении и чтении книг не следует понимать как доказательство существования некой светской книжности, которую можно было бы противопоставить книжности церковной.

Скорее в этих последних свидетельствах следует видеть указание на успехи, достигнутые церковью в утверждении авторитета церковных книг. Заказать книгу или принести ее в дар считалось верным признаком благочестия, достойным памятной записи. Способы приобретения книг церковью как особым институтом были приблизительно те же, что и в Византии, в частности, описанные в «Diataxis» Михаила Атталиата: книги создавались внутри монастыря и покупались, а некоторую долю составляли заказы и пожертвования светских лиц.

Ярослав Владимирович Киевский (ум. 1054 г.) «любил книги и велел написать много книг, и положил их в храме Святой Софии, который он сам основал». В Киево- Печерском монастыре инок Иларион дни и ночи проводил, переписывая книги; копию Студийского «Устава» Феодосий специально заказал в Константинополе; Евангелие и другие ценные предметы пожертвовал монастырю в благодарность Богородице за благополучное возвращение из военного похода киевский боярин по имени Климент; «греки», расписывавшие Успенскую церковь, привезли с собой «греческие книги», которые хранились в казне монастыря, как и «многие книги», принадлежавшие князю-иноку Святоше; монахи могли читать книги по своим кельям, а в некоторых случаях книги являлись личной собственностью монахов, которую они имели право по собственному усмотрению хранить, продать или принести в дар монастырю.

Здесь речь идет о ситуации, когда одна обитель получала дары от разных донаторов. Обратная ситуация — когда один человек покровительствует нескольким обителям — представлена в рассказе о пожертвованиях князя Владимира Васильковича Владимиро-Волынского, сопровождающем сообщение о смерти князя (декабрь 1288 г.) в некоторых списках волынской летописи. В этом уникальном — вследствие находящихся в нем подробностей (хотя и они все-таки немногочисленны) — рассказе о пожертвованиях Владимира перечисляются дары князя, распределенные между десятью различными церквами и монастырями, которые находились не только собственно во Владимире и в его окрестностях, но и в далеких землях — вплоть до Чернигова.

Восемь из десяти даров включают, помимо прочего, книги; причем иногда не сообщается, какие именно книги были розданы (таково, например, указание на «книги» вообще для церкви в Вельске), иногда же книги и названы, и описаны. Владимир был щедр на благотворительность. Например, церковь Святого Георгия в Любомле получила от него в дар одно Евангелие-апракос в золотом переплете, украшенном драгоценными камнями, а другое — в переплете из парчи, украшенном эмалями; кроме того, были подарены Апостол-апракос, синаксари и минеи на все двенадцать месяцев; Триоди, Октоихи, Ирмологии, молитвенник стандартного состава (по-видимому, евхологий) и еще один, содержащий утренние и вечерние молитвы, наконец, книга со службами в честь Святого Георгия, небесного покровителя обители.

Четыре другие церкви получили Евангелия-апракос в роскошных переплетах, в основном серебряных, с украшениями из драгоценных камней или эмалей. Несколько были переписаны по специальному заказу князя. Одна книга-молитвенник «была куплена у жены (или вдовы?) архиерея».

То, что известно нам о пожертвованиях, указывает на высокую духовную ценность книг и на авторитет, каким они обладали. Книги как хранилища священных текстов и как предметы, используемые при совершении священных обрядов, могли сами приобретать статус священных предметов. Согласно памятникам канонического права отцы Шестого Вселенского собора назначили временное отлучение всякому, кто «повредил или разрезал книги Ветхого и Нового Заветов, либо святых и признанных проповедников и учителей», кроме тех случаев, когда книги уже пострадали так, что их нельзя было восстановить, от моли и от влаги.

В греческом оригинале в качестве основных вредителей выступают «книготорговцы и так называемые производители мазей», что в славянском переводе (по-видимому, как результат культурной дистанции), к сожалению, нашло более слабое выражение: там названы «лукавые книжники», «превратники».

Библиофилия как самоцель была невозможна: священные книги нужно было использовать, и всякий человек, который приобретал их с тем, чтобы просто держать у себя, не употребляя содержащуюся в них благодать на пользу себе или другим, также был достоин отлучения. В переводе византийского монастырского Устава, принятого в Печерском монастыре, библиотекарю строго наказывалось хранить книги от пыли и насекомых и не трогать пергамен голыми руками («да не осквернять их»), а читателям — не капать на страницы воском свечи и не брызгать слюной.

Книги представляли собой и материальную ценность. Они встречаются в перечнях, составители которых оплакивают сокровища, утраченные при разграблении церквей, и, кажется, среди признаков богатства, скопленного алчным архиепископом. Книги были такой ценностью, что их могли украсть для повторной продажи. Однако почти невозможно установить их среднюю стоимость.

Здесь не существует верхнего предела. «Один Бог знает цену этой книги», — писал Наслав в дополнительном колофоне к Евангелию-апракос начала XII в., для которого князь Мстислав Владимирович велел ему заказать переплет из золота и серебра, украшенный драгоценными камнями и константинопольскими медальонами из перегородчатой эмали. Если говорить о более скромных книгах, можно привести в качестве примера молитвенник из списка пожертвований Владимира Васильковича (конец XIII в.), который князь приобрел за восемь гривен кун («куна» — изначально шкурка куницы, а потом денежная единица).

Трудно определить, какому количеству серебра соответствовала гривна кун на Волыни в конце XIII в., но для сравнения можно сказать, что это было в восемь раз больше, чем возмещение, требуемое за кражу молодого необъезженного жеребца, или равнялось приблизительно двенадцатой части от ежегодной десятины, которую Онежская область платила епископской церкви Святой Софии в Новгороде.

Поскольку мы не располагаем более полной информацией о рыночных ценах на книги, можно попробовать установить стоимость их производства. Если не брать в расчет особые ценности (иллюстрации или дорогие переплеты), главные затраты на материалы касались в первую очередь пергамена, далее следовали чернила, возможно, воск и деревянные дощечки для первоначальных набросков, а также перья для письма.

Первый известный нам случай использования бумаги в качестве материала для письма — это рукопись XIII в., происходящая из Юго-Западной Руси (там чередуются 70 Графическая среда листы бумаги и пергамена), но все-таки до конца XIV в. бумага еще не применялась на Руси сколько-нибудь регулярно. Чтобы получить то количество пергамена, которое требовалось на книгу небольших размеров, нужно было приблизительно полдюжины шкур (обычно использовались телячьи шкуры, но иногда шкуры овец, коз или жеребят).

Определенной работы требовала обработка шкур — чистка, промывка, разрезание, разлиновка; но главным источником трудозатрат была работа писца. В зависимости от формата, размера букв, количества украшений, от тщательности исполнения и, разумеется, от того, поскольку часов в день работал писец, на переписывание книги могло уйти до нескольких месяцев. На переписывание «Остромирова Евангелия» диакон Григорий потратил почти семь месяцев (21 октября 1056 г. — 12 мая 1057 г.), в то время как для завершения столь же богатой рукописи Деяний и Посланий апостолов с толкованиями потребовалось менее двух месяцев (конец лета 1220 г.).

В том случае, когда труд писца подлежал оплате, он, скорее всего, составлял основную часть расходов на создание книги. Писцу, путешествующему с княжеским судебным приставом, назначалось жалованье в десять кун (примерно 20 г серебра). Хотя, зная ставку, предусмотренную для занимающего эту придворную должность, мы не можем сделать определенных выводов о ценах на переписывание книги, заслуживает внимания, что здесь плата писцу в четыре раза превышала затраты на необходимое писцу количество пергамена.

Однако труд писца по переписыванию книги не всегда считался подлежащим прямой оплате. Если книгу заказывал светский человек, ему приходилось платить писцу («Житие» монахини-княгини XII в. Евфросинии Полоцкой повествует о том, как она переписывала книги на заказ), но если монахи переписывали книги для собственного монастыря, они едва ли могли ожидать платы за свой труд.

Как бы мы ни определяли стоимость пергаменных рукописей, совершенно очевидно, что она выходила за рамки повседневных расходов, которые могли позволить себе обычные люди. Но сделать заключение о том, что книги были дорогими, еще недостаточно. В каком смысле они были дорогими? Разумеется, трудно представить себе, что какой-то крестьянин будет бродить по киевским базарам в поисках чтива по сходной цене — чтобы почитать перед сном; однако преждевременным был бы на этом основании вывод о социальной элитарности книжной культуры («классово ограниченный характер», свойственный «культуре феодального общества»).

Бессмысленно сравнивать цены на книги того времени с сегодняшними, поскольку книга того времени представляла собой другой феномен культуры и она служила другим целям. Что почем было на книжном рынке? Возможно, донатором не всегда двигали одни только альтруистические побуждения, когда он делал вклад в свое загробное будущее (какова цена спасения души?); с чисто практической стороны, если учитывать, какие блага рассчитывали получить за пергаменные рукописи, — их следует признать дешевыми.

Книга по природе своей является закрытым средством распространения информации. Большинство книг в продолжение большей части времени захлопнуты, никто не видит находящихся в них слов. Впрочем, даже в открытой книге преимущественная часть слов остается спрятанной, так как читатель видит только разворот — две страницы, которые к тому же можно рассмотреть лишь с близкого расстояния. Написанное внутри книги, таким образом, не занимает особо заметного места в графической среде; однако слова, извлеченные из книги, имеют свойство становиться вездесущими.

Большинство книг сегодня приобретается отдельными людьми для частного пользования, и читают их только один раз (да и то не всегда). Распространение слов осуществляется за счет того, что печатаются и продаются многочисленные экземпляры книги. Пергаменные рукописи предназначались для многократного прочтения, причем, как правило, их читало много разных людей. Прочный материал, чтение вслух и — в особенности — религиозное предназначение книг — благодаря всему этому слова одной только пергаменной рукописи достигали того, что можно было бы назвать «читательской массой». Слушатели также были «читателями».

Монахи слушали чтение книг, даже когда они вкушали пищу в трапезной. Один-единственный апракос, сборник песнопений или синаксарь мог служить в течение многих десятилетий многим поколениям священников и их прихожан. Если мы попробуем определить стоимость книги не посредством расчета единовременной платы за приобретение предмета (которая, как правило, была гораздо выше по сравнению с сегодняшними стандартами), а как отношение цены к количеству читателей (результат, который зачастую совсем ничтожен, много меньше, чем современный стандарт), — тогда окажется, что пергаменные рукописи неплохо окупались.

Скорее всего, вообще неправильно думать о них как о «книгах» в сколько-нибудь современном смысле этого слова, если не принимать во внимание их внешние особенности. Пергаменные рукописи и вообще никогда не рассматривались как товар для удовлетворения личных нужд (поскольку Русь не восприняла обособленную от профанов книжную культуру, бывшую в употреблении у интеллектуальной элиты Византии), и в интересующую нас эпоху, в частности, эти рукописи редко предназначались для хранения в не доступных непосвященным архивах.

Успешно выполняя свои религиозные функции, они являлись наиболее эффективным средством распространения информации, так как через них к культуре письменного слова был обеспечен самый широкий доступ. Начальное капиталовложение было ничтожно, если сравнить его с возможной прибылью от вклада.

Пергамен использовался не только для производства книг. Вновь обращаясь к византийским перечням, мы обнаруживаем, например, что, помимо книг, «Типикон» монастыря Григория Пакуриана упоминает более сотни административных документов. Поиск каких-либо аналогов среди материала Древней Руси порождает разочарование. От всего периода вплоть до конца XIII в., по всем землям Руси, едва ли наберется дюжина дошедших до нас в подлиннике административных документов.

Разумеется, изначально их было больше дюжины, тем не менее самое характерное, что мы можем отметить по поводу свидетельств о существовании официальных административных документов, — это скудность таких свидетельств. Если говорить условно, в Византии пергаменная книжность использовалась в трех сферах, связанных с тремя (пересекающимися друг с другом) институтами — с церковью, (высшей) школой и администрацией.

Русь перенесла церковные структуры вместе с присущими этим структурам технологиями, но не перенесла ни византийского высшего образования, ни — это было бы еще более сложным предприятием — византийских административных схем и методов. Хотя элементы «ученой» — нецерковной литературы и (постепенно все в большем и в большем количестве) элементы официальной документации все-таки встречаются, тем не менее в основных чертах ситуация ясна: на Руси пергаменная книжность была связана — преимущественно, можно даже сказать — почти исключительно с книжной культурой церкви.

MaxBooks.Ru 2007-2023