Социально-экономический кризис в Греции в начале IV в. - страница 5
В другой подобной же комедии-утопии Аристофана «Плутос», поставленной в 388 г. до н. э., изображается, как «честные бедняки» стараются сделать зрячим слепого бога богатства Плутоса, чтобы он мог справедливее распределять свои дары. Против этого решительно протестует богиня Бедность: «Да ведь если б Богатство (Плутос) стал зрячим опять и поровну себя разделил бы — ни наукой, ни ремеслом ни один заниматься тогда не захочет, или плавить руду, или строить суда, или шить, или делать колеса, или пласты земляные сохой поднимать, чтоб собрать урожаи Деметры!»
«Пустяки говоришь ты, — отвечает ей бедняк земледелец Хремил, главное лицо комедии, — потому что над всем, что теперь перечислила нам ты, будут слуги, конечно, работать на нас. — Но откуда же слуги возьмутся? — не унимается отвергнутая богиня. — Разумеется, купим за деньги мы их... — Какой-нибудь к нам ведь приедет сюда фессалийский купец из пронырливых работорговцев!».
Что это не является простой утрировкой, показывает появившаяся одновременно с этими комедиями Аристофана утопическая «Полития» Фалея Калхедонского. Аристотель считает ее первой попыткой регулировать распределение собственности, так как, по мнению многих, «всякого рода внутренние беспорядки возникают именно из-за вопросов, касающихся собственности». «Поэтому, — продолжает Аристотель, — Фалей Калхедонский первый (т. е. раньше Платона) сделал на этот счет такое предложение: вся земельная собственность граждан должна быть равной».
Фалей, по словам Аристотеля, справедливо считал, что и образование тоже является богатством и что в отношении воспитания тоже должно быть осуществлено равенство: «По мнению Фалея, равенство должно осуществляться государством в двояком отношении — в отношении имущественного владения и в отношении воспитания». Но самое интересное то, что «по проекту Фа-лея все ремесленники станут государственными рабами» и будут «работать для нужд государства», государство же, очевидно, будет распределять продукты их производства между гражданами тоже на уравнительных началах.
Само собой разумеется, что такого рода мечты и теории, как правило, были весьма далеки от практической жизни. Тем не менее в некоторых социальных движениях этого времени иногда можно заметить следы их влияния. С этой точки зрения несомненный интерес представляет собой рассказ Ксенофонта о заговоре некоего Кинадона в Спарте. Этот заговор был раскрыт из-за доноса одного из его участников и ликвидирован спартанским правительством в 397 г. до н. э. со свирепой жестокостью.
Согласно этому рассказу, Кинадон был «юноша сильный телом и духом, но не принадлежавший к группе равных. Всех полноправных спартиатов он считал врагами народа, которых следует уничтожить, и сделать это не трудно, так как «во всех усадьбах спартиатов только один враг — хозяин, а союзников в каждой усадьбе много».
«Заговорщики знали, что их замыслы совпадают со стремлениями всех илотов, неодамодов, гипомейонов и периэков: ведь когда среди них заходит разговор о спартиатах, то никто не может скрыть, что он с удовольствием съел бы их живьем». «Что касается вооружения народа (для замышлявшегося восстания), то Кинадон, вместо ответа на этот вопрос, повел его (доносчика) в железный ряд, где показал ему много ножей, мечей, вертелов, секир, топоров и серпов. Кинадон сказал ему при этом: оружие такого сорта имеется у всех тех людей, которые занимаются обработкой земли, дерева или камня; да и в большей части всяких других ремесел употребляется достаточно инструментов, которые могут служить оружием для людей, не имеющих никакого оружия».
Агитация заговорщиков имела такой успех, что эфоры «пришли в ужас» и не решились арестовать Кинадона в самом городе, а придумали отправить его с тайным поручением, во время которого он был схвачен. Кинадон выдал под пыткой своих сообщников и был вместе с ними предан мучительной казни: им надели на шеи железные ободы, приковали к ним руки и гоняли по улицам Спарты, истязая бичами и стрекалами, пока не замучили до смерти.
Заговор Кинадона, таким образом, закончился зверской расправой, типичной для спартанской олигархии, что еще раз свидетельствует о крайней напряженности общественных отношений в Спарте и понятном чувстве страха у ее олигархии перед возможностью подобных переворотов. Это выразилось и в приводимых Ксенофонтом в связи с тем же рассказом словах прорицателя, идеолога спартанской аристократии: «Знамения обнаруживают, что мы со всех сторон окружены врагами», что назревают «ужасные события».
В Афинах состоятельные круги старались предупредить подобные выступления обездоленных иными средствами, чем характерный для спартанской олигархии террор. После свержения олигархии «Тридцати» демократический режим в Афинах с его системой раздач был восстановлен в год архонтства Евклида, ставший своего рода годом новой эры в Афинах. Площадь у Пникса, где собиралось народное собрание, была расширена и обнесена особой балюстрадой, и сами собрания экклесии стали значительно чаще.
В присяжные гелиэи стали записывать всех желающих из граждан, достигших 30-летнего возраста: они распределялись по 10 секциям и каждый получал бронзовую дощечку со своим именем и с номером — литерой своей секции (от А до К), но при раскопках найдены дощечки и с несколькими литерами. Это свидетельствует о том, что можно было записаться и в несколько секций и таким образом чаще выполнять роль присяжного, конечно лишь для того, чтобы чаще получать повышенную теперь до трех оболов плату.
Несмотря на истощение государственной казны (доходы Афинского государства в начале IV в. до н. э. упали до 100 талантов вместо 1000 талантов перед Пелопоннесской войной), система выдач из нее всяких вознаграждений и пособий гражданам не только полностью была восстановлена, но и значительно расширена. Кроме теорикона, который стал теперь раздаваться особенно часто и в кассу которого теперь в первую очередь стали поступать все доходы государства, в 392 г. до н. э. по предложению Аргирея, очень популярного в это время в Афинах специалиста по всяким финансовым операциям, введено было вознаграждение за посещение народных собраний, вначале в размере одного, вскоре в виде двух оболов (диобелия).
От идей и планов быстрого и полного общественного переустройства широкие слои граждан в Афинах таким образом отвлекались надеждой на дальнейшее развитие системы «государственной помощи». Пополнение касс диобелии и теорикона производилось путем конфискаций имущества некоторых богатых граждан, обвиненных сикофантами перед народными судами или самой экклесией. По словам Исократа, в Афинах стало опаснее прослыть богачом, чем совершить уголовное преступление.
Такие же острые социальные антагонизмы можно констатировать и в других крупных и мелких полисах Греции — в особенности в Коринфе, Аргосе, Мантинее, Элиде и многих городах Пелопоннеса, также в Фивах, городах Фессалии, Халкидского полуострова и др. Это и нашло свое выражение в известных словах Платона: «В каждом государстве есть два взаимно враждебных государства — одно государство бедных, другое богатых и в обоих государствах в свою очередь много государств». К этой характеристике Платона необходимо прибавить, что в каждом греческом государстве существовали и массы рабов, подвергавшихся жестокой эксплуатации и ненавидевших своих эксплуататоров.
Однако волнения рабов и неполноправных слоев населения Греции оканчивались, как правило, неудачей. Это объясняется закономерностями развития рабовладельческого общества Древней Греции, в котором не возникли еще объективные условия для отмирания рабовладельческих отношений. Сами восставшие рабы не сознавали еще необходимости отмены рабовладельческой формы эксплуатации. Они представляли еще класс в себе, а не класс для себя.