Открытие Индии

После Перл-Харбора. Ганди и ненасилие

К тому времени, когда мы вышли из тюрьмы, задачи, стоявшие перед нашим националистическим движением, ничуть не изменились. Проблема взаимоотношений Индии с Англией оставалась прежней. Тюрьма сказывается на людях по-разному: у одних дух оказывается совершенно сломленным или ослабленным, другие закаляются и еще больше укрепляются в своих убеждениях, и обычно именно последние оказывают наибольшее влияние на народные массы.

Однако, несмотря на то, что в нашем положении как нации не произошло никаких изменений, события в Перл-Харборе и то, что за ними последовало, внезапно создали новую напряженность и открыли новые перспективы. Рабочий комитет Конгресса немедленно собрался в атмосфере этой новой напряженности.

Японцы еще не успели к этому времени далеко продвинуться, но нанесли уже ряд серьезных и ошеломляющих поражений. Война перестала быть каким-то далеким зрелищем, она начала приближаться к Индии, затрагивать ее непосредственно.

Конгрессисты прониклись горячим желанием активно участвовать в этих опасных событиях, и в этой новой обстановке вся эта затея — сознательно подвергать себя тюремному заключению — казалась уже бессмысленной. Но что мы могли сделать, не получив хоть какой-нибудь возможности для почетного сотрудничества, не дав народу какого-то позитивного стимула для действия? Одного лишь негативного страха перед грозящей опасностью было недостаточно.

Несмотря на историю прошлого и на все то, что произошло, мы были готовы предложить свое сотрудничество в войне, и в особенности в деле обороны Индии, при том обязательном условии, что будет создано национальное правительство, которое позволит нам действовать в сотрудничестве с другими силами страны и даст народу почувствовать, что это действительно национальная война, а не война, навязанная нам чужеземцами, поработившими нас.

Что касается этого общего подхода к вопросу, среди конгрессистов и большинства народа не существовало разногласий. Однако довольно неожиданно возникли серьезные расхождения принципиального характера. Ганди оказался не в силах отбросить свой основной принцип ненасилия даже по отношению к внешней войне. Сама близость этой войны как бы явилась вызовом ему, испытанием его убеждений.

Если бы он отказался от своего принципа в этот критический момент, это означало бы одно из двух: либо ненасилие не является всеобъемлющим и основополагающим принципом и образом действий, каковым оп его считал, либо он не прав, отказываясь от пего или идя на компромисс. Он не мог отказаться от того, во что верил всю свою жизнь и на чем построил всю свою деятельность, и оп чувствовал, что ему надо примириться с неизбежными последствиями этого принципа ненасилия.

Аналогичное затруднение и конфликт возникли впервые примерно в период мюнхенского кризиса 1938 года, когда война казалась совсем близкой. Я находился в то время в Европе и не присутствовал при происходивших спорах. Однако затруднение исчезло с окончанием кризиса и отсрочкой войны. Когда же в сентябре 1939 года война действительно началась, подобный вопрос не возникал и нами не обсуждался.

Лишь в конце лета 1940 года Ганди снова дал нам попять, что он не может поддержать насильственные военные действия и хотел бы, чтобы Конгресс занял такую же позицию в этом вопросе. Оп соглашался оказывать моральную и всякую иную поддержку, исключая практическую помощь в вооруженных насильственных действиях. Он желал, чтобы Конгресс заявил о своей верности принципу ненасилия даже в условиях свободной Индии. Ганди, разумеется, знал, что в стране и даже в самом Конгрессе имеется немало людей, не разделяющих этой веры в принцип ненасилия.

Он понимал, что в вопросах, касающихся обороны, правительство свободной Индии, по всей вероятности, откажется от ненасилия и создаст свои вооруженные силы — сухопутные, морские и воздушные. Но он хотел, чтобы Конгресс как можно выше держал знамя ненасилия, воспитывая тем самым сознание людей и все больше приучая их думать о мирных способах борьбы. Милитаризация Индии внушала ему ужас. Он мечтал о том, чтобы Индия стала символом и образцом ненасилия и чтобы своим примером она заставила весь остальной мир отказаться от пути войны и насилия. Даже если в целом Индия этой идеи не примет, Конгресс все же не должен отказываться от нее в час испытания.

Принцип и практика ненасилия давно были приняты Конгрессом применительно к нашей борьбе за свободу и достижению единства в стране. Однако оп никогда не шел дальше этого и не распространял этот принцип на оборону от внешней агрессии или на внутренние беспорядки. Он проявлял горячий интерес к укреплению индийской армии и неоднократно требовал ипдианизации ее офицерского состава. Конгрессисты — члены Центральной легислатуры часто вносили или поддерживали резолюции по этому вопросу.

Мой отец в качества лидера Национального конгресса в двадцатых годах согласился войти в состав комитета Скина, созданного с целью индианизации и реорганизации индийской армии. Впоследствии он из него вышел, но причиной тому были политические соображения, не имевшие никакого отношения к ненасилию.

В 1937-1938 годах депутаты-конгрессисты после консультации со всеми правительствами провинций внесли в Центральное законодательное собрание предложения о расширении индийской армии, ее механизации, увеличении до смешного незначительных, почти не существующих военно-морских и военно-воздушных сил и о постепенной замене английской армии в Индии индийской армией.

Так как содержание английских войск в Индии обходилось примерно в четыре раза дороже содержания индийских войск, то механизация и увеличение численности последних в случае замены ими английских войск не потребовали бы больших дополнительных затрат. В период Мюнхена снова подчеркивалась важность увеличения военно-воздушных сил, однако правительство заявило, что мнения специалистов на этот счет расходятся.

В 1940 году депутаты-конгрессисты специально присутствовали на сессии Центрального законодательного собрания, чтобы вновь повторить свои предложения и указать на то, сколь некомпетентными оказались правительство и его военное ведомство при разработке планов обороны Индии.

Насколько мне известно, вопрос о ненасилии никогда не рассматривался применительно к армии, военно-морскому флоту, авиации или полиции. Считалось само собой разумеющимся, что сфера его применения ограничена нашей борьбой за свободу. Правда, теория ненасилия во многих отношениях оказала сильнейшее воздействие на нашу идеологию и сделала Конгресс решительным сторонником всеобщего разоружения и мирного разрешения всех, как международных, так и внутринациональных споров.

В тот период, когда в провинциях действовали конгрессистские правительства, многие из них стремились ввести в какой-то форме военное обучение в университетах и колледжах. Но правительство Индии не одобрило этой идеи и помешало ее осуществлению.

Ганди, без сомнения, осуждал все эти тенденции, однако он не вмешивался. Он был даже против использования полиции в качестве вооруженной силы для подавления беспорядков и выражал свое огорчение, если это случалось. Однако он примирился с этим, как с наименьшим из зол, и надеялся, что его учение постепенно проникнет в сознание индийского народа. Именно неодобрение им этих тенденций внутри Конгресса побудило Ганди в начале тридцатых годов порвать формальную связь с Конгрессом и выйти из его состава, хотя и после этого он остался бесспорным руководителем и советником Конгресса.

Такое положение было ненормальным и неприятным для всех нас, но, по-видимому, это давало ему возможность считать, что он не несет личную ответственность за все те решения, которые Конгресс принимал время от времени и которые не вполне согласовывались с его принципами и убеждениями. В душе Ганди постоянно существовал этот внутренний конфликт, и он пронизывал всю нашу национальную политику: конфликт между Ганди — национальным вождем и Ганди — человеком, проповедующим учение, которое обращено не только к одной Индии, но и ко всему человечеству, всему миру.

Примирить строгую приверженность к правде, какою она вам представляется, с соображениями целесообразности и требованиями жизни, особенно политической жизни, — это весьма нелегкая задача. Обычно люди даже и не тревожатся из-за подобных проблем. Правде они отводят отдельное место где-то в уголке своего сознания — если вообще отводят ей какое-либо место, — а в практике своей руководствуются соображениями целесообразности.

В политике — это всеобщее правило, и не только потому, что политики, к сожалению, представляют собой особенную разновидность оппортунистов, а потому, что они не могут руководствоваться чисто личными принципами. Они должны заставлять действовать других, а потому им приходится учитывать их слабости, их понимание правды и их приверженность к ней. Все это заставляет политиков в той или иной мере поступаться правдой и приспосабливать ее к существующим условиям.

Такое приспособление становится неизбежным, и все же оно всегда связано с риском: тенденция к пренебрежению правдой и отказу от нее усиливается, и единственным критерием действия становится целесообразность.

Ганди, при всей его непоколебимой преданности определенным принципам, проявил огромную способность приноравливаться к взглядам других людей и к изменяющимся обстоятельствам, учитывать сильные и слабые стороны этих людей, особенно сильные и слабые стороны народных масс, а также меру их способности действовать в соответствии с правдой, как они ее себе представляли. Однако время от времени он останавливается, как бы испугавшись, что зашел слишком далеко по пути компромисса, и возвращается к своим исходным позициям.

В разгар действия он, по-видимому, пребывает в согласии с настроениями масс, учитывает их возможности и соответственно применяется к ним; в другое время он выступает больше как теоретик и, видимо, менее способен приспосабливаться к окружающим условиям. Такое же несоответствие наблюдается и в его деятельности, и в его работах. Это сбивает с толку его собственный парод и в еще большей мере тех, кто не знаком с условиями Индии.

В какой мере личность одного человека может оказать влияние на мышление и идеологию народа, сказать трудно. Влияние некоторых исторических личностей было очень сильным, но, возможно, они лишь подчеркивали и выявляли нечто, уже существовавшее в сознании народа, или находили ясное и четкое выражение смутно осознаваемым идеям своей эпохи. В наше время влияние Ганди на сознание индийского народа огромно. Как долго и в какой форме оно сохранится — покажет будущее.

Влияние Ганди распространяется не только на тех, кто разделяет его взгляды, признает его национальным вождем, но также и на тех, кто не согласен с ним и относится к нему критически. В Индии мало кто целиком принимает его учение о ненасилии или его экономические теории, и все же на очень многих они так или иначе оказали свое влияние. Пользуясь обычно религиозными понятиями, Ганди делает упор на моральный подход к проблемам политики и повседневной жизни.

Религиозная сторона его учения оказала свое воздействие главным образом на тех, кто проявлял к ней склонность, моральный же подход оказывал влияние и на других. Многие заметно поднялись на более высокий уровень морально-этического поведения; еще больше оказалось таких, которых он побудил хотя бы мыслить морально-этическими понятиями, а мысли уже сами по себе оказывают некоторое воздействие на их деятельность и поведение.

Политика перестает быть просто вопросом целесообразности и оппортунизма, каковым она обычно была повсюду, и всякая мысль и действие подготовляются непрерывной моральной борьбой. Целесообразность или то, что представляется непосредственно осуществимым и желательным, никогда нельзя игнорировать, однако эти соображения несколько ослабляются иными соображениями и учетом более отдаленных последствий.

Влияние Ганди в различных областях широко распространилось по всей Индии, оставив на ней свой след. Однако он стал крупнейшим и наиболее выдающимся из индийских вождей не благодаря своему учению о ненасилии или своим экономическим теориям. Для огромного большинства индийского народа он является символом решимости Индии добиться освобождения, ее воинственного национализма, ее отказа подчиниться высокомерной силе, символом неизменного сопротивления всему, что влечет за собой национальное бесчестие.

Хотя многие в Индии расходятся с ним во взглядах по самым различным вопросам, хотя они критикуют его или даже порывают с ним по тому или иному конкретному поводу, но в момент действия и борьбы, когда на карту поставлена свобода Индии, все они снова собираются вокруг него, видя в нем своего неизменного руководителя.

Когда в 1940 году Ганди поднял вопрос о принципе ненасилия в связи с войной и будущим свободной Индии, Рабочий комитет Конгресса вынужден был подойти к этой проблеме со всей прямотой. Комитет дал ему понять, что не может идти в этом вопросе так далеко, как этого хотел бы Ганди, и что он никак не может связать Индию или Конгресс обязательством применять этот принцип в будущем в области внешней политики. Это привело к полному и открытому разрыву с ним в данном вопросе.

Дальнейшие дискуссии привели двумя месяцами позже к выработке согласованной формулы, которая была впоследствии принята Исполнительным комитетом Конгресса как составная часть одной из его резолюций. Эта формула не вполне отражала позицию Ганди, в ней было лишь изложено, с согласия Ганди, быть может данного против воли, что должен Конгресс заявить по этому вопросу.

К этому времени английское правительство уже отвергло последнее предложение Конгресса о сотрудничестве в войне на основе создания национального правительства. Надвигался конфликт, и вполне естественно, что Ганди и Конгресс обратили свои взоры друг к другу и стремились примирить свои разногласия. Эта формула не касалась войны, ибо как раз перед тем наше предложение о сотрудничестве было самым бесцеремонным и категорическим образом отвергнуто. Она теоретически определяла позицию Конгресса в отношении ненасилия и впервые заявляла о том, как свободная Индия должна будет, по мнению Конгресса, применять этот принцип в своих внешних отношениях. Эта часть резолюции гласила:

Всеиндийский комитет Конгресса «твердо верит в политику и практику ненасилия не только в борьбе за сварадж, но также и в свободной Индии, в той мере, в какой это может быть там применено. Комитет убежден — и последние мировые события укрепляют его в этой мысли, — что, если мир не хочет подвергнуть себя разрушению и вернуться к состоянию варварства, необходимо осуществить всеобщее полное разоружение и установить новый, более справедливый политический и экономический порядок.

Поэтому свободная Индия будет всеми силами поддерживать всеобщее разоружение и будет сама готова показать в этом отношении пример всему миру. Осуществление этой инициативы неизбежно будет зависеть от внешних факторов, а также от внутренних условий, но государство сделает все, что в его силах, для претворения в жизнь этой политики разоружения. Действительное разоружение и установление всеобщего мира путем прекращения национальных войн зависят в конечном счете от устранения причин, вызывающих войны и национальные конфликты.

Эти причины должны быть искоренены путем ликвидации господства одной страны над другой и эксплуатации одним народом другого народа или группы. Индия будет прилагать мирные усилия для достижения этой цели, и именно эту задачу имеет в виду индийский народ, желая обрести статус свободного и независимого государства. Достижение этой свободы явится прелюдией к тесному объединению с другими странами в рамках содружества свободных наций в интересах мира и всеобщего прогресса».

Как видим, хотя эта декларация решительно подтверждает стремление Конгресса к мирным действиям и к разоружению, она в то же время выдвигает ряд оговорок и ограничений.

Внутренний кризис в Конгрессе был разрешен в 1940 году. За этим для многих из нас последовал целый год тюремного заключения. Однако точно такой же кризис возник вновь в декабре 1941 года, когда Ганди стал настаивать на полнейшем соблюдении принципа ненасилия. Снова произошел раскол и возникли открытые разногласия. Председатель Конгресса маулана Абул Калам Азад и другие не могли согласиться с точкой зрения Ганди.

Стало очевидно, что весь Конгресс в целом, включая и некоторых верных последователей Ганди, не согласен с ним в этом вопросе. Сила обстоятельств и быстрая смена драматических событий оказали влияние на всех нас, в том числе и на Ганди, и он не стал навязывать свою точку зрения Конгрессу, не присоединяясь в то же время и к взглядам Конгресса.

Этот вопрос ни разу больше не поднимался Ганди в Конгрессе. Когда впоследствии прибыл сэр Стаффорд Криппс со своими предложениями, вопрос о ненасилии не поднимался. Его предложения рассматривались исключительно с политической точки зрения. В последующие месяцы вплоть до августа 1942 года национализм Ганди и его горячее стремление к свободе побудили его даже согласиться на участие Конгресса в войне при условии, что

Индия сможет действовать как свободное государство. Для него это было поразительное и знаменательное изменение позиции, связанное с моральными и душевными страданиями. В борьбе между принципом ненасилия, который стал для него источником жизненной силы, смыслом существования, и свободой Индии, являвшейся его главной всепоглощающей страстью, чаша весов склонилась в сторону последней. Это, конечно, не означало, что его вера в ненасилие ослабла. Это означало лишь, что он готов был согласиться на то, чтобы Конгресс не применял этого принципа к данной войне. Практический государственный деятель одержал верх над непреклонным пророком.

Наблюдая и размышляя над борьбой в душе Ганди, которая нередко порождала такое множество кажущихся противоречий и которая столь непосредственным образом затрагивала меня и мою деятельность, я вспомнил одно место из книги Лиддел Гарта: «Идея окольного пути тесно связана со всеми проблемами, имеющими касательство к влиянию одного разума на другой разум — этому важнейшему фактору человеческой истории.

Однако ее трудно примирить с другим принципом, заключающимся в том, что к истинным выводам можно прийти или приблизиться, лишь следуя по пути истины, не считаясь с тем, куда она может привести и какое действие она может оказать на различные заинтересованные круги.

История является свидетельницей того, какую важную роль пророки играли в прогрессе человечества, что доказывает, насколько практически полезно с полной откровенностью говорить правду так, как ты ее себе представляешь. Однако ясно также, что принятие и распространение этого откровения всегда зависело от другой категории людей — от вождей, которым приходилось быть стратегами в области философии, добивающимися компромисса между истиной и способностью людей воспринимать ее. Их успех часто зависел от того, насколько они сами постигли истину, а также от практической мудрости, проявлявшейся ими при ее провозглашении.

Пророков неизбежно забрасывают камнями; такова их участь, и это критерий того, в какой мере выполнили они свое предназначение. Но вождь, которого забрасывают камнями, доказывает тем самым, что он не справился со своей задачей по недостатку мудрости или же потому, что он спутал свои функции с функциями пророка.

Только время может показать, оправдают ли результаты этой жертвы его явный провал как вождя, провал, делающий ему честь как человеку. По крайней мере, он избегает более распространенного греха вождей — принесения истины в жертву целесообразности без какой бы то ни было выгоды для дела. Ибо всякий, кто привык подавлять истину в угоду тактике, производит урода из недр своего разума.

Существует ли практический способ сочетать процесс постижения истины с процессом ее приятия? Возможное разрешение этой проблемы подсказывается некоторыми стратегическими принципами, указывающими на то, как важно постоянно иметь в виду определенную цель и применять для ее достижения средства, отвечающие обстоятельствам. Противодействие истине неизбежно, особенно если истина облекается в форму какой-либо новой идеи, но сила сопротивления может быть уменьшена, если уделить внимание не только цели, но и методу подхода.

Избегай фронтального наступления на давно укрепленную позицию, вместо этого старайся обойти ее с фланга, с тем чтобы натиску истины подвергалась более уязвимая сторона. Однако всякий раз, избирая подобный окольный путь, нужно следить за тем, чтобы не уклониться от истины, ибо ничто не может быть более губительным для ее утверждения, как скатиться ко лжи.

Присматриваясь к тому, через какие этапы прошли различные новые идеи, пока они не получили признания, мы убеждаемся, что этот процесс был облегчен в тех случаях, когда их удавалось представить не как нечто совершенно новое, а как возрождение в модернизированном виде освещенных временем, но позабытых принципов или практики. Для этого не надо было прибегать к обману, надо было лишь взять на себя труд обнаружить такую связь, ибо «нет ничего нового под солнцем».