Книга во второй половине XIX в. - страница 2
Романтическая иллюстрация создала мощную традицию, не заглохшую, но существенно трансформированную в эклектической книге второй половины XIX в. Судьба ее в наибольшей мере связана с творческом Г. Доре, можно сказать, олицетворявшим иллюстрацию как вид искусства. Необычайно одаренный самоучка, с пятнадцати лет — сотрудник парижских сатирических журналов и автор нескольких альбомов карикатур, Доре непринужденно со-вмещал в своих иллюстрациях пафос с гротеском, жизненную наблюдательность с неисчерпаемой фантазией. Его творческий темперамент требовал большого масштаба, энергичного действия, резко выраженных характеров. Он тяготел к главным книгам чело-вечества, брался за Данте и Библию, Рабле и Сервантеса. Не без его участия вырабатывается самый тип монументально-парадной иллюстрированной книги этого времени — большой формат, массивный, обтянутый яркой тканью переплет с богатым рельефным тиснением цветом и золотом, плотная и тяжелая лощеная бумага, крупный шрифт и многочисленные, большей частью страничные рисунки, тщательно воспроизведенные искусными ксилографами (как большинство иллюстраторов середины XIX столетия Доре рисовал прямо на доске, отдаваемой затем граверу. Позднее — после 1863 г. нужда в этом отпала — его рисунки переводились на дерево с помощью фотографии). Вслед за Францией монументальные тома с этими гравюрами выпускались затем издателями других стран, в частности — в России
Доре — повествователь, художник действия по преимуществу. С его помощью мы присутствуем при событиях, которые были в тексте лишь словами рассказаны, а он их материализовал перед нами с убедительностью зримой реальности. Даже самым гротескным персонажам и ситуациям он умеет придать эту подлинность, подкрепленную множеством остроумных и отчетливых деталей, дополняющих и расширяющих повествование. Он стремится к полноте впечатления, почти стереоскопической объемности своих героев. Романтическим пафосом художник насыщает декорации этих сцен — грандиозные, втягивающие в свою необозримую глубину мрачные пространства дантова ада, бушующую стихию моря, опасные теснины ночных переулков средневекового города. «Его удивительный карандаш заставляет облака принимать неясные формы, воды — сверкать мрачным стальным блеском, а горы принимать разнообразные лики. Художник создает атмосферу ада: подземные горы и пейзажи, хмурое небо, где никогда нет солн-ца», так восхищался в 1861 г. Т. Готье только что изданными ил-люстрациями к «Божественной комедии».
Иллюстратор весь во власти фабулы, не текста, но лежащей за ним мнимой реальности, проступающих сквозь слово потрясающих ситуаций, которым он стремится придать еще большую конкретность. Конечно, он всегда несколько переигрывает со своими театрально-романтическими эффектами. Все же, чтобы оценить масштаб и возможности творчества этого мастера, стоит сравнить его с близкими по общим тенденциям иллюстраторами его времени. Таков, в частности, М. Зичи, венгр, много лет работавший в России. Его рисунки к Лермонтову, Руставели, к венгерским поэтам отличаются подобной же законченной картинностью компо-зиций, эффектными драматическими мизансценами. Притом они лишены свойственной Доре грандиозности, дробны в их назойливой повествовательности и слащаво салонны в выборе типажа, характеристиках и мелочной отделке.
Новые тенденции в иллюстрации второй половины XIX в. существенно меняют стилистику и строй художественной книги в целом. Другим становится ее ритм, замедляемый подробными, претендующими на разглядывание большими рисунками. Ее пространственный строй усложняется картинной замкнутостью этих иллюстраций, их обособлением от текста и перспективной глубиной. Наконец, фактура графической поверхности трансформируется новыми приемами гравирования на дереве, соответствующими изменившейся технике оригиналов и их пространственному характеру. От контрастной штриховой манеры 30—40-х гг. репродукционная ксилография развивается к все большей слитности. Теперь она плавными переходами тона моделирует объемы, передает свет, воздушную среду, глубину пространства. Эта тоновая ксилография, характерная для последней трети XIX в., воплощала стремление времени к полноте зрительной иллюзии, позволяющей читателю как бы непосредственно проникать в пространство действия, погружаться в его мир. По своему весьма виртуозная, она отказывается от собственной выразительности гравюрного штриха ради более полной передачи светотеневого и фактурного богатства тонального рисунка кистью, живописного или даже фотографического оригинала.
Пространственная глубина изображения подчеркивается в этих иллюстрациях все настойчивее. Их композицию охотнее строят в глубину, по оси, перпендикулярной странице, а не плоскостно, вдоль по течению рассказа. Такой рисунок провоцирует уход зрителя в свой иллюзорный мир. Поверхность листа зрительно дематериализуется, передний план как бы прорывает ее, выступая «наружу». Образуется «композиция-воронка», втягивающее иллюзионистическое пространство. Эффект его бывает особенно подчеркнут обрывом рамки, пересекаемой частью изображения. Сама рамка получает нередко скругленные углы, иногда форму неполной окруж-ности. Все это тоже выявляет глубинность иллюстрации. На спусковой полосе пространственная иллюстрация порой сливается в одно целое с объемным, предметно трактованным инициалом. Еще одна характерная тенденция повествовательной иллюстрации второй половины XIX в. — сведение в одну композицию целой серии последовательных эпизодов. У каждого из них при этом свое пространство, иногда отделяемое от соседних изогнутыми ленточками орнаментов.
В других случаях оно неопределенно перетекает или делится принадлежащими как бы обоим сюжетам предметами: справа от дерева может быть один эпизод, слева — другой, по смыслу переносящий нас в иное время и место. С точки зрения сколько-нибудь строгих архитектонических систем построения книги такие композиции создают пространственный хаос, и это было одним из мотивов позднейшей критики книжного искусства эклектики. Для нее, однако, важнее были не архитектурная стройность, а повествовательная полнота, занимательные подробности рассказа. XIX в. — время бурного технического развития книжного дела. Типография механизируется, ручные процессы изготовления книги вытесняются более экономичными и быстрыми машинными. То же самое происходит и с производством полиграфических материалов. Рождаются новые способы печати, в частности иллюстрационной, несущие в книгу разнообразные фактуры оттиска. Многие из них основаны на различных фотографических процессах. Перевод любого изображения в полиграфическую, книжную форму все больше воспринимается как задача техническая, а не художественно-ремесленная.