Книга в истории человеческого общества

Изучение библиотеки до Великой Октябрьской социалистической революции


Мы собрали здесь (все известные нам) литературные сведения о библиотеке Вольтера до времени ее передачи в Публичную библиотеку, чтобы показать, как неполны и, в сущности, бесцветны все приводимые в литературе данные, о сколь ничтожном интересе к ней (и прежде всего о сколь недостаточном знакомстве с нею) они свидетельствуют. Положение не изменится и после 1802 г., и путеводители по Публичной библиотеке не внесут новых штрихов в эту картину, а русская буржуазная наука по-прежнему пройдет мимо этого собрания.

Если персонально Екатерину II как человека (и притом как личность, несомненно, более культурную, чем ее преемники на престоле) и нельзя, пожалуй, обвинять в подобном прямом злом умысле против одного из величайших талантов своего века, то русское самодержавие как таковое фактически полностью обезвредило весь этот доставшийся в его руки арсенал вольномыслия, сумев совершенно изъять его не только из общественно-публицистического, но даже академически научного оборота. Пусть больше тут было бездушной работы полицейско-бюрократического автомата, нежели сознательной политики; все же только одному Пушкину удалось проникнуть за запретный порог эрмитажной залы. Отметим при этом, что для получения разрешения рассмотреть библиотеку Вольтера даже весьма привилегированному исследователю приходилось обращаться чуть ли не на высочайшее имя, а после получения (по докладу Бенкендорфа) всемилостивейшего разрешения и пришел в движение целый механизм высоких инстанций, чтобы об этом факте поставить в известность надлежащие начальства.

Что же касается (уже в позднейшие времена) стеснительного запрета получать ежедневно для просмотра свыше пяти книг, то, какими бы внеполитическими видами он не был обоснован, мы не можем объективное его значение усматривать только в обеспечении сохранности книг; социальный результат этого (для Публичной библиотеки беспрецедентного) запрета сводился к посильному изъятию этого материала из культурного обихода, несмотря на то, что теперь библиотека уже не рассматривалась как личная, дворцовая собственность царей.

На таком фоне становятся понятными те проявления общего игнорирования библиотеки Вольтера русскими учеными и даже французскими исследователями, о которых говорилось выше. Отсылая к другим достаточно ярким примерам недооценки этого собрания. ограничимся здесь констатированием трех фактов. «За всю вторую половину XIX в. после Леузон ле Дюка не появилось ни одной новой работы, посвященной вольтеровской библиотеке, и не было сделано ни единого шага для ее научного освоения.

В 1872 г. было напечатано археографически солидное, чисто академическое издание А.Ф. Бычкова «Письма Петра Великого, хранящиеся в Императорской Публичной библиотеке», и, — хотя помимо собственных писем царя Петра в нем приведены и «подробные описания» всех «имеющихся в Библиотеке рукописей, заключающие материалы для царствования» Петра I («Ими. Публичная Библиотека за сто лет», с. 369), — пять томов рукописей, целиком посвященных Петру и его эпохе и хранящихся в Публичной библиотеке, но в составе библиотеки Вольтера они здесь не упоминается.

Деятельность Публичной библиотеки по отношению к вольтеровскому собранию свелась к составлению инвентаря и производству в 1879 г. подсчета, установившего наличность 8420 названий в 6902 томах.

Попытка впервые серьезно организовать эксплуатацию этой «золотоносной жилы» относится уже к XX в., к кануну первой мировой войны. Все властнее и напряженнее в академической науке становятся требования накопления критически проверенного материала; вопросы творческой истории начинают ставиться применительно и к вольтеровским текстам; дефекты и недостатки всех предыдущих изданий, не исключая и молановского, становятся все более очевидными. Имеющий ряд заслуг в области отдельных вольтеровских текстов французский вольтеровед Фернан Косси (Fernand Caussy), автор монографии «Вольтер — феодальный сеньор» и книги о Лакло, командируется в 1913 г. французским Министерством народного просвещения в Петербург для работ в вольтеровской библиотеке. В отличие от двух своих предшественников — Леузон ле Дюка и де ла Феррьера, — он специально посвятил все время своей командировки изучению Вольтеровской библиотеки, но подобно им и он начал с легче осуществимой задачи, т.е. с выявления рукописей, а не маргиналий.

Именно инвентаризация рукописей сулила наиболее крупные находки при сравнительно меньшем объеме работ и с точки зрения как истории вольтеровского творчества, так и интересов критического издания, была насущно неотложной. К изучению же книг Косси даже не приступал. Приходится лишь сожалеть, что у Косси за этим первым этапом работы не последовал переход к другому: после выявления рукописей он даже не приступил к изучению книг во всей их своеобразной многогранности. Особенно же досадно, что война, по видимому, только оборвала сопутствовавшую этой инвентаризации исследовательско-издательскую работу, широко задуманную и не менее широко возвещенную Косси, начавшим в 1913 г. публикацию «примерно десяти томов неизданных материалов из петербургских фондов».

Страдает значительной недоделанностью и самый «Инвентарь рукописей Вольтера, хранящихся в Императорской Публичной библиотеке в Санкт-Петербурге», увидевший свет в 1913 г. в серии «Архива научных командировок». Инвентарь этот, как мы убедились, далеко не свободен от погрешностей и даже неточностей. Но во всяком случае заслуга Косси в том, что он на конкретном примере показал, что сулит использование петербургских фондов, дал в руки исследователю инструмент для ознакомления с составом рукописной части этих фондов, а попутно в краткой, но содержательной вступительной статье ознакомил и более широкие круги с историей и характером вольтеровской библиотеки, ограничившись, правда, в отношении русских источников одним томом Сборника Императорского русского исторического общества. Тем не менее и в этом выгодное отличие его работы от прочих работ его соотечественников, более или менее бессознательно исходивших из безнадежно устарелого, уже тогда порочною принципа «Rossica non leguntur».

В буржуазном вольтероведении этот принцип действовал с полной силой, и понятие «Россика» применялось в столь широким смысле, что, например, в весьма солидной международной библиографии по Вольтеру за 100 лет (1825-1925), выпущенной в 1929 г. в США М.-М. Барром, среди 1494 сочинений, добросовестно почерпнутых из самых подчас экзотических изданий, не фигурирует почему-то ни одного названия русских работ. Да и самое появление работы Косси, казалось бы, затрагивающей весьма близкие французскому вольтероведению интересы, осталось незамеченным. Тщетно мы ищем даже упоминания о нем в руководящих литературоведческих органах Франции. He подозревай о ней, какой-то «патриот» запрашивает в 1924 г. «Искателей и любопытствующих» о том, не известно ли о существовании какого-либо инвентаря рукописей Вольтера, находящихся в Публичной библиотеке, «на которые среди прочих рукописей, принадлежавших русской императрице Екатерине II, большевистское правительство наложило руку (!)»; он почерпнул эти сведения из «Последних новостей», которые, кстати, поспешили сообщить о том, будто французское правительство пытается в связи с этим затребовать у советского комиссара возврата (!) этих рукописей Франции.

Этот анекдотический факт — не случайность, а именно следствие вредных буржуазно-националистических тенденций в библиографии и историографии, отнюдь не искупаемых теми вспышками интереса к связям Вольтера с Россией, которыми ознаменовывались официальные даты «франко-русского сближения». Выше уже упоминалось, как мало было использовано при подготовке молановского издания сочинений Вольтера петербургское собрание: редактору приходилось не раз ссылаться на интересующую нас библиотеку, и, несмотря на это, он смог через 20 лет после переноса ее в Публичную библиотеку дать неверную справку об ее местонахождении; так, издавая в 1880 г. письмо Фридриха II от 7 апреля 1744 г., Молан сравнивает текст Бешо с оригиналом, якобы хранящимся в «Эрмитажной библиотеке в Санкт-Петербурге». Казалось бы, мелочь! Но она свидетельствует не только о недостатке внимания к чужому материалу и к библиотечной топографии далекого Петербурга; это лишь штрих в общей картине поразительной неосведомленности, нередкой, к сожалению, у французских историков Вольтера, едва речь заходит о вопросах русской действительности. Если подчас грешат неосведомленностью в вольтеровском материале отдельные русские историки XIX в. (главным образом консервативного лагеря), то это никак не искупает те десятки примеров, которые так легко привести в подкрепление нашего упрека французской буржуазной науке.

MaxBooks.Ru 2007-2023