Магические писания
Вообразим, что это нам предстоит определить, какова природа магии. В настоящем разделе мы рассмотрим две категории сочинений. Первая категория включает сочинения, в которых магическим может быть сочтено содержание: тексты, в которых разбираются невидимые свойства видимых феноменов, те, что помогают при гадании, или при лечении, или просто делают жизнь лучше.
Вторая категория состоит из предметов с текстами, которые, как можно думать, обладают магическими функциями: в частности, предметы, которые могут служить талисманами или амулетами, такие, которые обеспечивают защиту или отводят беду.
Русь получила в готовом виде или составила сама ограниченный по количеству ряд произведений, в которых объяснялось скрытое значение окружающего человека («сотворенного») мира. Помимо исчерпывающего и добросовестного богословского комментария к библейскому рассказу о Сотворении мира, который представлен в «Шестодневе» болгарина Иоанна Экзарха, помимо более разнородного собрания рассказов и объяснений на те же примерно темы, каким является «Палея», на Руси были известны немногочисленные переводные тексты «специализированного» характера.
Можно привести кое-какие доводы в пользу того, что «магическим» было содержание «Физиолога», который представляет природу и поведение животных как собрание аллегорий морального свойства, адресованных истинному христианину. В сотворенном мире мы найдем простые уроки благочестия. Если говорить о потенциально возможном применении, с большим основанием допустимо считать «магическим» краткий трактат о драгоценных камнях Епифания Саламинского, читающийся в «Изборнике 1073 г.», а также — в более или менее детализированных вариантах — входящий в состав нескольких других переводных сочинений.
В трактате даются в большей мере практические, а не моральные наставления. Выясняется, что драгоценные камни могут обладать лечебными свойствами: агат служит средством от укусов скорпионов и змей, хризолит лечит расстройства внутренних органов и женской утробы, яхонт помогает женщинам при родах. В некоторых фрагментах ПВЛ необычные небесные явления рассматриваются как знаки и знамения, хотя их объяснение остается весьма расплывчатым (обычно это дурные приметы, хотя Бог может обратить их людям на благо).
Названные и подобные им фрагменты, обнаруживающие сокрытые в видимом мире тайны, изредка и без всякой системы попадаются в рукописных сборниках, в которых они не составляют основной темы. За интересующий нас период нет следов существования какой-то «альтернативной» библиотеки, в которой бы находилась специальная литература, посвященная магии. В отдельных сборниках и в сводах канонического права встречается иногда переводной византийский список «истинных и ложных книг», но сколько-нибудь значимые местные изменения и добавления в этом списке появляются лишь со времен Московской Руси.
В данном контексте не представляют особенного интереса те неканонические рассказы, которые мы обычно объединяем под общим названием «апокрифы», поскольку в домонгольский период «апокрифы», особенно если они входили в состав всемирно-исторических компиляций, кажется, вызывали не больше сомнений и, кажется, считались наполненными тайнами не более, чем любой другой повествовательный памятник. Только в одном русском источнике, именно в Житии Авраамия Смоленского, встречается намек на то, что в ходу могли быть какие-то эзотерические книги, но выражения здесь столь расплывчатые, что для предположений и догадок остается слишком много места.
Распространение «специальных» гадательных книг, дающих предсказания по приметам, например, по фазам луны, или по звуку грома, или по дрожанию мышц тела, или по сочетанию церковных праздников и дней недели («лунники», «громники», «трепетники», «колядники» и т. п.), — все это характерно для более позднего времени.
Впрочем, чтобы отыскать свидетельства о гадании по книгам, нет необходимости обращаться к специальным пособиям по эзотерическим наукам. Ибо такие свидетельства мы найдем прямо в недрах официальной книжной культуры, в хорошо документированном способе предсказывать будущее по самой, наверное, востребованной из книг христианской церкви — по Псалтири.
Среди восточнославянских рукописей одна из самых древних — «Бычковская Псалтирь» представляет образчик «гадательной Псалтири», с краткими фразами-предсказаниями, записанными на нижнем поле каждого листа, на котором начинается очередной псалом. Эти фразы во многом напоминают такие неоригинальные жанры, как выпечные изделия с вложенными в них счастливыми билетами или печатающиеся в газетах гороскопы: «тебя ждет много горестей», «скорбь превратится в радость», «терпи, и дождешься добра».
Использование Псалтири для гадания подтверждается из первых рук сообщением, находящимся в «Поучении» князя Владимира Всеволодовича Мономаха, который сидел на киевском столе в 1113—1125 гг. Тему для своих размышлений князь Владимир нашел, когда открыл наугад Псалтирь и прочел первые попавшиеся ему на глаза строки.
Таково гадание частного лица. А вот самый живой рассказ о том, что можно было бы назвать процедурой гадания, который касается наиболее важных, торжественных, официальных ритуалов церкви, разворачивающихся перед народом. В мае 1193 г. в Новгороде умер архиепископ, а князь, соборный причт, настоятели монастырей и главные люди города встретились для того, чтобы решить, кто будет наследником почившего. Встретившиеся никак не могли договориться о том, кого из трех кандидатов следует выбрать, но условились, каким способом разрешить конфликт: «И порешили они: положим три жребия на святой алтарь в Святой Софии». Они положили жребии и приказали начать богослужение, «и по окончании службы они послали с городской площади слепого... и по Божией благодати был вынут жребий Мартирия».
Необычность ситуации заключается не в том, что для снискания божественной помощи в трудную минуту служили литургию, а в том, что новгородцы метали на алтаре жребий (с написанными именами кандидатов?) и призвали слепого, через которого Бог должен был известить о своем выборе. Выходит, что магические процедуры, которые производились по правильным книгам, переставали быть магическими. И, если ограничиваться нашим периодом, похоже, нет никаких указаний, что для книжной магии привлекались какие-либо другие — особенные книги.
Напротив, весьма распространены были служившие оберегами надписи и надписанные предметы, выполнявшие функции талисмана в широком смысле слова. В самом деле, к таковым можно причислить, за исключением писаний на пергамене, большую часть из главнейших типов христианской письменности. Письменность служит одним из средств, с помощью которых человек, если в том есть нужда, получает доступ к защитным силам.
Во-первых, писание в священных местах давало возможность голосу писавшего физически находиться в этих местах, даже когда автора там не было: эта практика получила широкое распространение, на Руси она представлена молитвами-граффити в церквах, которые в какой- то мере можно сопоставить с буддийскими молитвами-флагами и молитвами-цилиндрами или молитвами-бляхами у синтоистских святилищ.
Во-вторых, переносные предметы с надписями позволяли тем, кто их носил, все время находиться в связи со сверхъестественными силами, независимо от того, оставались или нет обладатели таких предметов на священном месте, так что, наверное, будучи портативным, любое христианское изображение с надписью (надпись гарантировала его принадлежность к христианству) могло пониматься как вещь-оберег, выполняющая функцию талисмана: миниатюры с эмалью или каменные иконки, или нательные кресты, реликварии, ткани, кубки, подписанные изображения на монетах и печатях, знак креста, который находится перед сообщением в некоторых берестяных грамотах, или, наконец, находящиеся за пределами церкви, хотя и не подлежащие перемещению, большие, укрепленные на своем месте, вытесанные из камня кресты.
Или — в административной деятельности — к магическим операциям тоже может быть причислено употребление призвания Божьей кары на того, кто нарушит условия договора, в отличие от есть угрозы наказания со стороны светских властей: хотя их известно совсем немного, все административные документы изучаемой эпохи стремятся упрочить свое значение.
А если уже мы готовы расширить понятие талисмана, так что оно покроет важнейшие проявления христианского благочестия, было бы непоследовательным оставить без внимания главные ритуалы: к примеру, наиболее заметно во время богослужения использование в качестве талисмана Евангелия (как предмета, а не как текста); и, наконец, нужно отметить, что само здание церкви выполняет функцию талисмана, будь то в глазах исполненного благочестием ктитора, который заплатил за постройку этого здания в расчете на спасение своей души, или в глазах местных жителей, которые присутствие этого здания в городе могли рассматривать как его защиту.
Однако же сказать, что все эти надписанные предметы могли выполнять функции талисмана, не совсем то же самое, что утверждать, будто все они в равной степени являлись талисманами. У многих из этих предметов был целый набор функций, причем защищающая магия изображений с надписями выражала лишь одно их назначение. К примеру, в случае с нательным крестом, его защитная функция оказывается почти что основной в назначении этого предмета.
Но монета или печать остаются, прежде всего, монетой или печатью, роль подписанного изображения в качестве средства защиты здесь вторична. Такого свойства предметы полифункциональны, и у нас нет возможности определить, какая из заложенных в каждом из них функций оказывалась более или менее важной для отдельно взятого пользователя в отдельно взятый момент.
Трудности выделения одной функции хорошо видны на примере «змеевиков», дисков, представляющих святого или святых на одной стороне и напоминающий Горгону образ — на другой стороне, со стандартным ярлыком и надписью-молитвой, которые сопровождают святых, а также с тайным заклинанием (изначально — заговором от болезни женской утробы, иногда написанным по-гречески, а иногда — по-славянски), которое сопровождает напоминающий Горгону образ.
С одной стороны, заклинание утробы примечательно в качестве надписи-обращения, которое не направлено к Богу или к признанным церковью предстателям перед Всевышним и которое, следовательно, можно предположительно возводить к язычеству и языческим обрядам. С другой стороны, «змеевики» не только относятся к обыкновенным предметам роскоши, использовавшимся на Руси в избранном христианском обществе; они наследуют соответствующую традицию Византии.
Если нам вздумается, мы сделаем далеко идущие выводы из заклинания утробы; но мы можем и не делать этих выводов. Совершенно очевидно, что «змеевики» не являются выражением местного языческо-христианского синтеза: если даже заклинание утробы носит магический характер, то это проверенная временем и принесенная извне (а значит, достойная уважения) христианская магия, авторитет которой подкрепляют христианские изображения и сам факт присутствия на «змеевиках» письма.
В любом случае, мы не можем делать обобщений о том, в какой мере «магическими» признавались подобные предметы — не можем судить о реализации, для каждого из пользовавшихся предметом, присущих этому предмету свойств как талисмана или как украшения.
Чем дальше мы углубляемся в сферу «чужого», прочь от известных нам аксессуаров христианства, тем больше становится гипотетический элемент при определении семантики отдельно взятого предмета и при решении вопроса, как он использовался на Руси в разное время. Возьмем пример. Кажется, наличие ранних рунических надписей на монетах, принесенных из исламских стран, указывает на то, что эти монеты могли использоваться как талисманы.
А вот если в монетах из исламских стран проделывались отверстия и они нанизывались в виде ожерелья, то в какой мере, кто и когда считал их амулетами, или же это были признаки богатства, или же просто подвешивающиеся украшения? Другие предметы с руническим письмом вполне определенно понимаются как амулеты, но можем ли мы предполагать на этом основании, что любое необычное письмо (руническое, куфическое, глаголическое, в зеркальном отражении, греческое) тем самым попадало в ауру, связанную с магией?
В наиболее острой форме эта трудность возникает при объяснении, каково было назначение «безмолвных» предметов, тех, на которых нет надписей: при интерпретации элементов орнамента, которые, как считают иные, могут восходить к языческим символам; или многочисленных предметов — ключей, ножей, ложек, гребней, лошадиных головок, топоров, птиц, рыб, которые носили как подвески и которые попадаются при раскопках на всей территории Руси. Если поставить вопрос в грубой форме: как опознать, когда царапина на горшке есть один из способов календарного гадания, а когда это всего лишь царапина на горшке? Чем меньше может «сообщить» о себе сам предмет, тем легче приходят к своим заключениям о нем современные толкователи.
Тем не менее есть предметы, которые говорят сами за себя. Выше мы обсуждали, каковы могут быть потенциально магические функции у памятников письменности второго и третьего разрядов в мультимедийной или многофункциональной среде: мы брали случаи, когда ряд букв составляет только часть графической или скульптурной композиции (образ, крест), или часть предмета, основные функции которого могут быть совсем другими (например, печать, пряслице, монета).
И мы неизбежно столкнулись с тем, что интерпретация такого рода предметов неоднозначна и зиждется на семантических нюансах. Известны ли текстовые амулеты в «чистом» виде? Не существует ли амулетов с письменностью первого разряда, так, чтобы эти амулеты не выполняли никаких дополнительных функций и чтобы на них не было иных компонентов, и они непосредственно сообщали бы о своей цели?
В северо-восточной Болгарии, в музее города Силистра, хранится небольшой кусочек свинца, на обеих сторонах которого помещена кириллическая надпись, которая датируется X в. Текст представляет собой прямое обращение: «Уходи, трясавица, от этого человека, Господь выгонит тебя. Уходи, трясавица, от этого человека... Господь выгонит тебя. Уходи, трясавица, от этого человека, Господь выгонит тебя».
Каждый элемент этого памятника по-своему типичен: свинец как носитель сообщения, отклик на восходящую к Древней Греции традицию использовать свинцовые амулеты; троекратно повторенное заклинание; прямое обращение к персонифицированной «лихорадке», параллели к которому отыскиваются в славянской народной магии позднейшего времени; незамысловатый способ христианизации языческого обряда, когда «трясавица» перестает быть самостоятельным субъектом и превращается в мелкого беса, которого предстоит изгнать Всевышнему.
В болгарской культуре ранней эпохи описанный предмет не является уникальным. Текстовые амулеты на свинце, хотя они и не получили широкого распространения, все же встречаются достаточно часто, так что они образуют отдельную подгруппу в ряду древнейших дошедших до нас предметов с надписями, выполненными кириллицей. Некоторые из них являются довольно развернутыми текстами, где присутствует один и тот же мотив, именно победа над персонифицированным демоном болезни, одерживаемая, как правило, Христом или архангелом Михаилом: диалоги Христа с Болезнью («Нежитью), в которых последней запрещается входить в людей и она изгоняется в какое-нибудь пустынное место; победа над лихорадкой («трясавица», «огниница») или над ведьмой («вещицей») архангела Михаила.
Порой обычный текст сопровождается явлениями из арсенала эзотерики, как, например, двуязычным (славянским плюс греко-кириллическим) обращением к Христу-победителю, или записанным в зеркальном отражении двойным обращением (по-гречески и по-славянски) к Христу и к кресту.
Ничего подобного на Руси домосковской эпохи не было известно вплоть до обнаружения в Новгороде в начале 1990-х гг. целой серии берестяных грамот. В грамоте XIII в. № 715 читается: «Трижды девять ангелов, трижды девять архангелов, освободите раба Божьего Михея от трясавицы по молитве Богородицы». Вскоре после находки этой грамоты была обнаружена и другая — № 734, относящаяся к середине XII в.: «Сихаиль, Сихаиль, Сихаиль; Ангел, Ангел, Ангел Господень, трижды имя Ангела» — еще одно заклинание от лихорадки.
Потом последовала новая находка: отрывок из берестяной грамоты на немецком языке, очевидно, заговор для спасения от «стрелы» (=молнии?); в связи с этим уместно будет вспомнить о найденной прежде других берестяной грамоте на финском языке (написанной кириллическими буквами), где читается заклинание, позволяющее уберечься от «Божьей стрелы» (молнии).
Названные открытия, кажется, усиливают вероятность того, что грамота № 674 тоже служила амулетом: это отрывок из псалма 54, записанный в зеркальном отражении на туго скрученном куске бересты, который, вероятно, предусмотрено было носить в качестве амулета. У других берестяных грамот ранней эпохи тоже есть признаки, вызывающие ассоциации с талисманом, как, например, изображения креста и молитвенные обращения, но вышеупомянутые находки уникальны в том отношении, что эти предметы суть текстовые талисманы целиком и полностью.
Все же текстовые амулеты в чистом виде встречаются чрезвычайно редко. Письмо, служившее талисманом, обычно являлось частью предмета с каким-то изображением. В христианстве, прижившемся на Руси в старшую эпоху, как и в христианской культуре вообще, не было устойчивой традиции, связанной с использованием текстовых амулетов, традиции, которую можно было бы сравнить, скажем, с обязанностью всякого ортодоксального иудея ежедневно привязывать филактерии со свитком к руке и ко лбу или с обязанностью прикреплять ларец со свитком, содержащим строки из Священного Писания к дверному косяку каждого еврейского дома. Хотя высшим авторитетом для христиан оставались слова Книги, сила амулетов коренилась, главным образом, в объединении текстовых и внетекстовых явлений.
Следовательно, если понимать магию широко и пытаться определить ее с внешней стороны, нужно согласиться, что большинство форм письменности, от наиболее значительных до самых случайных, могли выполнять магические функции. Вывод, который труднее было предсказать, состоит, однако, в том, что «маркированное» использование письменности для нужд магии остается в этот период крайне консервативным.
Характеристика «магического» для многих, кто занимался данным вопросом, связана с такими понятиями, как «языческий», «народный», «гибельный»; поэтому, говоря о магии и талисманах, часто думают, что речь должна идти о проникновении язычества в религиозные представления людей, видят синтез местных языческих верований и заимствованного извне христианства, «деформацию христианства под влиянием языческих предрассудков», «соединение христианского священного текста и магических операций язычества», то есть пример «двоеверия, характерного для Древней Руси».
В действительности, как представляется, имело место нечто прямо противоположное. Дело в том, что манипуляции с письмом, которые можно назвать магическими в широком смысле, не были социально замкнуты (как и вообще, доступ к письменной культуре имели разные слои общества — от князей до тех, кто царапал что-то на бересте). Еще существеннее то, что ко всем «маркированным» случаям использования письменности для магии можно подобрать прецеденты и параллели в пределах заимствованного на Руси христианства.
Гадание по псалмам, амулеты с текстами псалмов, заклинания против персонифицированной лихорадки, даже тайные формулы против болезней утробы, помещенные рядом с фигурой, которая напоминает Горгону, — все эти факты прочно связаны с древней христианской традицией использовать письмо для магии, причем к названным фактам примыкают талисманы в самой простом виде, такие как знак креста, надписи-молитвы на письменных документах. Ничто из упомянутого не было изобретено на Руси.
Все это пришло сюда в качестве авторитетных прецедентов, как и другие проявления письменной культуры. А примечательная особенность всех этих специальных способов обращаться с письменностью заключалась в том именно, что сюда, в продолжение изучаемого периода, не проникала, в сколько-нибудь ощутимых масштабах, местная традиция. Совсем напротив, это случай, когда импортированная традиция превратилась в традицию местную. Жители Руси заимствовали не только христианскую религию; они восприняли и связанные с письмом христианские магические операции.
Письменность была сама по себе маркирующим признаком. Разумеется, жители Руси продолжали пользовались своими собственными языческими амулетами и, несомненно, упражнялись в традиционных видах магии местного происхождения. Разумеется, на Руси — как и в любом другом месте — имел место синтез, в процессе которого внехристианские явления поглощались христианством и становились частью христианского культа. Но все это не касается Руси древнейшей эпохи и использовавшейся тогда письменности.
Как мы отмечали уже, традиционные языческие амулеты, в согласии с традицией, не надписывались, так что само появление надписи служит признаком связи соответствующего предмета письма и его восприятие с христианством и его значения в рамках христианской религии.
Кажется, какой-то ощутимый для современников подсознательный барьер препятствовал распространению принятых условных форм в одну и в другую сторону, так что среди изучаемых феноменов встречается на удивление мало контаминаций: языческая магия Руси не проникала в письменную магию христианского происхождения, а письменность не участвовала в магических операциях, принятых у здешних язычников.