«Виленский плацдарм»
Поразительный интерес представляет роль города Вильны (Вильнюса современности) в конце XVI и в начале XVII века. По населению Вильнюс был средоточием Белоруссии и Литвы. Не забудем, что здесь работал в 1520-х годах Георгий-Франциск Скорина. Господствующие классовые группы были и оставались польскими. Таким образом в Вильнюсе того времени был стянут узел интересов трех народностей, к которым необходимо добавить очень сильную русскую эмиграцию из Москвы, вынужденную спасаться от грозного Ивана IV и опричнины. «На Литву» и в Вильнюс «от царского гнева бежал» не только Андрей Курбский. Там нашел себе приют замечательный русский вольнодумец старец Артемий.
В Литву и, в частности, в Вильнюс прибыли Иван Федоров и Петр Мстиславец, покинув Москву. После работ в Заблудове, центре, который одинаково можно относить и к Литве и к Западной Белоруссии, Иван Федоров переходит во Львов, Петр Мстиславец — в Вильнюс. Исключительно тесно сплетена практика книгопечатания и искусства книг виленских и украинских, в частности, острожских. Перед историками встает сложный и доныне, возможно, неразрешенный вопрос о выявлении национально-культурных элементов в конгломерате изданий, выпускаемых зачастую без выходных сведений, анонимно или под псевдонимами. Добавляется к этому всему и очень сложная идейная борьба, принимавшая тогда (и не только там) формы борьбы между конфессиональными партиями.
Католики, впереди которых шли агрессивнейшие иезуиты, «православные», чья сила была в том, что этой церкви придерживались крестьянские и низшие городские группы трудящихся, «униаты», компромиссная, скорее всего политическая, определенная группа более классово-обеспеченных бывших православных, принявших авторитет римского престола; и к тому же еще «реформированная» церковь, протестанты, опиравшиеся на близкий германский запад, черпавшие себе сторонников в среде более обеспеченного городского населения, а затем и литовского (но не белорусского) крестьянства.
Не надо забывать, что в Несвиже, южнее, сравнительно недалеко, работала типография выдающегося белорусского деятеля Симона Будного, который, возможно, был наиболее прямым продолжателем просветительного дела Георгия-Франциска Скорины. Будный был последовательным представителем и пропагандистом «реформы». Не надо забывать и об очень интересной практике всего этого времени, о «странствующих», переходящих с места на место типографиях, принадлежность которых той или иной культуре установить порою не столь легко. Какой культуре отнести книгу, напечатанную в Вильнюсе готическим шрифтом на польском языке, но защищающую интересы православия, борющуюся с иезуитами и с шляхетской реакцией? Не имеющую выходных данных? По шрифту второго издания на славяно-русском языке наиболее близкую к изданиям Острожским, т.е. волынско-украинским?
Не скроем, что имеем здесь в виду конкретную, замечательную по остроте полемики и весьма знаменитую книгу «Апокрисис», объясняющую свое греческое заглавие немедля в подзаголовке: «отповедь на книжки о соборе брестском» (т.е. том, на котором была в 1596 году провозглашена «Уния»), «от имени людей старой греческой веры через Христофора Филялета». Псевдоним в переводе означает — «правдолюбец». В каталоге В.М. Ундольского местом издания «Апокрисиса» значится Вильнюс. Год не указан, но книга вышла явно в 1597- 98 годах, так как она посвящена возражениям на католическое сочинение иезуита П. Скарги, который в 1597 году на русском и польском языках издал «Описание и оборону собора руского Берестейского». Украинские библиографы во главе с членом-корреспондентом Украинской Академии наук П.Н. Поповым считают издание «Апокрисиса» украинским, изданном в Остроге в 1598 году. Те же дату и место принимает и Гос. библиотека СССР им. В.И. Ленина. В недавно вышедшей книге «Во славном месте Виленском» А.И. Анушкин защищает виленское происхождение «Апокрисиса», ссылаясь на посвящение книги, подписанное в Вильнюсе в последний день октября 1597 года, и на одно из более поздних указаний М. Смотрицкого, говорящего, что книга Филялета (без указания, впрочем, ее заглавия) составлена была в доме Виленского братства, организации «православных» горожан, объединившихся для самозащиты своей веры и национальности.
Где же, кем был издан полемический трактат, выдающийся по таланту и темпераменту? В Остроге, на Волыни, под эгидой могущественного магната Острожского, поддерживавшего еще тогда православие, или в Вильнюсе — «братством», объединявшим в основном «простых» хлопов, портных, «шевцев» и «кожевников», как об этом прямо пишет униатский митрополит Ипатий Потей, составивший в 1599-1600 годах написанную на русском и польском языках книгу «Антирисис против Христофора Филялета и книжек его... который написал Апокрисис, где-то в тайной друкарне выданный». Быть может спорный вопрос решается просто: «Апокрисис» выпущен на двух языках, польском и славяно-русском, одно издание — возможно в Вильне, другое — в Остроге. Установить это следует специалистам по технологическому анализу шрифта, бумаги и всех иных особенностей книги. Мы лично считаем славянский «Апокрисис» Острожским.
Важным остается и вопрос об авторе. Кто написал «Апокрисис» доныне неизвестно. Христофор Вронский? Или Мартин Броневский? Оба эти автора были бы поляками, выявившими свое сочувствие борьбе украинского и белорусского населения против «Унии», ведшей за собой «ополячение». Или сам Мелетий Смотрицкий, блестящий, полемист, ученый и педагог, который, впрочем, в конце своей писательской карьеры оказался на стороне униатства, т.е. реакции? Борьба, центром которой оставался весь белорусско-литовский плацдарм с центром в Вильнюсе, была исключительно драматической. Чрезвычайно резкие полемические трактаты, брошюры или настоящие полновесные тома издавались в Вильнюсе, в Евье, в Остроге непрерывно в течение нескольких десятков лет. Основой идейной борьбы была классовая и национальная непримиримость интересов правящей католическо-магнатской или шляхетско-иезуитской группы и трудящихся украинцев, белоруссов, литовцев. Противоречий было сколь угодно, но торжествовала тем не менее классовая основа конфликта. Побеждала реакция в силу общности интересов господствовавшей феодальной или крупно-денежной, городской олигархии. Доказательства особо яркие — прекращение не только выпуска полемической литературы, но и самой типографской книгоиздательской деятельности в Остроге после того, как сыновья К.К. Острожского, покровительствовавшего в свое время Ивану Федорову, перешли в католичество. Леон Мамонич, наследник владельцев типографии в Вильнюсе (где работал Петр Мстиславец)— также представитель младшего поколения,— резко меняет свое отношение к интересам белорусско-литовских читателей, приняв «Унию» и став во всем «прихлебателем» польского магната Сапеги.
Любопытно, однако, что Леон Мамонич не отказывался, как это делал в свое время и младший Вукович в Венеции, печатать «выгодные» книги и для противоположного лагеря, в том числе, возможно, и для новой Москвы XVII столетия.
В XVII веке, чем дальше, тем более заметно, поле боя остается за новым, глубоко беспринципным капиталистическим укладом.
Наш интерес к Виленской «узловой проблеме», конечно, не исчерпан. В центре борьбы всех этих намеченных выше сил остается вопрос о связи конфликта с московским первым импульсом, с русским книгопечатанием Ивана Федорова и Петра Мстиславца.
В Вильнюсе в 90-х годах XVI века зарегистрирован выход в свет трех изданий Апостолов. Один из них, с королевской «привилеей», относился прежде библиографами к 1576 году. А.С. Зернова категорически отрицает издание Апостола в Вильнюсе в 1576 году и относит все три к 1591-1595 годам, не объясняя, почему вдруг в течение такого короткого срока потребовалось целых три выпуска одной и той же книги. Виленские издания Апостола в общем ближе к львовскому изданию 1574 года; но фигуру Луки виленский художник принципиально взял из московского, а не из львовского издания, в котором, как известно, московская гравюра была заменена западной гравюрой мастера W. S. Концовки виленских Апостолов стремятся точно повторять львовскне; в некоторых случаях пополняют их новыми вариантами, неожиданно крупными, хотя в том же стиле черных ленточных сплетений. То же касается и буквиц и вязи.
С заставками дело сложнее. Львовский Апостол 1574 года открывается заставкою, которая, как на это указал Г.И. Коляда, связана с мотивами гравированной на меди в первом половине XVI века декоративной композиции Г.З. Бехама. Эта заставка фигурирует и в виленских Апостолах. Забитая густою краской, она производит впечатление копии. Но это, возможно, и не копия, а подлинная доска, из Львова попавшая в Вильнюс. Точные измерения при постоянной возможности растяжения бумаги, порчи доски и капризов печати, недостоверны. Все аналогичные опыты сопоставления декоративных элементов старопечатной книги опасны, ибо печатали в XVI веке все-таки не так, как к этому привыкли мы... Но создавали чудесные книги. По содержанию странные, допускающие «вычитывание» у пророка Давида и апостола Павла намеков на актуальную современность, бывшие орудием горячей борьбы партий и народностей, старопечатные книги XVI века отражали и выражали свое время по-своему живо. В их пожелтелых страницах и покоробленных переплетах, в их вычурных или слишком тяжелых украшениях — серьезная правда об одном из самых ответственных периодов мировой истории.
«Краковская загадка», «венецианская проблема», «пражский урок», «московский подвиг», «виленский плацдарм» — звенья единой цепи великой борьбы книгопечатания за победу культуры.