Книга в истории человеческого общества

Ранняя книга как ступень в развитии информации


Одним из обоснований исторической обусловленности великого изобретения Гутенберга является факт быстрейшего распространения книгопечатании в Западной Европе при универсальном охвате им всех областей литературы, всех отраслей знании. Этим наглядно иллюстрируется вполне назревшая потребность в механическом размножении совершенно идентичных текстов и изображений (т.е. основная социальная предпосылка создании и внедрения книгопечатания); и точно так же принципиальная новизна, прогрессивность использования конструкторского опыта человечества (основная техническая предпосылка изобретения) подтверждается тем, что в течение ближайших трех с половиной столетий но потребовалось существенных преобразований технологического процесса, несмотря на грандиозно возросшее типографское производство.

Об исключительном значении книгопечатания для прогресса человечества написано еще больше трудов, чем о величии и реальном содержании подвига Гутенберга. Порой даже апологетически тема неправомерно упрощается. Либо в книге усматривают единственно светоч разума и просвещения, а стало быть — свободы, забывая, что в антагонистических формациях печать — оружие не только народа, но и угнетателей народа, и даже принадлежит им чаще, чем народу. Либо историю книги подменяют историей книгопечатания (издательского дела, искусства, техники, оформления книги и т.п.), упуская жизнь, т.е. служение и борьбу книги, да и борьбу людей за книгу и за идеи, в нее заложенные, или же вообще игнорируя допечатную, рукописную книгу.

Последнее из этих ограничений парализует понимание генезиса сложного, комплексного, явления «книга», делая изложение неполноценным в искусствоведческом, культурно историческом, палеографическом, историко-литературном и других отношениях. Но сверх того механическое письмо-печать оказывается изъятым из общей сферы письма и, что важнее, печатная продукция - из категории письменности в целом. А это «закрывает» всю основную философскую (и соответственно физиологическую и антропологическую) проблематику средств общения, обедняя и науки о языке. (Когда же, освещая вопрос в плоскости истории письмен, авторы затрагивали и печатный период, то обычно внимание уделяли лишь графическим формам шрифтов да изредка единичным наблюдениям над орфографией.)

Эти скептические соображения определили нашу убежденность в том, что о роли и значении раннего книгопечатания сказано еще далеко не все нужное и что возможна и желательна иная, более глубокая и более соответствующая современному научному мышлению перспектива подхода к истории книги вообще.

Разумеется, мы далеки от намерения в данной статье даже попытаться заполнить эти, для нас очевидные пробелы или хотя бы дать перечень неотложно ждущих решения вопросов. Меньше всего мы собираемся здесь развертывать некий раздел всеобщей истории книги, всесторонне обрисовывая скажем, книжную продукцию первых полутора-двух веков книгопечатания или проблему «Книгопечатание в Век Возрождения» или «Искусство, техника, социальная роль и экономика, идейный вклад и культурная история книги XV —XVII вв.» и т.п. Наша цель гораздо уже и, в известном смысле, сводится к показу еще одного аспекта высокой жизненности, а стало быть, исторической необходимости — европейского книгопечатания XV —XVI вв. Сосредоточимся на вопросе, сколь быстро и продуктивно печатная книга — плоть от плоти и кость от кости книги рукописной — обрела новые свойства и качества преобразившие самый ее вид (а следовательно, и приемы ее использования) и позволившие ей решать задачи, рукописной книге непосильные. Но даже этой ограниченной цели ввиду необъятности материала мы не мыслим достигнуть путем связного изложения и вынуждены основываться на отрывочных примерах из разнородных областей.

Однако при этом все же преимущественно интересует нас не книжная продукция данных столетий сама но себе, не просто специфика ранней печати и ее место во всеобщей истории книги и даже не действительно крупная проблема исторического синтеза «Появление книгопечатания как этап в развитии человечества». Этой проблеме, и притом именно не в книговедческом, а в культурно-историческом обобщении, посвящена, как известно, талантливая книга, задуманная еще Люсьеном Февром. но завершенная уже после его смерти Анри-Жаном Мартэном и вышедшая в 1958 г. Игнорировать ее отныне невозможно, ей будут многим обязаны историки книги (не исключая и нас в данной статье), хотя многое в ней можно оспорить1Статья написана и 1967 г. для сб. 500 лет после Гутенберга» (М., «Наука», 1968); вышла с сокращениями после смерти В.С. Люблинского. Печатается по авторской рукописи (Сост.)..

В центре нашего внимания лежит один из механизмов эволюции — информация, как в самом узком специфическом и активном значении оперативной передачи новых сведений, так и в ряде других своих функций, вплоть до весьма общих. А тем самым и вполне локальная задача, выше намеченная, не может решаться - и даже ставиться - вне определенной системы представлений, мало привычных и притом во многом отличающихся от ходячих концепций чисто коммуникативной функции письма и его соотношения с речью, об этапах его развития, о роли текста-книги в процессе классообразования. Осложняется наша задача и полнейшей неразработанностью ряда коренных для данного сюжета вопросов, начиная от вполне конкретно-палеографических, вроде зависимости состава письменности от материала письма, и кончая широкими общефилософскими. А среди последних для понимания природы и закономерностей развитии ранних ступеней письма особое место занимает вопрос о значении павловского учения о второй сигнальной системе связи с действительностью.

Как это ни парадоксально, но при всем изобилии приложений теорий И.П. Павлова к различнейшим областям, нет ни одной специальной работы (ни лингвистического, ни физиологического плана), посвященной анализу сложении второй сигнальной системы в свете учения Энгельса о роли труда в очеловечении обезьяны (а тем самым и насыщению этой теории «Энгельса еще более богатым и новым содержанием) — и притом анализу, связанному с узловым вопросом о взаимоотношении языка и письма

Нелегко найти и постановку вопроса об информации не на языке математической логики и теории вычислительных машин, а как о факторе и механизме эволюции и притом эволюции не только научных знаний и даже не только человечества вообще. Меж тем не подлежит сомнению активное воздействие информации (а вместе с тем ее совершенствование и усложнение) во всем животном мире и до появления человека. А прежде дифференцировки органов чувств в живой природе разве раздражения клеток, структурные «матрицы» белка, наборы хромосом, расположение генов не связаны с информацией или, если связаны, то с какой-то совершенно иной, лишь случайно уподобляемой ей по названию? Наконец, действительно ли неправомерно (в самом общем виде) в информации усматривать одно из свойств самодвижений материи вообще, в зачаточной форме средство конкретизации непрерывного воссоздания многообразия действительности?

Здесь невозможно ни развивать, ни хотя бы резюмировать не только положения, связанные с такого рода концепцией, но даже содержание ее терминов. Но нельзя из боязни перегрузки корабля поступиться именно новыми картами и навигационными приборами: им и суждено обеспечить правильный путь — или же сама неудача должна их опорочить.

Поясним наше затруднение всего тремя примерами.

При изложении процесса становления научной литературы XVI в. большое внимание должно быть уделено иллюстрации. Понятно, при этом придется затрагивать малоосвещенную в нашей литературе область: генезис книгопечатной иллюстрации, типологию иллюстрации рукописных книг предыдущих веков и т.п. Но не столь очевидно с первого взгляда, что этот вопрос органически связан с совсем иной областью: природой (логической и биологической) пиктографии, без правильного понимании которой нельзя разобраться но только в следующих за пиктографией стадиях письма (и соотношении речи с письмом, языка с письменностью), но и в специфике соотношения иллюстрации с текстом в рукописной и печатной книге.

Естественно, что, знакомясь с изменяющимся характером информации, осуществляемой посредством книгопечатания, необходимо располагать хотя бы схематическим представлением о том, какова была основная типологии информации в мире, впавшем только рукописи; необходимо и о функциях письменности вообще иметь понятие более расчлененное, нежели «вспомогательное [к языку] средство общения». А где в литературе мы найдем подобные пролегомены?

Допустим, что любому читателю, даже неспециалисту, вполне ясно, как благоприятно на создании европейского книгопечатания сказался фактор системы (ступени!) письма (буквенное письмо) и как объективно тормозил этот же фактор (иероглифика) более древнее китайское изобретение. Но вполне ли понятна, даже специалисту, вся специфика сосуществования, а затем и борьбы, латыни и национальных языков, если нет ясности относительно кода информации, запрограммированности обучения и просвещения и т.п.? Нам кажется, что и эти вопросы далеко не достаточно освещены и даже разработаны.

Если не о сути дела, то о трудностях, перед нами стоящих в связи с отсутствием сформулированной теории или каких-либо переходных тезисов, читатель теперь информирован, и мы можем рассчитывать на его готовность последовать за нами сразу к одному из — далеко не первых — этапов развития информации.

MaxBooks.Ru 2007-2023