Книга в истории человеческого общества

Сложение литератур на родных языках


Тема изменения внешности книги, взятая нами для наглядного показа динамичности превращений XV-XVI столетий и обнаружении формирующего воздействия информации даже в таких моментах, которые обычно рассматриваются вне связи с ней, тема эта далеко не исчерпана. Но мы можем покинуть ее, хотя зрительный момент книжной информации еще потребует нашего особого внимания.

Переключимся, наконец, на иные, более существенные стороны торжества книгопечатания. И приглядываясь к его все более неотъемлемой и ярко выраженной общественной функции1Разумеется, любое средство общения, не только рукописная книга, но и любое слово примитивнейшего языка — явление общественное. Но здесь мы имеем в виду преднамеренную, порой подчеркнутую, функцию массового воздействия, исходную ориентировку на множественного читателя., проследим, как с помощью книги информация обретает новые черты, новые области применения, новую продуктивность.

Начнем с того же явления оформления национальных культур на путях сложения литературы на родном языке. Внутри каждой данной нации это — процесс роста литературы вширь, охвата ею социально все более широких кругов, слияния областей и т.д. Но в этом же и неизбежность роста новых языковых барьеров, большего обособления государств и народов, литературного процесса (несмотря на выравнивающее верхушечное воздействие все более классического образования). И протекают эти процессы не в изолированных сосудах и не гармонических общинах мудрецов и праведников, а среди мятежей и завоеваний, порабощений и истреблений целых народов, среди междуусобиц и эксплуатации, религиозного фанатизма и первоначального накопления. Зачем вспоминаем мы о них? Чтобы сопоставить (вслед за Стейнбергом, сделавшим это особенно рельефно) факты, прямейще сюда относящиеся.

Именно в XVI в. погибли, вскоре совсем исчезнувшие, языки пруссов, поморян, куров. Ни на одном из них не было развитой письменности и ни для одного из них даже миссионеры лютеранства не создали своего шрифта и вообще не издали хотя бы катехизиса на их родном языке. Порабощение в этих условиях привело к смерти. Но в 1542 г. в Стокгольме (т.е. у поработителей шведов) вышел финский букварь Агриколы, поработители-немцы издали тоже ради обращения в лютеранство эстонский катехизис в Виттенберге в 1535 г., а литовский в Кёнигсберге в 1547 г.; латвийский перевод катехизиса был напечатал в Вене в 1585 г. — и все эти народы свой язык сохранили, вопреки закрепощению у немцев, поляков и шведов. На каталонском языке появилась поэма в честь богоматери в 1474 г. и перевод библии в 1478 г., и (хотя валенсийская библия была полностью сожжена инквизицией2Единственный уцелевший от костра экземпляр погиб при пожаре Стокгольмского дворца и его библиотеки в конце XVII в.), несмотря на всю мощь испанской централизации, выкорчевавшей каталонскую автономию, каталонский язык сохранился. Сохранился и баскский, на котором книгопечатание началось еще в 1545 г.

Язык Корнуэльса исчез не потому, что его народ притесняли более уэльсцев, ирландцев или шотландцев. Но на этом языке книгопечатание не вводилось, а на кимрском его ввели в 1540 г. ради реформации веры (англиканизации), равно как и около 1507 г. Елизавета I приказала, в тех же целях, вырезать специальный шрифт для ирландского языка; результат оказался диаметрально противоположный ее намерениям: шрифт был применен в 1571 г. для баллады католического барда, и вообще «гаэлика» оказалась мощным оружием борьбы ирландцев как против епископской церкви, так и против английского господства.

Весь Балканский полуостров к концу XV в. оказался под пятой турок, утвердившихся в Константинополе в 1453 г., т.е. в точности одновременно с самым разгаром печатания в Майнце 42-строчной библии. Все народы полуострова, сербы и хорваты, черногорцы, македонцы, болгары, влахи (а также их соседи — молдаване, местами венгры и др.) на многие столетия были закрепощены, низведены до полнейшего бесправия, задержаны в хозяйственном и культурном развитии. Но все они сохранили свой язык, ибо наряду с фольклором имели не только свою письменность, но и с конца XV в. ряд опытов отечественного книгопечатания, пусть даже и не всегда на родном языке. На новогреческом языке книгопечатание началось с перевода «Илиады», изданной в Венеции в 1526 г. Не забудем, что с 1475 г. интенсивно развилось книгопечатание на древнееврейском языке, что имело значение отнюдь не только дли сохранения еврейских общин, но и для той ученой гебраистики, которая в начале XVI в. в Германии, Франции, Нидерландах явится одной из основ критики текста библии, важной предпосылкой реформации.

Роль Реформации в поощрении национальной печати очевидна: не только ее вожди и князья были заинтересованы в распространении учения Лютера, Цвингли или Кальвина, в поддержке проповеди Нокса и т.д.. в оформлении отрыва целых народов от Рима и от латинского богослужения: в противовес его таинствам и обрядам личная молитва, псалмы, проповедь составляют самую основу новой веры, а чтение священного писаний - первейший долг верующего. Все это должно быть именно на родном языке: отсюда и переводческое рвение Лютера и Кальвина, Тиндаля и Нокса, отсюда и пропагандистские замыслы и предприятия Трубера, Агриколы и многих других (не исключая, видимо, и лютеранских князей, помышлявших о реформации Московии).

Если бы XVI в. ознаменовался лишь механическим сочетанием таких трех факторов, как: а) новое религиозное сознание и новая церковная организация, б) языковое творчество на стадии оформления национального литературного языка и в) могучее развитие книгопечатания, то и в этом случае мы должны были бы признать такое беспрецедентное и (во всяком случае по масштабам) неповторимое сочетание исключительно плодотворным (и, в частности, для выработки и совершенствования новых форм и принципов информации). На самом же деле эти факторы действовали не изолированно и не как система трех тел, но в реальной исторической действительности, с ее мощными силовыми полями, многократно усиливающими и в личном сознании, и в народных движениях, и в правительственных мерах моменты оформления идеологического шифра, «программности» мышления, а равно и потребность в получении и стимула к распространению информации.

Не говоря о прочем, вспомним о борьбе между сепаратистскими тенденциями дворянства (а также некоторых привилегированных городов) и централизаторскими (исторически-прогрессивными!) задачами королевской власти: все победы абсолютизма XVII и были заложены на полях битв и в прениях палат XVI столетии. Попомним об экспансии в Америку и на Дальний Восток, сплетенную не только с притоком золота и революцией цен (мощный фактор в социальных сдвигах, а также в книготорговле), с истреблением и закабалением целых народов и их насильственной христианизацией, насаждением испанского и португальского языков (и письменности!) на целых континентах и архипелагах: эта же экспансия неизмеримо раздвинула не одни лишь горизонты, но и духовно насыщала человечество неведомыми прежде фактами, знаниями, заставляла пересматривать не одни лишь агротехнические или фармакологические воззрения, но и богословские и этические.

Вспомним, что борьбу гуманизма с аскетизмом, возрожденного античного язычества со страстной мистикой страдающей совести средневековья не сняли ни ренессансные пропорции вновь возводимых церквей и замков, ни победа цицеронианской латыни над латынью кухонной — и рядом с ренессансным рационалистом не только в начале, но и в конце века будет стоять энтузиаст и мученик (Джордано Бруно!), прагматический утилитаризм Макьявелли отнюдь не закроет пути для фанатического исступления Лойолы. Автора «Утопии» четыре века спустя канонизует римский папа, ибо казнят его за верность католичеству; скептический карьерист Эразм отвернется от ранних реформаторов, а в десятилетия дымящихся кровью гугенотских войн во Франции, расправ Альбы с восставшими гёзами, заговоров и казной в Англии и Шотландии скептик Монтэнь возвысится до горькой мудрости человеческого достоинства. Не забудем о росте эмпирических знаний, о наследниках технического гения Леонардо, рационализме Падуанского университета, о вновь создаваемых университетах — рассадниках реформации и вновь создаваемых им в противовес центрах католического образования, о складывающейся сети иезуитских школ, но и о независимых от рутины и церковного контроля новых колледжах, научных компаниях, академиях.

Не забудем, наконец, и об основном факте производственных отношении — об обезземеливании английских крестьян и новом закрепощении восточноевропейских, об упадке старого ремесла и формировании мануфактур, о духе пиратства, грабежа и авантюризма и образовании колониальных империй, о «кровавом рабочем законодательстве», об антверпенской бирже и небывалых банковских спекуляциях — иными словами, о процессе так называемого первоначального накопления капиталов!

И тогда названные выше три фактора утратят свою механистическую метафизичность (увы, завораживающую и в наши дни даже наиболее широко мыслящих зарубежных авторов!) и позволят увидеть мир в реальном взаимодействии и борении множества сил (а его информационные проблемы наблюдать при более выигрышном освещении).

Сперва — несколько справок, легко обнаруживающих тесную, органическую связь между фактором «реформация» и ростом литературы на родном языке. Обойдемся без достаточно широко известных сведений о доле живых языков в печатной продукции колыбельного периода. Задумаемся, однако, над тем, случайно ли и сравнительно немногочисленной ранней печатной продукции Англии столь безоговорочно господствует (свыше 80%!) английский язык, и даже в Испании преобладание национального языка над латынью наступает уже к середине XVI в.3В Арагоне 1501-1510 гг.: 25 книг латинских и 10 испанских: 1541-1550 гг.: 14 латинских и 72 испанских. Ср. парижскую книжную продукцию: 1501 г. — из 88 названий - 8 французских, 1549 г. - из 332 - 70, а 1575 г. — из 445 названии уже 245, т.е. больше половины, французских Обратим внимание на признаки возросшего значении живых языков (и осознания этого значения): в Венеции в 1477 г. выходит первый в мире двуязычный словарь двух живых языков (итало-немецкий), одновременно начинается издание параллельных текстов: на латыни и на немецком — в Ульме у Иоганна Цайнера в 1476-1477 гг. выходит Эзоп (затем такой же — Катон у Бэмлера в Аугсбурге в 1492 г.); печатная продукция на французском языке начинается с национальной хроники «Chroniques de France» (Париж, 1477), а книгопечатание на датском языке — с так называемой Рифмованной хроники Danske Rym Kronicke (Копенгаген, 1495).

Изабелла Кастильская, впервые долговременно обеспечив типографов - севильским четверым companeros alemanes (компаньонам — немцам) поручено было издание словаря испанского языка, — тем самым возглавила еще в 1490 г., до падения Гренады, до плавания Колумба, весь длинный ряд субсидируемых правительствами научных предприятий по созданию полных словарей национального языка. Вряд ли нужно обосновывать:

  1. уровень осознания подобных задач, продолжающих занимать в следующие столетия французскую Академию, Оксфордский университет или нашу Академию наук,
  2. колоссальную повседневно-практическую ни формационную значимость этих словарей,
  3. их сильнейшую нормативную функцию,
  4. их роль резервной и фундаментальной информации4Нормативная функция как один из аспектов многообразия активной информации существенна и механизме выработки заданной плоскости, направления, шаблона, т.е. «программы» (в данном случае — идеологической и, в частности, эстетической). Под резервной информацией можно упрощенно понимать всех предшественников «электронной памяти», все те запасы сведений, которые в высокоорганизованном виде собираются в расчете не только на ближайшее непосредственное использование, но для всех предвидимых и непредвидимых случаев. Фундаментальность информации — одно из осуществимых приближений к ее универсальности, рациональная компенсация ее неизбежной неполноты..

Исполинский труд над библиями-полиглотами (а ведь восьмитомному Плантеновскому шедевру 1568-1573 гг. предшествовала четырехъязычная библия кардинала Хименеса (1502-1522) в пяти томах) не сводился к подвигу благочестия, расчету на барыши и к честолюбивым замыслам продемонстрировать умение преодолеть величайшие типографские трудности: пропаганда древних языков, включая арамейский («халдейский»), обладание восточными шрифтами были условием и предпосылкой не только утверждения (и критики) библейского текста, но и вообще успехов языкознания и зачаточной ориенталистики5Краткости ради из данного обзора приходится исключить развитие раннего книгопечатания на восточных языках, а также миссионерской печати на Дальнем Востоке и в Латинской Америке, хотя и то и другое весьма показательно для изучаемого здесь этапа в развитии информации., а многолетняя совместная работа выдающихся ученых в редакторском процессе явилась своего рода школой организации совместного (не побоимся утверждать коллективного) научного труда над подготовкой публикации сложного текста, школой на новом этапе не менее существенной, чем была за три четверти века до того Альдовская «Новая академия»6Нет надобности и здесь чрезмерно упрощать действительность. И труды болландистов, академические многотомники, «Энциклопедия» Дидро — Д'Аламбера и другие примеры плодотворного длительного труда коллективов специалистов еще далеко впереди, и венецианская Neacademia гуманистов не единственный пример издательского объединения обширной группы квалифицированных единомышленников. В «Hauschronik» Конрад Пелликан (изд. Vulpius, 1892, с. 59) сообщает, что в 1517 г. он, посетив на озере Гарда ученого скотиста Франца Лёхера, обнаружил в тамошнем монастыре: 40 братьев занимались изучением трудов Иоганна Скотта и печатанием там его Expositiones под личным смотрением Лёхера. .

Пример Германии — страны Гутенберга, Мюнцера и Лютера — особенно красноречив при оценке интересующих нас взаимосвязей. К 1517 г. — моменту выступления Лютера с его «Тезисами» и, по удачному выражению Мартена, начала первой в мире кампании в прессе — годовой выпуск книг на немецком языке по всей Германии составлял всего 40 изданий. Уже через два года он достигает 111, еще через два, в 1521 г. — 211; на следующий год их уже 347, а и 1525 — целых 408. Притом, среди последних по нецерковной тематике всего 80, зато в 183 изданиях вышли в этом году сочинения Лютера, и 215 — других реформаторов и в 20 — противников Реформы. Лютеровский перевод Нового завета издавался, считая и перепечатки, 73 раза еще при жизни переводчика (труд которого по созданию немецкого языка, как, вероятно, помнят читатели, Энгельс сравнил с подвигом Геракла).

Виттенбергский книгоиздатель Ханс Луффт за 40-летие, 1534-1574 гг., выпустил в свет и распродал 100 000 экземпляров далеко не дешевой полной лютеровской библии. Дело не сводится к количествам. Речи Лютера издаются буквально на следующий день, расходятся по всей стране с необычайной быстротой, распродаются моментально, и притом уже но в сотнях, а в тысячах экземпляров. Дело не сводится и к национально-антипапистским страстям или к кризису религиозного сознания. 19 марта 1525 г. в Ульме началась продажа одной из программ Великой крестьянской войны — «Двенадцати статей», а уже 24 марта ее запрещают к продаже в Мюнхене. Эта брошюра за кратчайший срок была издана 25 раз и отнюдь не залеживалась (см. ниже о значении этого момента для формирования злободневной информации, подготовки периодической прессы и т.п.).

Очень показательно для XVI и. появление в каждой стране перевода библии на свой язык. Этот факт связан с пропагандой реформации, но ею не ограничен: Ветхий и Новый завет переводятся также в странах, к реформации не причастных, и не всегда лютеровский перевод лежит в основе. Стейнберг приводит следующий ряд изданий переводов: 1523 г. (Новый завет, перевод с лютеровского немецкого!) и 1525 г. (Ветхий завет) — голландские7Впервые Ветхий Завет на голландском языке был выпущен в 1477 г., 1524 г. — «Швейцарский» (адаптация лютеровского текста с введением в него единичных швабских оборотов), 1524 г. (тиндалевский перевод Нового завета) и 1535 г. (полный перевод Ковердэля) — английские, 1524 и 1550 гг. — датский, 1520 и 1540 —1541 гг. — шведский, 1540 и 1548 гг. — исландский, 1541 г. — венгерский и хорватский, 1548-1552 гг. — финский, 1552-1553 гг. — польский, 1557-1582 гг.— словенский, 1501-1563 гг.— румынский, 1579-1590 гг. — литовский и 1579-1593 гг, — чешский. Картина очень внушительная, и ее закономерность убедительна. К сожалению, в ней недостает одного немаловажного звена. Мы, к удивлению, не замечаем и этом обзоре ни «Библии» Скорины, которая достойно возглавляет этот ряд, ибо печаталась в 1517-1519 гг., т.е. еще до того, как Лютер предпринял свой перевод, ни Острожской библии 1580-1581 гг., работа над которой Ивана Федорова началась примерно одновременно с литовским и чешским предприятиями, но завершилась несравненно оперативнее; а ведь, в отличие от многих других, оба издания потребовали от своих печатников создания нового шрифта, и — сверх всего! — нового перевода.

В свое время церковь противилась переводческой деятельности Виклефа и Гуса и преследовала не только их переводы библии, но и вообще не одобряла чтение библии мирянами. С XV в. она сама взяла дело распространения священного писания в свои руки и все же не могла предотвратить жадное его чтение и вольное истолкование еретиками, реформаторами, сектантами, пуританами, левеллерами и т.д., неизменно почерпавшими в нем новые аргументы, а также новые идеалы и образцы для подражания. Тут доступен наблюдению одни из нагляднейших примеров движущего противоречия между комплексом информации (многослойной, противоречивой, но слитной) и его обусловленностью программой (из него извлекаемой, но, по мере абсолютизации и окостенения, вступающей в конфликт с более широким и всесторонним, т.е. в других измерениях, использованием той же информации). Подробнее анализировать это интереснейшее свойство идейной информации и связанные с ним явления XVI и XVII вв. мы сейчас не станем во избежание крена в специфическую область идеологии и классовой борьбы; но мы вполне можем констатировать, что перечисленные здесь монументальные типографские предприятия не были просто правительственными мерами или автоматическими следствиями некой церковной политики, но, напротив того, отвечали обширной и напряженной общественной потребности (и сами мощно ее форсировали).

То, что к началу XVI в. вообще спрос на печатную книгу из спорадического становится регулярным, из эпизодического и локального — повсеместным и постоянным, это находит свое выражение, во-первых, во все большем обособлении книжной торговли от типографского и издательского дела, в превращении ее в самостоятельную профессию, в возникновении книжных ярмарок, а, во-вторых, в том, что появляется и утверждается тип дельца, занятого единственно книгоиздательством; крупные издатели на рубеже XV и XVI столетий вроде Октавиана Скота в Венеции или Жана Пти в Париже лишь постепенно отходили от деятельности собственно типографской, в лице же аугсбургского Иоганна Рингмана (ум. 1522 г.) перед нами уже законченная фигура предпринимателя, загружающего на протяжении десятков лет множество печатников (всего им издано около 200 книг), но лично типографией не владеющего и в типографии не работающего.

Если от общественных потребностей мы обратимся к государям, воля и забота которых в XVI в. далеко не всегда соответствовали вкусам и убеждениям их подданных (а нередко их стесняли, пресекали, карали), то сразу убедимся, как усилившаяся государственная власть, совершенствуемый аппарат принуждении не безразличны к судьбам книги и информации, как они небывало активно используют их или же стремится печать парализовать.

MaxBooks.Ru 2007-2023