Две точки зрения: индийская и английская
События, происшедшие в Индии в августе 1942 года, не были неожиданными. Они представляли собой кульминационный пункт всех предшествовавших событий. Об этом много было написано в порядке нападок, критики и самозащиты, немало сделано разъяснений. И все-таки большая часть из того, что написано по этому поводу, бьет мимо цели, ибо в них авторы пытаются применить чисто политические соображения к тому, что глубже по значению, чем политика.
Основой всего было глубокое убеждение, что терпеть иностранное автократическое господство и жить под его гнетом больше невозможно. Все остальные вопросы, будь то вопрос о том, можно ли при сохранении этого господства произвести улучшения или достичь прогресса в некоторых областях, или вопрос о том, не приведет ли открытый вызов властям к еще более пагубным последствиям, стали вопросами второстепенными.
Осталось только одно непреоборимое стремление освободиться от иностранного господства, заплатив любую цену за освобождение, оставалось только убеждение, что этого терпеть нельзя, что бы ни случилось.
Это настроение не было новым, оно существовало уже много лет. Но раньше оно сдерживалось многими способами и не шло в ногу с событиями. Война сама по себе играла роль как сдерживающего, так и стимулирующего фактора. Она открыла нам глаза на важнейшие события и революционные перемены, на возможность осуществления наших надежд в ближайшем будущем, и она же затормозила осуществление многого из того, что мы могли бы сделать, побуждаемые стремлением помочь и, безусловно, никоим образом не помешать борьбе против держав оси.
Но в ходе войны становилось все яснее, что западные демократии борются не за изменение, а за увековечение старого порядка. До войны они умиротворяли фашизм не только потому, что они боялись его последствий, но и по причине известных идеологических симпатий к нему и ввиду крайней неприязни к некоторым из вероятных альтернатив ему.
Нацизм и фашизм не были внезапным явлением или случайностью в истории. Они были естественным следствием прошлых событий, великодержавной политики и расовой дискриминации, национальной борьбы, растущей концентрации власти, технического прогресса, не находившего себе выхода в рамках существующего общества, внутреннего конфликта между демократическим идеалом и противоречащим ему социальным строем.
Политическая демократия в Западной Европе и Северной Америке, открывая пути к преуспеянию как нации в целом, так и каждой личности в отдельности, высвободила новые силы и идеи, которые имели своей целью достижение экономического равенства. Конфликт был внутренне обусловлен: должно было последовать либо расширение этой политической демократии, либо покушение на нее с целью ограничить ее и покончить с ней. Демократия расширилась как по своему содержанию, так и по распространению, несмотря на противодействие, которое она постоянно встречала, и стала общепринятым идеалом политической организации.
Но наступило время, когда дальнейшее расширение ее стало угрожать основам социального строя, и тогда защитники этого строя стали шумливыми и активизировались. Они организовались для того, чтобы оказать сопротивление дальнейшим изменениям. В тех странах, где в силу сложившихся обстоятельств кризис развился быстрее, демократия была открыто и преднамеренно подавлена и на сцене появились фашизм и нацизм.
В демократических странах Западной Европы и Северной Америки происходили те же самые процессы, хотя многие другие факторы задерживали наступление кризиса, и возможно, что более старые традиции мирного и демократического правления также содействовали этому. Некоторые из этих демократических стран владели колониями, где вообще отсутствовала какая-либо демократия и где господствовала та самая форма авторитарного режима, которая сближается с фашизмом.
Здесь так же, как и в фашистских странах, правящий класс в целях подавления стремления к свободе заключил союз с реакционными и оппортунистическими группами и осколками феодального режима. И здесь также они начали утверждать, что демократия, хотя она и хороша как некий идеал и желательна в метрополиях, не подходит для особых условий, существующих в их колониальных владениях. Таким образом, естественно, что эти западные демократии чувствовали некоторого рода идеологическое родство с фашизмом, хотя им и не нравились многие из его наиболее зверских и грубых проявлений.
Ведя в целях самообороны вынужденную борьбу, они надеялись на восстановление той самой системы, которая потерпела столь ужасный крах. На войну смотрели как на оборонительную, изображали ее как таковую, и в известном смысле это так и было. Но война имела и другой аспект, аспект моральный, который выходил за рамки военных целей и активно выступал против фашистской идеологии. Ибо эта война, как говорилось, велась за души народов всего мира.
Она несла в себе семена перемен не только для фашистских стран, но и для Объединенных Наций. Этот моральный аспект войны затемнялся мощной пропагандой, причем ударение делалось на обороне и увековечении прошлого, а не на создании нового будущего. На Западе было немало людей, которые горячо верили в этот моральный аспект войны и желали создания нового мира, который дал бы некоторые гарантии от полного краха человеческого общества, выразившегося в самом факте мировой войны.
Огромные массы людей повсюду, особенно среди тех, кто сражался и отдавал жизнь на поле боя, надеялись, хотя и смутно, но твердо, на эти перемены. Были также сотни миллионов обездоленных людей, подвергаемых эксплуатации и расовой дискриминации в Европе и Америке и в особенности в Азии и Африке, которые не могли отделить войну от сохранившихся у них воспоминаний о прошлом и о своих бедствиях в настоящем и которые страстно надеялись, даже в тех случаях, когда не было оснований для надежды, что война как-нибудь облегчит давившее их бремя.
Но взоры лидеров Объединенных наций были обращены в другую сторону, их взоры были обращены назад — в прошлое, а не вперед — в будущее. Иногда они красноречиво говорили о будущем, чтобы умиротворить свой парод, но политика их имела мало общего с этими красивыми фразами.
Для Уинстона Черчилля это была война реставрации и ничего больше, это было сохранение с небольшими изменениями как социального строя Англии, так к политической структуры ее империи. Президент Рузвельт выступал более многообещающе, но его политика существенно не отличалась от общей политики. И, тем не менее, многие люди во всем мире с надеждой обращали к нему свои взоры как к человеку, обладавшему большой проницательностью и глубокой государственной мудростью.
Таким образом, будущее Индии, как и остальных стран мира, поскольку это зависело от английских правящих классов, должно, было соответствовать прошлому, а настоящее должно было обязательно походить на него. Семена этого будущего высевались в настоящем. Предложения Криппса, несмотря на то что они казались шагом вперед, создавали для нас новые и опасные проблемы, которые грозили стать непреодолимыми барьерами на пути к свободе.
В известной степени это уже имело место. Всепроникающая автократия и авторитарный режим, установленный английским правительством в Индии, а также широкое подавление элементарных гражданских прав и свобод были доведены до крайних пределов во время войны и под ее прикрытием. Никто из нынешнего поколения не переживал еще ничего подобного.
Стеснения, которым мы подвергались, постоянно напоминали нам о нашем порабощении и продолжающемся унижении. В то же время они предвещали будущее, давали возможность предвидеть контуры этого будущего, ибо будущее должно было сложиться на основе этого настоящего. Ничего не могло быть хуже, чем примириться с этой деградацией.
Как велико было число тех представителей многомиллионного населения Индии, которые придерживались подобного же образа мыслей? Ответить на этот вопрос невозможно. Ибо сознание большей части этих многих миллионов людей притупилось под воздействием нищеты и страданий. С другой стороны, существовали люди, испорченные властью, привилегиями или корыстными интересами, и люди, внимание которых было отвлечено особыми претензиями.
Однако описанные выше настроения были широко распространены, отличаясь друг от друга своей остротой и иногда переплетаясь с настроениями иного рода. По своей силе эти настроения колебались между страстностью религиозного чувства, готовностью идти на все, что неизбежно побуждало людей к действиям, и неопределенным сочувствием наблюдателя, который держится на безопасном расстоянии. Некоторые люди со склонностью к трагизму задыхались от недостатка воздуха в окружавшей их гнетущей атмосфере, другим, живущим жизнью, обывателя, было легче приспособиться к ненавистным им условиям.
Настроение английского административного персонала в Индии было совершенно иным. И действительно, нет ничего более поразительного, чем тот огромный разрыв, который существует между психологией англичан и индийцев. Самый этот факт, независимо от того, кто здесь прав и кто виноват, демонстрирует полную несостоятельность англичан в роли правящего класса в Индии. Ведь для того чтобы добиться какого-либо прогресса, нужно установить известную гармонию, достичь известной общности взглядов между правителями и управляемыми, в противном случае неизбежен конфликт в настоящем или в будущем.
Англичане, подвизавшиеся в Индии, всегда были представителями наиболее консервативных элементов Англии; между ними и либеральной традицией в Англии мало общего. Чем дольше они живут в Индии, тем все более косным становится их мировоззрение, и когда они выходят в отставку и возвращаются в Англию, они становятся там экспертами по проблемам Индии.
Они уверены в собственной непогрешимости; в благодетельности и необходимости английского господства в Индии, в том, что в качестве представителей имперской традиции они выполняют высокую миссию. Так как Национальный конгресс бросил вызов всей основе этого господства и пытался освободить от него Индию, он в их глазах стал врагом № 1.
Тогдашний член правительства Индии сэр Реджинальд Максвелл, ведавший внутренними делами, выступая в Центральном законодательном собрании в 1941 году, довольно откровенно раскрыл то, что было у него на уме. Он защищался от обвинения в том, что конгрессисты, социалисты и коммунисты, находившиеся в заключении без суда, подвергаются бесчеловечному обращению, несравненно худшему, чем обращение с немецкими и итальянскими военнопленными.
Он сказал, что немцы и итальянцы, во всяком случае, воюют за свои страны, по что другие, а которых идет речь, являются врагами общества, так как они стремятся подорвать существующий порядок. Очевидно, ему казалось нелепым, что индиец жаждет свободы для своей страны или что он желает изменить экономический строй Индии. Если говорить об этих двух категориях людей, то симпатии его явно были на стороне немцев и итальянцев, хотя его собственная страна и вела жестокую войну с ними.
Это было до вступления России в войну, и тогда можно было еще без всякого риска заклеймить любую попытку изменения социального строя. До начала второй мировой войны нередко высказывалось восхищение фашистскими режимами. Разве сам Гитлер не говорил в своей книге «Майн кампф», а затем и впоследствии, что он желает сохранения Британской империи?
Правительство Индии, конечно, желало всячески помочь в войне против держав оси. Но, по его мнению, победа в этой войне была бы неполной, если бы она не сопровождалась другой победой, а именно — подавлением националистического движения в Индии, представителем которого был главным образом Конгресс. Переговоры Криппса вызывали у правительства тревогу, и оно обрадовалось их провалу. Путь для нанесения окончательного удара по Конгрессу и всем его сторонникам был теперь открыт.
Момент был благоприятный, ибо никогда раньше как в центре, так и в провинциях не было такой концентрации ничем не ограниченной власти в руках вице-короля и его главных подчиненных. Военное положение было тогда тяжелым, и нельзя было не признать веским довод, что при таких условиях невозможно терпеть ни оппозиции, ни каких-либо беспорядков. Как миссия Криппса, так и последовавшая за этим пропагандистская кампания успокоительно подействовали на либеральные элементы в Англии и Америке, интересующиеся Индией.
В Англии еще сильнее укрепилось давно существовавшее убеждение в собственной правоте по отношению к Индии. Считалось, что все индийцы или, по крайней мере, многие из них — несговорчивые и беспокойные люди, отличающиеся узостью взглядов, неспособные понять опасность положения ж, вероятно, симпатизирующие японцам.
Утверждалось, что статьи и заявления Ганди доказали, каким невыносимым человеком он был, и что единственное средство положить конец всему этому заключается в том, чтобы расправиться с Ганди и Конгрессом раз и навсегда.