Заключение
Начальный этап в истории древнерусского книгопроизводства тесно связан с особенностями городской культуры XI-XIV вв. Будучи сосредоточенным в монастырях и церквах и обеспечивая в первую очередь культовые потребности общества, книжное производство этого времени было в основном ориентировано на переписывание богослужебных и богословских рукописей. В отличие от западноевропейской и византийской книжных культур, воспринявших традиции античной литературы и философии, а потому привычных к разным жанрам драмы, эпоса и лирики, предназначенным для чтения и далеко не всегда связанным с отправлением богослужения, книжная культура Руси в основном была культовой. 95% сохранившихся кодексов XI-XIV вв. по своему содержанию были памятниками богослужебной, святоотеческой, житийной и церковно-юридической литературы.
Состав древнерусских книжных собраний представлял собой минимальный или расширенный богослужебный набор, ограниченный, как правило, несколькими экземплярами рукописных кодексов. Нередко книгописание инициировалось игуменом, священником, церковным старостой, которые стремились к ликвидации лакун в богослужебных книжных наборах своих церквей и монастырей. Однако ни деятельность вкладчиков, ни производство книг в той или иной корпорации для внутреннего пользования, по-видимому, не ликвидировали недостаток даже в необходимом минимуме рукописей, что не исключает вероятности осуществления священником церковной службы по единственному экземпляру Евангелия или (по крайней мере в X-XIII вв.) наизусть, по памяти. По данным Б. Л. Фонкича, византийский материал (например, Коридетское евангелие) подтверждает возможность существования в церкви только одной богослужебной книги.
Об этом как будто свидетельствуют и обнаруженные в культурном слое Новгорода тексты берестяных грамот богослужебного характера. Так, новгородская грамота № 727 конца XII — начала XIII в. содержит краткую запись чина службы на Фоминой неделе. Она могла быть составлена «попом для памяти» и состоит из литургических возгласов и начал церковных чтений, «соединенных между собой лаконичным метатекстом, описывающим «драматургию» службы». Берестяные грамоты № 462 (последней четверти XII в.) и № 452 (конца XII — первой четверти XIII в.), содержащие одна — молитвенную записку, другая — фрагмент молитвы, также могли использоваться при богослужении. Берестяная книга (№ 419) 1290-х — 1300-х годов содержит две молитвы из стихир, читаемых в субботу великой недели и из стихир на литию. Фрагмент ирмоса читается в грамоте № 128 1380-х — 1390-х годов.
Мощный подъем культуры, связанный с христианизацией Руси, вызвал к жизни доселе невиданный скачок в распространении письменности и книжного дела. Сохранившиеся образцы древнерусского книгописания XI-XIV вв. демонстрируют зависимость от византийской и западноевропейской раннесредневековой (VIII-IX вв.) традиции письма и оформления кодексов. Зависимость, впрочем, не была абсолютной. Дошедшие до нашего времени источники позволяют считать, что организация книгопроизводства в Древней Руси в XI-XIV вв. несколько отличалась от процесса изготовления книг в Византии и в средневековой Европе в то же время.
Источники по истории древнерусского книгопроизводства довольно отрывочны. Важнейшими из них являются сами кодексы. Подавляющее большинство дошедших древнерусских кодексов (цельных или отрывков) представляют собой сборники традиционного содержания, текстология которых является предметом специальных исследований и (за редким исключением) мало проясняет материальную сторону их производства. Изучение содержания рукописных сборников XI-XIV вв. в ряде случаев позволяет установить генеалогическую зависимость их списков от общего архетипа или протографа и, таким образом, прояснить зависимость истории текста от особенностей происхождения кодекса (в исключительных случаях — исторически сложившихся групп кодексов) из того или иного книгописного центра или скриптория.
Изучая материальную сторону происхождения рукописей, мы почти всегда абстрагировались от анализа их содержания и опирались здесь на прежде сделанные наблюдения филологов и описателей кодексов. Реконструкция процесса книгопроизводства в данной книге сочетает в себе изучение внешних и внутренних признаков того или иного кодекса с комплексным анализом записей на нем. Состоящие из устойчивых формул, набор которых существенно расширился к XIV в., выходные записи древнерусских писцов XI-XIV вв. сообщают имя заказчика, будущего владельца (место вклада), место написания кодекса и имя писца, в ряде случаев дату и обстоятельства, сопровождавшие переписку рукописи. Наряду с этим в выходных записях содержатся инвокация или богословская преамбула, пространные благопожелания заказчику и членам его семьи, просьбы писца простить, не винить, не клясть, исправлять и прочитать, санкция и слово «аминь» (аппрекация). Изучение эволюции различных компонентов формуляра выходных записей XI-XIV вв. позволяет в систематическом порядке проследить отражение в них истории производства конкретных кодексов. Точная интерпретация содержания выходных записей невозможна без применения к ним методов формулярного анализа, разработанного дипломатикой (специальной исторической дисциплиной, занимающейся изучением актов).
Представляет интерес, что формула, содержащая упоминание имени монастыря или церкви, которым вновь переписанная рукопись предназначена вкладом, появляется в выходных записях только в XIII в. и особенно распространяется в XIV в. Выходные записи XI-XII вв. и большинство записей XIII в., в которых названная формула отсутствует, тем не менее не оставляют сомнения в том, что кодексы, в которых они были сделаны, предназначались заказчиками для церковного вклада. Появление в записях XIII-XIV вв. прямого указания места вклада, вероятно, следует связать с желанием заказчиков угодить духовной корпорации, которой они предназначали переписанный на их средства кодекс. Подобная тенденция наблюдается в XIV-XV вв. и в богословских преамбулах жалованных грамот. Однако в богословской преамбуле жалованных грамот грамотчик упоминается по имени своего патронального святого: «...святого деля Спаса», «...святые деля Троицы» и т.п. Богословская преамбула в русских актах исчезает уже к концу правления Ивана III, тогда как в выходных записях рукописных книг прямое указание места вклада продолжается вплоть до второй половины XVI в.
Указание писца в выходных и именных записях обычно сопровождалось упоминанием его социального статуса или употреблением наряду с именем формулы «аз, грешный», «раб божии», «многогрешный» Наличие сведений о социальной принадлежности писца зависело от жанровой разновидности записи, в которой писец поместил свое имя. В подавляющем большинстве выходных записей XI-XIV вв. социальный статус писцов указывался наряду с их именами. В молитвенных же, дневниковых и фольклорных записях имя писца сопровождалось формулой «раб божии» или эквивалентными формулами, а указание социального статуса опускалось.
В XI-XIII вв. перепиской кодексов в основном занимались представители среднего и низшего звена белого духовенства и их дети. В XIV в. наряду со священниками и дьяками книгописание стало прерогативой представителей церковного причта, детей священников (поповичей), и даже лиц, лишенных священнического сана. Со второй половины XIV в. в связи с началом формирования в это время скрипториев в крупных монастырях-землевладельцах среди писцов отмечается довольно высокий процент монашествующего духовенства. Весьма частое употребление в источниках конца XIII в. слова «писец» (в том числе и в надписях на книгах) может свидетельствовать о том, что в это время происходит оформление книгописания и письма грамот в самостоятельную ремесленную специальность. С XIV в. слово «писец» употребляется в записях на книгах и актах уже регулярно и без дополнительных сословных определений.
Отсутствие вплоть до конца XV — начала XVI в. прямых повествований о деятельности древнерусских книгописных мастерских и технике письма книг существенно отличает состояние источниковой базы по начальной истории книгописания в России от богатой информации по истории книги в Византии и странах Западной Европы. В связи с этим при реконструкции процесса книгопроизводства особое значение приобретает анализ выходных, дневниковых и эмоциональных записей писцов, а также изобразительных источников (в первую очередь, миниатюр с изображением пишущих «авторов»). В сочетании с наблюдениями, полученными в результате исследования принципов формирования и складывания пергаменного листа, характера разлиновки и нанесения ограничительных линий, способов изъятия дефектных листов из тетрадей, почерков писцов и их индивидуальных вариантов, а также особенностей расположения текста на листе и т.д., анализ надписей и изобразительных источников позволяет реконструировать процесс книгопроизводства в Древней Руси.
На заре истории книгописания в Древней Руси переписчики работали в условиях еще слабо налаженной организации труда. Переписывание книг нередко осуществлялось в плохо освещенных и задымленных помещениях. Писцы могли приступать к работе в состоянии усталости и нездоровья. Они страдали не только от головных и глазных болей, болей в спине, кожных заболеваний («короста»), но и от похмельного синдрома, сопровождавшегося дрожанием рук («рука попирьна», «рука ся тепет»). В ряде случаев в книгописании могли использоваться негодные, плохо очиненные перья («лихои перо, неволно им писати»), дефектный пергамен, вероятно, изготовленный из кожи старого животного («сеи кожи с 30 лет»), изветшавшие оригиналы («кожа ветшана»). Во время работы писцы отвлекались для приема пищи и горячительных напитков, посещения бани, наблюдений за хозяйством, походов «въ торгъ» и общения с «бабой». По-видимому, не возбранялись и разговоры «с другом»: в отличие от византийских и европейских писцов XI-XIV вв. их древнерусским коллегам отнюдь не предписывалось молчание.
Представляет интерес, что многие писцы сообщили в своих записях о переписывании книг поздним вечером или ночью. В просьбах писцов извинять их за допущенные ошибки нередко фигурируют ссылки на «дремание» (сонливость). Учитывая социальный состав древнерусских переписчиков, а также тог факт, что за один присест писцы переписывали от 0,5 листа в одиночку до 4,5 листов совместными усилиями (т.е. сравнительно небольшие по объему фрагменты текста), «ночное бдение» книжников можно объяснить их работой в свободное от иных обязанностей (прежде всего богослужебной практики и хозяйственных дел) время.
Изображение на древнерусских миниатюрах пишущих «авторов» (библейского царя Давида и евангелистов) в своей иконографии обнаруживают зависимость от раннесредневековых латинских и византийских образцов. Последние, по наблюдениям Б. М. Мецгера, восходят к скульптурным изображениям античных поэтов и философов. Будучи в целом принадлежностью традиционной иконографии, древнерусские миниатюры с изображением пишущих «авторов», тем не менее, демонстрируют особенности, свидетельствующие о специфике техники письма книг в Древней Руси XI-XIV вв. Так, древнерусские переписчики, вероятно, не были знакомы с пюпитрами для письма и наколенными досками (просперами), используя в качестве опоры собственное колено. Переписываемый оригинал находился на деревянном пюпитре для чтения (аналое) с довольно высокой столешницей. Текст нового списка вписывался в разрезанные, но, по-видимому, лишенные предварительного крепления тетради или отдельные листы (один или два развернутых), положенные стопкой. Учитывая то обстоятельство, что предварительным наколам и разлиновке подвергались одновременно два наложенных один на другой развернутых листа (четыре сложенных листа или полтетради), не исключено, что один писец держал на коленях не более двух двойных листов (тетрадь), не сшитых вместе. Это тем более вероятно, что большинство древнерусских кодексов в качестве палеографической границы индивидуальных почерков имеют тетрадь или половину тетради. Нередко конец тетради не имеет текста, а следующую тетрадь открывает новый почерк.
Роскошные кодексы XI-XIII вв. (Остромирово евангелие 1056-1057 гг., Изборник Святослава 1073 г., Мстиславово евангелие ок. 1103-1117 гг., Житие Нифонта, епископа Костанцского 1219 г., Толковый апостол 1220 г. и некоторые др.) демонстрируют высокую степень зависимости их письма и оформления, а также способов формирования пергаменного листа, особенностей его складывания и разлиновки от византийской традиции.
В историографии уже высказывалось мнение об использовании труда византийских книжников при создании миниатюр Остромирова евангелия и ростовских рукописей библиотеки епископа Кирилла I. Названные кодексы имеют признаки их разлиновки по трафарету (с использованием карамсы) и последовательно выдержанный принцип складывания листов по формуле «мясная сторона (МС) листа — к мясной, волосяная сторона (ВС) — к волосяной». Пергамен роскошных рукописей исключительно хорошо выделан: он равномерно светлый с обеих (как с волосяной, так и мясной) сторон листа, почти лишен дыр и неровностей. От него качеством выделки и общим видом отличается пергамен заурядных в художественном отношении рукописей. Исследование внешних признаков сохранившихся кодексов рубежа XI-XII вв. из скриптория новгородского Лазарева монастыря показало, что пергамен, на котором они написаны, весьма низкого качества, сероватый, темный, с ярко видными отличиями между волосяной (более темной и грубой, с большим количеством черных точек — следов волосяных луковиц животного) и мясной (более светлой и эластичной) сторонами листа. Дефицит пергамена и его дороговизна побудили лазаревских книжников использовать дефектный пергамен, который при производстве роскошных рукописей обычно выбраковывался. Так, наряду с полноценными употреблялись дефектные лоскуты кожи, оставшиеся после раскройки цельного листа шкуры, а также листы с дырами. Представляет интерес, что в лазаревских кодексах при формировании тетрадей последовательно выдержан принцип МС-МС; ВС-ВС. В целом нарушение этого принципа в нероскошных древнерусских рукописях наблюдается уже на рубеже XII-XIII вв. (так называемое Милятино евангелие).
Будучи специальной исторической дисциплиной, занимающейся изучением происхождения рукописных книг и их исторически сложившихся комплексов, кодикология играет существенную роль в формировании наших представлений о развитии искусства и культуры Древней Руси. В процессе кодикологических исследований выясняются также многие аспекты истории материального производства, социальной и политической жизни Древнерусского государства, внесшего весомый вклад в создание общеевропейской цивилизации.