Заимствованные кодексы: Усвоение текста
Церковь на Руси была учреждена как митрополия, находившаяся под юрисдикцией патриарха Константинопольского, являясь тем самым составной частью византийской церковной организации. Считалось, что церкви на Руси надлежало действовать в рамках, предусмотренных каноническим правом, и в том объеме, в каком оно проникло сюда из Византии.
Что касается политической власти, то на Руси ее идеологические основы были по происхождению местными, с Византией эта власть не связана была ни генетически, ни по роду деятельности придававших ей силу учреждений. Каноническое право, по крайней мере в принципе, составляло органическую часть церкви как общественного института и религиозного авторитета, напротив, князь Древней Руси, не нуждаясь в гражданском праве Византии, сохранял свое княжеское достоинство.
Правители Руси исповедовали христианскую веру, но они не считали себя «ромеями», и уже, во всяком случае, не были «греками». В этом аспекте Русь отличалась как от Болгарии, так и от Сербии, каждой из которых, в разную историческую эпоху, довелось по- настоящему побывать под властью императора. Значит, нетрудно предугадать, что на Руси возникал дисбаланс в восприятии зафиксированного на письме имперского и церковного права.
Все же этот дисбаланс неправильно было бы воображать себе как два противоположных полюса и утверждать, что Русь усваивала византийское церковное право и отвергала византийское гражданское право. Восприятие переданных при помощи письма списков правил и отклик на эти правила был в каждом конкретном случае не отдельным событием, но частью сложного и продолжительного социокультурного процесса.
Значение Номоканона как необходимой составной части в единожды принятой и исповедуемой религии подчеркивается одним из центральных рассказов о христианстве у славян древнейшей эпохи — в Житии Мефодия. Там Номоканон назван в числе первых книг, переведенных самим Мефодием (после Псалтири, Четвероевангелия,
Деяний и Посланий апостолов). Хотя со временем на Руси появляются списки «мефодиевского» перевода, однако тексты, показывающие, что византийские переведенные правила здесь использовались, остаются крайне скудными на протяжении, по крайней мере, целого века после официального обращения Руси князем Владимиром Святославичем. В предисловиях к церковным «уставам», приписываемым Владимиру и его сыну Ярославу, говорится, что князь и митрополит обращались к «греческому Номоканону».
Если считать эти намеки на использование Номоканона аутентичными, они могут служить подтверждением, что уже тогда существовала сама идея авторитета записанного в Номоканоне текста. Однако же остается вероятность того, что — на столь ранней стадии восприятия образцов — основным источником сведений о действующих в Византии письменных установлениях были сами представители византийского духовенства, служившие в иерархии церкви Древней Руси, а не писания на славянском языке.
Второй этап усвоения начинается с конца XI в., эпохи, от которой до нас дошли несколько более надежные указания на существование собственно славянских текстов и на несколько более активное употребление на Руси этих текстов. Составленное иноком Нестором (вероятно, в сер. 1080-х гг.) Житие Феодосия Печерского сообщает, что Феодосий специально заказал в Константинополе список с Устава Студийского монастыря (по-гречески «типикона»), собираясь ввести его в употребление в Киевском Печерском монастыре.
В письменности XII в. мы находим уже рукописи, сохранившиеся в подлиннике: славянский перевод монастырского Устава; перевод византийского Номоканона еще одной разновидности, именно «Синтагмы в четырнадцать титулов», которая стала намного известнее на Руси, нежели версия Мефодия; началом XIII в. датируется список «Пандектов» Никона Черногорца. Как кажется, в конце XII—начале XIII в. на Руси были известны, причем в какой-то мере переписывались, издавались и находили применение, не только славянские версии номоканонов и монастырских уставов, но и целая вереница других переводных кодексов, в особенности покаянные книги, удовлетворявшие потребностям духовного наставника.
Осмысленный подход к вопросам, находящимся в компетенции канонического права, теперь иногда облекается в форму политических споров и попадает на страницы летописей. Так было, когда развернулась полемика середины XII в. о порядке назначения митрополита или о правилах соблюдения поста.
Третий этап усвоения переводных кодексов начинается в середине XIII в. Данный этап ознаменован деятельностью Киевского митрополита Кирилла II, который долгие годы занимал митрополичью кафедру (около 1242—1281), который запросил для себя «Кормчую книгу» и трудился над распространением находящихся в ней текстов.
«Кормчая» («Кормчая книга» или «Книга кормчего», буквально - «книга рулевого», путеводитель) — это условное родовое обозначение для составленного на славянском языке справочника-компендиума, который включает правила, относящиеся к деятельности церкви, и который основан на переводном Номоканоне. В 1262 (а возможно в 1270) г. Кирилл обратился с посланием к Светославу, болгарскому деспоту из Видина, прося того прислать ему список переводного Номоканона.
Светослав был представителем княжеского рода русов, той его ветви, которая оказалась в эмиграции несколько раньше в том же XIII в. В 1263 г. деспоту удалось добиться независимости Видина, и он находился там у власти в течение двенадцати лет, пока его, в промежутке между 1275 и 1277 гг., не отравила приемная мать. Номоканон, который Кирилл получил от Светослава, совсем незадолго до того был составлен в Сербии. В сравнении с более ранними славянскими разновидностями свода, тот, что был подготовлен в Сербии, значительно расширен и модернизирован, учитывая византийские толкования вплоть до второй половины XII в.
В частности, в него включен обзор канонов с комментариями византийского ученого XII в. Алексея Аристина, «Синтагма в четырнадцать титулов» с комментариями Иоанна Зонары, современника Алексея, также постановления соборов и патриарха, наконец — хотя это не вполне уместно — полный текст дигест имперского права, под названием «Прохирон».
С момента получения данного сербского Номоканона, на Руси начинается период, отмеченный особенно интенсивной работой по переписке, по редактированию и по распространению «Кормчих книг». Во-первых, прижившийся на Руси текст «Кормчей» вновь и вновь копировался в полном виде; старший из дошедших до нас восточнославянских списков был изготовлен по заказу рязанских князей в 1284 г. Во-вторых, «сербская Кормчая» была дополнена и подвергнута изменениям, в результате чего появилась особая «русская Кормчая».
Последняя, в свою очередь, переписывалась, распространялась и служила основой для возникновения специфических местных вариантов книги в разных землях Древней Руси, главным образом в период 1270—1280-х гг., причем в процесс этот включились все земли — от Киева на юге до Владимира-на-Клязьме на северо-востоке, от Новгорода на севере до Владимира-Волынского на юго-западе.
По ходу редактуры книга подвергалась изменениям в двух главных направлениях: в нее добавлялись памятники местного происхождения, например, пенитенциалы, и, напротив, из нее исключались тексты, не имеющие отношения к церкви, прежде всего те, из которых состоял «Прохирон».
Если говорить о ранних стадиях в истории переводных письменных кодексов, отражающих имперское право, история их оказывается еще более запутанной, чем даже история церковного права. Но вот в конце XIII—начале XIV в. картина неожиданно проясняется. Нет никаких следов, свидетельствующих о попытке перенести на новое место какой-либо из цельных и систематизированных кодексов византийского имперского права, будь то в виде одного из полных сводов Юстиниана или уже как адаптацию в «Василиках».
И все же дигесты и выдержки достигали Руси — и самостоятельно, и в составе номоканонов. К середине XIII в. на Руси стала известна компиляция под названием «Книги законные», в которую включены большие разделы из «Прохирона» и «Земледельческого закона». Более поздним и большим по размеру продуктом юридической мысли нужно считать так называемое «Мерило праведное», куда вошли полные тексты и «Прохирона» (заимствованного из «сербской Кормчей»), и «Эклоги» Льва III (в древнейшем переводе), а также независимый от предыдущего вариант одной из частей «Эклоги» (именно отдел 17), известный как «Закон судный людем». «Закон судный людем» иногда причисляют к древнейшим памятникам славянской письменности, однако на Руси мы сталкиваемся с этим произведением лишь в конце XIII в., когда его, в числе прочих дополнений, включили в древнерусскую редакцию «Кормчей».
Таким образом, в конце XIII в. в распоряжении у жителей Руси находился довольно полный набор трудов по византийскому церковному праву, и трудами этими здесь активно пользовались. Репертуар доступных им правил, связанных с имперским законодательством, был много более ограниченным, хотя репертуар этот нельзя совсем сбрасывать со счета, а самое позднее — в начале XIV в. (если судить по «Мерилу праведному») пробудился какой-то интерес и к имперскому праву как самостоятельной сфере законодательства, а не к тем лишь отрывкам, которые пришли на Русь в составе номоканонов.