Социально-экономический кризис в Греции в начале IV в. - страница 4
Живут эти праздные люди в роскошных палатах, которые пышностью и великолепием затмевают общественные здания, платят громадное содержание гетерам, подобным изображенной у Ксенофонта Феодоте, которая «и сама носит дорогие украшения», и у матери которой имеются «платье и украшения незаурядные и много миловидных служанок, тоже одетых не кое-как, и вообще дом у нее полная чаша».
Позднее одна из таких модных дам афинского полусвета — Фрина — поставила себе позолоченную статую в Дельфах и вызвалась даже на собственные средства восстановить стены разрушенных Александром Македонским Фив. Искусство отвернулось теперь от обнищавшего народа и тоже поступило на содержание к богачам: комедия стала смаковать их праздный и порочный быт (Менандр), пластика переполнилась чувственными мотивами, изображениями обнаженных Афродит, пьяных Вакхов и похотливых сатиров.
Естественно, что социальная борьба достигла в начале IV в. до н. э. небывалой еще в Греции остроты и напряженности. Гневный протест обездоленных масс отразился, как показывают литературные источники того времени, в резкой критике установившихся общественных порядков и в лихорадочных поисках иного, более справедливого общественного строя.
В демократических кругах широко было распространено мнение, что главное зло заключается в частной собственности: не было ее в старину, в период «золотого века», нет ее и у многих иноземных народов, например у скифов, которые поэтому справедливо слывут «счастливейшими из людей». Она разрушает естественное среди людей единомыслие и единодушие, взаимные симпатии, благожелательство, порождает необузданный эгоизм, безграничную алчность и погоню за наживой, неутолимую жажду к все более острым наслаждениям, к праздной жизни наподобие трутней.
Эти красочные определения, которыми пестрят произведения авторов IV в. до н. э. — Ксенофонта, Лисия, Исократа, Платона, Аристотеля, Демосфена — созданы несомненно народной мыслью, отражают критическое отношение широких народных масс к окружающей горькой действительности (IV в. до н. э.) и рассчитаны потому в литературных произведениях на полное понимание со стороны широких кругов свободного населения.
Рядом с этими отрицательными характеристиками социальной действительности появляются своего рода лозунги, за которыми скрываются целые программы перестройки всей экономической и социальной жизни на новых, справедливых началах: мечтают об общем земельном переделе (yrava5aooq), об аннулировании долговых обязательств, о предоставлении политических прав женщинам, об их эмансипации от семейного гнета, об облегчении бремени воспитания детей, столь тяжкого для бедных многодетных родителей. Все это покрывается одним общим термином «койнония» — «обобществленный порядок», «строй, при котором все блага обращены в общее достояние».
О том, что уже с самого начала IV в. до н. э. все эти идеи были широко распространены в массах, свидетельствует постановка в 392 г. до н. э. в Афинах одной из наиболее поздних комедий Аристофана — «Женщины-законодательницы», в которой в издевательско-балаганной, утрированной форме высмеиваются эти, столь увлекавшие народные массы, социальные чаяния и мечты. Изображается мирный государственный и общественный переворот, который произойдет путем хитроумно задуманного заговора женщин: однажды на рассвете, пока их мужья сладко спят, они оденутся в их гиматии, подвяжут заранее запасенные фальшивые бороды, соберутся на народное собрание на Пниксе и заставят принять постановление о передаче всей власти в государстве женщинам.
В этом новоявленном «бабьем царстве» немедленно начнется радикальная ломка всех общественных порядков по принципу проведения полнейшей «койнонии», так что «весь город будет домом одним». «Мы общественной сделаем землю всю для всех», — говорит глава нового государства «женщина-стратег» Праксагора, «все богатства и деньги, все, чем собственник каждый владеет».
«Утверждаю, все сделаться общим должно и во всем пусть участвует каждый! Пусть от общего каждый живет, а не так, чтоб на свете богач был и нищий, чтоб один на широкой пахал полосе, а другим нет земли на могилу, чтобы этому толпы служили рабов, а другой не имел и мальчишки! Нет же, общую жизнь мы устроим для всех и для каждого равную участь!» «От имения общего будем кормить вас, мужчин, мы, разумные жены», — говорит та же Праксагора своему скептически настроенному мужу, «бережливо и мудро хозяйство вести, всенародно отчет отдавая».
Всем предписано будет сдать все свое частное имущество в общее владение, и никто от этого не станет уклоняться: какой же разумный человек будет брать на себя хлопотливое дело копить и беречь всякое добро, «когда у всех будет все в изобильи — хлеб, вино, виноград, камбала, крендели, рубахи, каштаны». Обобществление имущества, по мнению женщин-правительниц, чрезвычайно благоприятно отразится на общественных нравах: так как все будут жить в полном избытке, ни в чем не нуждаясь, исчезнут зависть, обман, воровство, вообще всякие преступления.
Судить будет не за что, и потому исчезнут и суды, и даже весь государственный аппарат, а правительственные здания обратятся в общественные столовые и клубы. Обеды же будут бесплатные, по даровым талонам с литерами на них. «И закричит глашатай: в Богатую Сень поспешите, кто с буквою бэта; те, кто с буквою тета, пускай полетят что есть мочи к торговому ряду; а кто с буквою каппа — стремглав, со всех ног, побеги к коробейным лабазам».
Исчезнет и томительное однообразие семейной жизни: женщины и мужчины будут свободно общаться между собою; дети же будут считаться общими, всех взрослых почитать, как своих родителей, и пользоваться в равной степени любовью с их стороны. Эту последнюю тему Аристофан использует, конечно, для ряда фривольных сцен, характерных для античной комедии.
Для утопических проектов этой рабовладельческой эпохи характерно, что и в своих мечтах на тему построения нового, более справедливого общественного порядка она не способна была выйти из заколдованного круга типично рабовладельческих отношений. В фантастическом мире желанного будущего, в котором уделом всех граждан станет жизнь, полная беспрерывных наслаждений, вся тяжесть обеспечения общества материальными благами должна быть всецело снята со «свободных» и перенесена на плечи тоже обобществленных и организованных в стройную производственную систему рабов.
Мир блаженствующих «трутней» мыслился лишь на основе иного мрачного мира — мира непрестанного труда и бесчисленных страданий автоматизированной человеческой рабочей скотины. Правда, об этом старались говорить поменьше, лишь мимоходом, без излишних подробностей. «Кто же будет работать, обрабатывать землю?» — спрашивал у Праксагоры ее скептически настроенный супруг. «Конечно, рабы», — следует лаконический ответ реформаторши.