Кризис религиозного сознания Греции - страница 2
Таким образом, в Эсхиле мы должны усматривать одного из крупных представителей того реформаци-онного движения, которое охватило в то время почти все сферы умственной жизни Греции. Особенностью Эсхила как религиозного мыслителя-реформатора надо считать: 1) что он стремился к объединению греческого Олимпа и к углублению образа Зевса, 2) что он сделал попытку рационализации принципов божественного управления.
Но критика предания не выливалась у Эсхила в форму скептицизма: он хотел спасти, очистить и оживить религию, и его трагедии являются лишь предвестницами той широкой и могучей волны рационализма и скепсиса, которая позже пройдет по всей Греции. Эсхил выражал настроения и идеалы умеренно консервативной части афинского общества. Вспомним, что последняя его трагедия, «Эвмениды», специально посвящена пропаганде величия реакционного учреждения — ареопага (верховного суда в Афинах).
Одухотворение божества проглядывает и у преемника Эсхила по литературной деятельности — Софокла. Еще яснее, еще отчетливее проявляются у Софокла свободное отношение к мифам и критика религиозной традиции. Софокл высоко поднимает значение человека и главной целью своего творчества избирает изображение характеров и людских страстей, дойдя в их обрисовке до высокого совершенства.
В свободной композиции Софокла герои древней мифологии озаряются светом рационалистического мировоззрения, возвышенное в идеальное приобретает новый, реалистический характер. А некоторые места (отрицательный образ Афины в трагедии «Аякс») свидетельствуют о том, что робкое сомнение, зародыш грядущего скептицизма, начинает уже вкрадываться в сознание поэта, отражая дальнейшее разложение религии.
Во второй половине V в. до н. э. в истории греческой идеологии окончательно наступил кризис. Не было, казалось, ни одного уголка греческой общественной жизни, где бы не шла деятельная и коренная перестройка, разлагающая старое миросозерцание и выдвигающая иные идеалы, иные принципы. Греческая наука отбрасывает прежние отвлеченные проблемы и начинает все больше и больше затрагивать новые, более близкие к человеку интересы.
Математика принимается за практические задачи землемерного искусства и механики; пышного расцвета достигает медицина; отвергнув прежние философские рассуждения о причинах болезней, знаменитый косский врач Гиппократ в основу своего учения кладет научный эксперимент и наблюдение над человеческой природой. Во всех трактатах Гиппократа по медицине проглядывает протест против старого религиозного миропонимания. Резкая перемена совершается также и в греческой музыке. Объем струнных и духовых инструментов значительно увеличивается.
Мелодия получает важное значение наряду с текстом. Музыка становится таким образом самостоятельной, подчинившись общему течению. Она утратила прежний торжественный характер, спустилась до изображения всевозможных человеческих ощущений и страстей. Новая музыка выражала пробуждение личности со всеми ее слабостями и страстями.
Пластическое искусство в руках Каламиса, Праксителя и Мирона отбрасывает прежние религиозные сюжеты. Человек становится высшей задачей искусства, мифологические мотивы разрабатываются во вполне светском направлении: натурщицей для Афродиты Праксителя была, говорят, знаменитая гетера, портретная статуя которой ставилась рядом с изображениями богини; живопись под кистью Аполлодора, а в особенности Зевксиса и Паррасия освобождается от старинных условных форм и принимает вполне реальный характер.
Наиболее ярким, характерным представителем того тревожного брожения, которое охватило в то время Грецию, той борьбы старых и новых начал, которую она тогда переживала, является третий трагик великой аттической троицы — Еврипид.
Верный ученик Анаксагора, признававшего верховное значение разума и осужденного впоследствии за нечестие, Еврипид представляется уже решительным скептиком по отношению к религии и мифам. Один отрывок из недошедшей до нас трагедии Еврипида гласит: «Говорят, что есть боги на небе. Их нет. Кто упоминает о них, тот глупец, повторяющий старую сказку».
Поэт обвиняет богов в самых отвратительных пороках и преступлениях. Вот воззвание Амфитриона к Зевсу, поражающее нас своим тоном, столь отличным от торжественного, благочестивого тона в гимнах Эсхила или Софокла:
«Зевс, напрасно я звал тебя отцом моего сына! Ты оказался хуже, чем я думал, когда считал тебя своим другом. Я — смертный — превосхожу добродетелью тебя, могучего Зевса: я не предавал детей Геракла, а ты сумел воровским образом пробраться к чужому брачному ложу, не дав даже чего-либо за это. Если ты бог, то или глуп, или таким уже родился нечестивым».
Геракл под влиянием постигшего его ужасного горя восклицает: «Божество жестоко! Я иду против богов. Какой же человек станет молиться богине, которая из ревности к возлюбленной Зевса безвинно губит благодетелей Греции?» Сам дельфийский бог получает прозвище «нечестивого», и совершенно правильно английский филолог Веррол в своем исследовании об Еврипиде сравнивает трагедию «Ион» с одним из позднейших романов Эмиля Золя — «Лурдом».
Подобно тому как французский реалист стремится дискредитировать в глазах католиков святыню Notre Dame de Lourdes, раскрывая эксплуатацию монахами религиозного чувства паломников, так точно в «Ионе» греческий религиозный скептик подкапывается под самый фундамент знаменитого дельфийского святилища и обличает деятельность той кучки жрецов и жриц, которая ведала культом и оракулом Аполлона.
Но Еврипид все-таки не был радикальным атеистом. Отрицательное отношение к религии ему далось нелегко. Он часто колебался, у него, по выражению Моммзена, было то неверие, которое является ничем иным, как отчаивающейся верой. Подлинными атеистами были софисты. Протагор уверял, что о богах он не может сказать, существуют они или нет. Продик усматривал в богах лишь простое олицетворение сил природы или полезных человеку предметов, а Критий объяснял происхождение религии простым вымыслом жрецов и правителей.