Книга в истории человеческого общества

Заключительные вопросы

Перед нами прошли чуть ли не все элементы книги, от шрифта и формата до иллюстраций, множество разновидностей литературы, а главное достаточно емкий ряд отраслей знания. Где в большей, а где и меньшей мере, где вполне четко и категорично, а где и более скрыто и лишь в свете анализа — но решительно повсюду фактический материал свидетельствовал не только о том, как чутко и глубоко новое приобретение человечества — книгопечатание — откликалось на обновляющиеся нужды человечества (на том, как оно само формировало потребности, в данной статье мы не имеем возможности задерживаться). Наш материал засвидетельствовал и другое: то, что с помощью книгопечатания быстрейше возросли диапазон, объем, ареал информации (как в самом широком смысле - самораскрытия и соприкосновения разных сторон действительности, свойств материальной природы, так и в более специфическом смысле оповещения о новых землях, новых наблюдениях, новых знаниях; как в радиации учений, верований, законов, норм, вкусов, так и в путях разыскания сведений о них). Может показаться, что это противопоставление чисто словесное (ведь и для удовлетворения любых потребностей к книге прибегают ради заключенной в ней информации) и, следовательно, вносимая этими нашими словами информация — не более как тавтология. Но это не так. Ведь и потребности в арифметике были вызваны начальными формами хозяйства и обмена, потребности в геометрии — появлением земельной собственности, высшая математика была порождена потребностями усложнившейся механики и т.п.

И однако геометрия существует и нужна не для измерения нолей, а математические представлении, при всей их значимости для прикладной деятельности человека, имеют и абсолютное значение объективных научных истин. Конечно, все взаимосвязано, а с антропоцентрической точки зрения, и социально обусловлено, но все же и связь бывает не большей, чем у двух сторон медали, и автономное рассмотрение разных сторон единой изменяющейся действительности вполне правомерно. Специфика данного явления (информации), внутренняя логика его развития заслуживают пристального и автономного изучения, а собственные закономерности, которые могут быть при этом установлены, не только не умаляют глубины и достоверности традиционного «социально-экономического» и «историко-культурного» анализа, но, напротив, внося в него необходимые поправки и уточнения, обеспечат его прочность и продуктивность.

Главным образом это относится к таким узловым моментам, когда особенно тесно сплелись разные линии развития, как то было в XV-XVI вв., когда расцветала полиграфическая техника, раздвинулись пределы ойкумены, западноевропейская феодальная идеология перенесла тягчайший кризис и в то же время протекали те бурные и творческие процессы развития информации, о которых у нас шла речь. Эти процессы в XV-XVI вв. протекали с активностью. прежде неведомой, и в небывалых прежде масштабах способствовали как формированию личности во всей ее индивидуальности и со всем субъективным миром, так и (отнюдь не в меньшей мере!) унификации, нивелировке, закодированности (и, в частности, буквальной кодификации) мышлении и манер, стиля и правил поведения.

Мы больше присматривались к знаниям и, стало быть, учитывали чтение наиболее образованных кругов; но произведем подстановку занимательности и эмоций на место достоверности и разума, внесем поправку на силы традиции — и немало аналогичного можно будет усмотреть и в другой полусфере. Среди «убогих» и неинтеллектуальных, в рядах не только «слуг» и «деревенщины», нет, гораздо шире: в массе ремесленников и мещан, трактирщиков и возчиков, почтенных, но скромных обывателей печатная книга не отменит закодированности, типичной для идеологии догутенберговских веков. Напротив, она необычайно закрепит ее. Католический катехизис может при этом уступать место лютеранскому, бурбонских королей способен заслонить корсиканец, обработки новейших романов (вплоть до дайджеста, комиксов или кино- инсценировок) потеснит четырех сыновей Эмона, Бову-королевича или Английского милорда, к сонникам и письмовникам добавятся новейшие гороскопы, а к рыцарям и бравым генералам — сыщики и неуловимые гангстеры. Все это частности! Главным же остается то, что (вне подлинного просветительства и сознательной научно-революционной пропаганды, всегда крайне затрудненных не только при феодализме, но и в капиталистическом мире) духовная пища значительнейшей части сельского да и городского населения поставляла информацию крайне специфическую, в лучшем случае — второсортную, мировоззренчески устарелую. В подавляющей же своей массе (и в сумме чтения каждой отдельной швеи, ткача, фермера, няньки, пивовара или солдата) «литература для народа»:

1. по самой своей структуре мало отличается от «народных книг» XV и XVI столетий;
2. по научному уровню недалеко ушла от них;
3. привлекала именно тем, что далека от реальных хозяйственных, моральных, социальных, политических интересов: феи в XVI, кинозвезды и миллиардерши в XX в., феноменальные богатыри, Ваньки-ключники и белокурые супермены отлично помогают забыться, отключиться от нужды (и ответственности), но ни на грош не помогают пробуждению сознания¹Очень показателен пример, насколько нам известно, ни с книговедческих, ни с социологических позиций еще не привлекший должного внимания: в национал-социалистской Германии, при всей тоталитарности фашистской идеологии, не только прижилась, но прямо процветала беллетристика любовных (не обязательно будуарных, а тем более альковных) и авантюрно-детективных романов, в которых не только не было ходячих лозунгов, терминов или культа Гитлера, но и вообще какой бы то ни было расистской или националистской проблематики ни в явной, ни даже в скрытой форме (правда, действие обычно протекало не в Германии, а если в ней, то в давние времена). Разумеется, не было недостатка и «беллетристике», откровенно или прикровенно разжигавшей потребные властям низменные страсти, и она поощрялась, поднималась на щит и пропагандировалась продажной критикой. Но наличие и распространенность наряду с ней указанного «стерильного» чтива — факт непреложный и отнюдь не случайный. Его заведомая «аполитичность» стояла на вооружении гитлеризма ничуть не менее, чем любая разновидность активной пропагандистской информации.;
4. машинально наследует прадедовскую набожность и в своей, всегда существенной, нравоучительной и «душеполезной» части (т.е. той, которая привлекает наиболее серьезного читателя из числа потребителей этой категории литературы) прививает паи более консервативные и реакционные социальные и политические идеи.

Мощное развитие капиталистических книготорговли, издательств, печати само по себе отнюдь не разрушает этой системы, напротив, продуктивно использует ее, а ранние элементы капиталистического уклада в XV и особенно XVI столетиях кладут этому успешное начало. Как бы то ни было, но и здесь информация (или ее суррогат) вступает в новую фазу с того момента, как начинает осуществляться с помощью печати.

Как видим, имелось полное основание утверждать, что изобретение книгопечатании означало совершенно новую ступень в развитии информации. Само задуманное как механизация и построенное на абсолютно новых и технически прогрессивных принципах нормальных размеров и взаимозаменяемых деталей, изобретение Гутенберга как бы перенесло на всю будущую типографскую продукцию, т.е. на сумму вводимой в культурный оборот человечества информации, отпечаток нормативности и механической объективности — со всеми минусами, но и со всеми огромными преимуществами этих факторов. И уже на самом раннем этапе, и течение первых 100-150 лет после изобретения, стремительно развернулись новые направления, возможности, средства и методы познания, закрепления и распространения знаний (или того, что за них принималось).

Это подводит нас к немногим заключительным вопросам.

Если новая ступень в развитии всемирно-исторического процесса информации начинается в XV-XVI столетиях, то не следует ли и само изобретение Гутенберга связывать не только с техническими и социальными предпосылками книгопечатания, но и с некими закономерностями в эволюции человеческих средств информации — закономерностями, которые наука наших дней еще только начинает подмечать?

Если изобретение Гутенберга — переход на новую ступень, то где «начало следующей ступени», очередной скачок развития или перелом кривой?

Если столь акцентированы кардинальные перемены, зрелость технических, художественных, организационных и т.п. решений, найденных уже в XVI в., остается ли простор для дальнейшего развития, правомерно ли наше собственное представление о типографском искусстве и издательском деле XV и XVI вв. лишь как о «заре книгопечатания»?

Как ни разительны успехи следующих столетий в полиграфической технике, в удешевлении и распространении печатной продукции, начальный период типографского дела всегда сохранит свое совершение) особое значение, как чертеж и фундамент, прообраз и первые контуры нового.

Действительно, он открыл и утвердил те начала, которыми будет жить печать следующих веков, он начал новую страницу и книге истории информации.

Но не станем и преувеличивать: кроме технических и экономических достижений на долю следующим столетиям выпадет и совсем иная функция в области информации, не менее важная, чем все знания о древности и о далеких мирах, о книжных науках или о животных и минералах.

Информация о текущем моменте развернется лишь с возникновением регулярных газет (начало XVII в.), обретет свое полное значение лишь когда газета из официальной или официозной превратится в орган общественного мнении, регистрируя и обсуждая политические дебаты (конец XVIII в.), станет предметом первой необходимости, умножив тиражность и злободневность (XIX в.), а всей силы своего актуального вмешательства в жизнь и в социальную борьбу достигнет, лишь став (на переломе к нашему веку) коллективным агитатором и организатором масс. Здесь в свою очередь, как и в рассмотренных нами процессах, воспроизводится сходный тип эволюции — ОТ эпизодического к регулярному, от формальных упоминаний о далеком (султан принял послов, чужеземный престолонаследник обручился с заморской принцессой и т.п.) к событиям в своей стране, городе, наконец фабрике, от торжественной хроники (государевых пожалований, описаний дворцовых церемоний и т.п.) к животрепещущим вопросам обыденной жизни, от слухов к репортажу и гарантии достоверности как политических прогнозов, так и тысячи справочных сведений, бюллетеней и т. и.

Информации о самом творчестве человека: о работе научной мысли, о художественной жизни, о разрушении, камень за камнем, ветшающего мировоззрения и возведении новых философских систем — обо всем этом в наши дни информация проникла и в газеты, но в XVI в. оставалась более чем примитивной, случайной²Если «актуальная», злободневная информация и оставалась столь недостаточной, то в отношении к недавнему прошлому она именно в XVI в. кардинально изменилась. Гуманистические идеи доблести, индивидуальности, бессмертия славы, почетности художественного творчества играли при этом видную роль, однако, с точки зрения интереса к новой стороне действительности — «жизни в искусстве», — показательна именно та нового типа информация, которую при всем внимании к Плутарху нельзя было извлечь из жизнеописаний героев древности и которая воплотилась в беспрецедентной серии жизнеописаний художников, ваятелей и зодчих Вазари (1650; 1568).. Еще до последних десятилетий XVII в, она осуществлялась почти единственно в форме переписки. Ученый об открытии извещал далекого чужеземного коллегу латинским письмом, да еще основательно зашифрован мудреной анаграммой свое имя, а смысл открытия заключив в ультраметафорическое двустишие. О новой трагедии узнавали из придворной живой хроники. Перестройка научной работы на новых началах (ученые общества, академии) потребовала срочной и регулярной информации как для собственных нужд «ученых компаний», так и для обмена новостями (отчасти заявочной регистрации) с научными центрами других стран, трудящимися над теми же математическими, астрономическими или химическими проблемами. Рождение «Комментариев» (ученых записок), «Трудов», «Философских дебатов» (т.е. протоколов научных заседаний с включением «Докладов») и т.п. — вот что создало научную журналистику и сериальные издания, примерно в те же поздние десятилетия XVII в., когда из пустейших придворных «Курьеров», «Меркуриев» и «Вестников» начали формироваться литературно-общественные журналы.

Впрочем, в зародышевой форме злободневная информация не отсутствовала и в наш период: о некоторых ее разновидностях уже говорилось. Но она была сплошь эпизодичной и либо чисто официальной, либо связанной с такими мировыми сенсациями, как «вновь открытые острова», о которых узнали от вернувшегося из плавания Колумба. Об осаде турками Родоса и 1481 г. поведал спасшийся защитник острова Мари Дюпюи и немедля выпустил брошюру (зачитанную настолько, что сохранившийся в Публичной библиотеке в Ленинграде экземпляр является одним из всего двух известных).

Как и в случае с римскими таксами, библиотека АН СССР отнюдь не специализировалась на собрании инкунабул этого типа; однако и в ее коллекции они найдутся: «Реформация» (Reformation) Фридриха III (Аугсбург, 1484), «Разоблачение фальшивых известий французов в защиту чести августейшего короля римского Максимилиана I» (1491), «Известно о турках» (1496). Стейнберг приводит брошюру 1508 г. с английской реляцией о недавней битве.

На наших рисунках обложка немецкой брошюры аналогичного назначения, 1500-х годов. О спросе на злободневную хронику красноречиво свидетельствуют рисунки. Они выполнены в разной манере, одна картинка совсем простонародная дешевка, другая вполне добротно реалистична, хорошо скомпонована и повествовательна. Это два из почти одновременно выпущенных изданий, еще за 10 лет до выступления Лютера, вызвавших жгучий интерес по своей тематике. В Базеле были осуждены на сожжение четыре доминиканца за то, что с помощью инсценируемых чудес они обобрали одного простодушно набожного портного. А восемь десятилетий спустя, в дни похода «Великой Армады», англичане раздобыли текст декларации ее флотоводца, герцога Медины, срочно перевели и напечатали ее брошюрой и не ошиблись в расчете на патриотическую реакцию британцев. Само собой, не было недостатка в ультраактуальных печатных ордонансах, эдиктах, парламентских решениях, гугенотских и антигугенотских плакатах и в Нидерландах и во Франции в 1570-1590-е годы, но все же регулярной, стабильной и широко осведомленной информации даже о военно- и церковно-политических событиях XVI столетие не знало.

В связи со сказанным можно следующими после изобретения Гутенберга этапами считать возникновение газет, а затем и образование серий и журналов, новыми ступенями — изобретение средств дальней связи — телеграфа и телефона, появление фотографии и, уже за последнее столетие, конструирование и использование приборов, информирующих о процессах, недоступных наблюдению ни органами чувств человека, ни приборами, непосредственно их усиливающими (как телескоп, микроскоп, призма).

Сама информация стара буквально как мир. С овладении эффективным средством информации — речью — начинается человеческое общество, более того — сам человек в отличие от человекообразных. Но наука об информации, овладение ее механизмами, несмотря на все колоссальные успехи средств связи и печати в прошлом и нынешнем веках, складывалась на глазах наших современников — и отнюдь еще не сказала своего последнего слова.

Не удивительно, что и в настоящем этюде информация об его предмете дается самая первичная, приблизительная, безусловно во многом не совершенная. Насколько мы осведомлены (а здесь весьма вероятен дефицит информации), даже сама постановка вопроса беспрецедентна (по крайней мере, в книговедческой литературе). Если она том не менее закономерна, а подмеченный факт соответствует не аберрации или домыслу фантазии, но действительности, то дальнейшие этапы информации о предмете нужны.

Решающими они станут лишь при обследовании всей полноты материала, во всех его взаимосвязях, при анализе каждой отдельной категории явлений, книжной продукции (не исключая рукописной!) отдельных периодов, исторических моментов, стран и зон, при критическом сопоставлении, цифровом анализе, иллюстрации целыми сериями примеров, глубокой и тесной увязке как со специально полиграфическими (а также искусствоведческими, историко-литературными и т.п.), так и с общеисторическими знаниями. К чему автор и призывает.