Древнеиндийское искусство
Широкое распространение индийской культуры и искусства на другие страны привело к тому, что некоторые из лучших образцов этого искусства мы находим за пределами Индии. К сожалению, многие из наших древних памятников и скульптур, особенно в Северной Индии, не сохранились.
«Знать индийское искусство в одной лишь Индии,— говорит сэр Джон Маршалл,— значит знать его историю лишь наполовину. Чтобы понять его полностью, мы должны пойти за ним по следам буддизма в Среднюю Азию, Китай и Японию; мы должны проследить за тем, как по мере своего распространения на Тибет, Бирму и Сиам оно принимало новые формы и раскрывалось в новом великолепии; мы должны благоговейно взглянуть на неподражаемое величие его творений в Камбодже и на Яве. В каждой из этих стран индийское искусство встречается с иным национальным гением, с иной средой и под их преобразующим влиянием облачается в иные одежды»
Индийское искусство столь тесно связано с индийской религией и философией, что его трудно узнать полностью, не имея представления об идеалах, которые владели умом индийца. В искусстве, как и в музыке, существует пропасть, отделяющая восточные концепции от западных. Вероятно, великие художники и зодчие средневековой Европы почувствовали бы себя более созвучными индийскому искусству и культуре, нежели современные европейские художники, которые, по крайней мере частично, черпают вдохновение в периоде Возрождения и в последующей эпохе.
В индийском искусстве всегда есть религиозный мотив, стремление заглянуть в потусторонний мир, воодушевлявшее, вероятно, зодчих больших соборов Европы. Красота мыслится как нечто субъективное, а не объективное; это — творение духа, хотя оно способно, обретая форму и содержание, принимать красивые очертания. Греки любили красоту ради красоты и находили в ней не только радость, но и истину; древние индийцы также любили красоту, но они всегда стремились вложить в свое произведение какое-то более глубокое содержание, некое видение внутренней истины, как они ее представляли себе.
Лучшие образцы их творческого труда вызывают восхищение, хотя человек может и не понять того, к чему они стремились и какие идеи вдохновляли их. В менее совершенных произведениях это непонимание, неспособность уловить дух художника становится препятствием, мешающим оценить их. Появляется смутное чувство неловкости, раздражения против того, чего никак нельзя постичь, и это приводит к выводу, что художник не знал своего дела и потерпел неудачу. Иногда возникает даже чувство отвращения.
Я ничего не знаю об искусстве, будь оно восточное или западное, и не компетентен что-либо сказать о нем. Я реагирую на него так, как мог бы реагировать любой несведущий любитель. Иная картина, скульптура, иное здание заставляют меня восторгаться, трогают меня и вызывают во мне странные чувства; порой они доставляют мне лишь небольшое удовольствие, а то и вовсе не задевают меня, и я прохожу, почти не замечая их; иногда они даже отталкивают меня.
Я не могу объяснить эти ощущения, говорить научно о достоинствах или недостатках произведений искусства. Статуя Будды в Анурадхапуре на Цейлоне глубоко взволновала меня, и ее изображение много лет сопровождает меня. Вместе с тем некоторые знаменитые храмы в Южной Индии со множеством лепных украшений и деталей раздражают меня и вызывают во мне чувство неловкости.
Вначале европейцы, воспитанные в греческих традициях, рассматривали индийское искусство с греческой точки зрения. Они узнавали кое-что знакомое им в греко-буддийском искусстве Гандхары и Пограничной области и рассматривали другие формы искусства в Индии как деградировавшие образцы этого искусства.
Постепенно возник новый подход, и стало ясно, что индийское искусство было чем-то оригинальным и значительным и никоим образом не вело свое происхождение от греко-буддийского искусства, которое было лишь его бледным отражением. Этот новый подход пришел скорее из континентальной Европы, нежели из Англии. Любопытно, что индийское искусство (это относится и к санскритской литературе) больше ценилось на Европейском континенте, чем в Англии. Я часто задумывался над тем, в какой мере это было обусловлено теми злополучными политическими отношениями, которые существуют между Индией и Англией.
Вероятно, эти отношения сыграли определенную роль, хотя должны быть также и другие, более существенные причины этого различного подхода. Есть, конечно, много англичан — художников, ученых и других, которые хорошо поняли национальный дух и мировоззрение Индии: они помогли открыть наши старые сокровища и объяснить их миру. Есть также много таких людей, которым Индия благодарна за их теплую дружбу и услуги.
Это, однако, не меняет того факта, что между индийцами и англичанами существует пропасть, и притом пропасть все расширяющаяся. В отношении индийцев это легче понять, по крайней мере мне лично, ибо за последние годы произошло много такого, что глубоко запало нам в душу. В отношении другой стороны подобные чувства вызваны, возможно, разными причинами и, в частности, возмущением тем, что их обвиняют перед всем миром, тогда как, по их мнению, виноваты не они. Но чувство глубже политики, оно возникает непроизвольно, и ему, видимо, больше всего подвержена английская интеллигенция.
Индиец кажется им особым проявлением первородного греха, и все его творения носят на себе такой отпечаток. Недавно один популярный английский автор, вряд ли являющийся типичным выразителем английского образа мышления, написал книгу, дышащую злобной ненавистью и отвращением почти ко всему индийскому.
Более выдающийся и представительный английский автор, Осберт Ситуэлл, заявляет в своей книге «Escape with Me» (1941), что «идея Индии, несмотря на ее многообразные и различные чудеса, оставалась отталкивающей». Он говорит также о «той отвратительной скабрезности, которая часто портит индусские произведения искусства».
Ситуэлл имеет полное право придерживаться такого мнения об индийском искусстве или Индии вообще. Я уверен, что он искренне так думает. Меня самого многое отталкивает в Индии, но я не испытываю такого чувства по отношению к Индии в целом. Это естественно, ибо я индиец и мне нелегко ненавидеть самого себя, каким бы недостойным я ни был. Но это вопрос не мнений или взглядов на искусство; в гораздо большей мере это сознательная или подсознательная нелюбовь и неприязнь к целому народу.
Разве не верно, что мы не любим и ненавидим тех, кого мы обидели?
К числу англичан, которые ценят индийское искусство и подходят к нему с новой меркой, относятся Лоуренс Биньон и Э. Б. Хейвелл. Хейвелл особенно восторженно относится к идеалам индийского искусства и к пронизывающему их духу. Он подчеркивает, что большое национальное искусство глубоко отражает национальные образ мышления и характер, но его можно постичь, лишь поняв лежащие в его основе идеалы. Чужеземная господствующая нация, не понимая и принижая эти идеалы, сеет тем самым семена интеллектуальной антипатии.
Он говорит, что индийское искусство было обращено не к узкому кружку высокообразованных людей. Его стремлением было сделать понятным для масс основные идеи религии и философии. «О том, что индусское искусство преуспело в своих воспитательных задачах, можно заключить по тому факту, известному каждому, кто близко знаком с индийской жизнью, что индийские крестьяне, хотя и неграмотные в западном понимании этого слова, принадлежат к числу самых культурных представителей своего класса во всем мире».
В искусстве, так же как в санскритской поэзии и индийской музыке, художник как бы отождествлял себя с природой во всех ее настроениях, выражал присущую человеку гармонию с природой и вселенной. Это лейтмотив всего азиатского искусства, и именно благодаря этому искусство Азии отличается известным единством, несмотря на все его большое разнообразие и столь очевидные национальные различия.
Древних произведений живописи в Индии немного, если не считать прекрасных фресок в Аджанте. Возможно, что многие произведения погибли. Индия славилась своими успехами в области скульптуры и архитектуры, подобно тому как Китай и Япония были известны в области живописи.
Индийская музыка, столь отличная от музыки европейской, была по-своему высокоразвита; Индия славилась своей музыкой, оказавшей значительное влияние на музыку Азии, исключая Китай и Дальний Восток. Таким образом, музыка стала еще одним связующим звеном с Персией, Афганистаном, Аравией, Туркестаном и, до некоторой степени, с другими районами, где процветала арабская цивилизация, например с Северной Африкой. Индийская классическая музыка будет, вероятно, иметь успех во всех этих странах.
Значительное влияние на развитие искусства в Индии, как и в других странах Азии, оказал религиозный предрассудок, направленный против изваяний богов. Веды были против поклонения образу божества, и образ Будды был запечатлен в скульптуре и живописи лишь в сравнительно поздний период развития буддизма.
В Матхурском музее имеется большая, исполненная силы и мощи каменная статуя бодхисаттвы. Она относится к эпохе кушанов, то есть примерно к началу христианской эры.
Ранний период индийского искусства насыщен натурализмом, который частично возник в результате китайского влияния. Китайское влияние на развитие индийского искусства в различное время, и в том числе па развитие его натурализма, напоминает проникновение индийского идеализма в Китай и Японию и его сильное влияние в этих странах в течение длительного периода времени.
В период Гуптов, с IV по VI век н. э., в так называемый Золотой век Индии, были сооружены пещеры Аджанты и написаны фрески. Багх и Бадами также относятся к этому периоду. Фрески Аджанты, очень красивые, оказывали со времени их открытия сильное влияние на наших современных художников, которые отворачивались от жизни, стараясь подражать стилю Аджанты, что приводило, естественно, к отрицательным результатам.
Аджанта уводит в некий далекий, похожий на грезу и все же очень реальный мир. Эти фрески были написаны буддийскими монахами. Сторонись женщин, даже не гляди на них, ибо они опасны, сказал много лет назад их Учитель. И тем не менее женщин много, прекрасных женщин, принцесс, певиц, танцовщиц, сидящих и стоящих, украшающих себя или шествующих друг за другом.
Женщины Аджанты стали знаменитыми. Как хорошо эти художники-монахи, должно быть, знали мир и волнующую драму жизни, с какой любовью они изображали ее, подобно тому как они рисовали бодхисатву во всем его спокойствии и неземном величии.
В VII и VIII веках были высечены в скале огромные Эллорские пещеры с великолепным храмом Кайласы в центре; трудно представить себе, как мог родиться у людей подобный замысел и как, имея подобный замысел, они облекли его в плоть и форму. Пещеры Элефанты с могучим и искусным изваянием Тримурти также относятся к этому периоду, равно как группа памятников в Мамалла-пураме в Южной Индии.
В пещерах Элефанты есть разбитая статуя Шивы На- тараджи, танцующего Шивы. Хейвелл отмечает, что даже в поврежденном состоянии она являет собой величественный замысел и воплощение титанической мощи. «Хотя кажется, будто сама скала вибрирует в такт ритмическому движению танца, в чертах благородного лица разлито то же безмятежное спокойствие и бесстрастие, которые светятся в лице Будды».
В Британском музее есть другой Шива Натараджа, и о нем Эпштейн писал: «Шива танцует, создавая мир и уничтожая его, его широкие ритмические движения вызывают представление об огромных мировых периодах, а его движения исполнены безжалостной магической силы заклинаний.
Небольшая скульптурная группа в Британском музее — это наиболее трагичное из где-либо виданных воплощений идеи смерти в любовной теме; оно увековечивает, как никакое другое произведение, роковой элемент, присущий человеческим страстям. Наши европейские произведения банальны и бессмысленны в сравнении с этими глубокими произведениями, лишенными побрякушек символизма, сосредоточенными на главном и глубоко пластичными»
В копенгагенской глиптотеке имеется скульптурная голова бодхисаттвы, вывезенная из Боробудура на Яве. Она красива с точки зрения чистой красоты, но, как говорит Хейвелл, в ней есть нечто более глубокое, отражающее, как в зеркале, чистую душу бодхисатвы. «Это — лицо, воплощающее спокойствие океанских глубин, безмятежность лазурного, безоблачного неба, блаженство, недоступное пониманию смертных».
«Индийское искусство на Яве, — добавляет Хейвелл, — имеет самобытный характер, который отличает его от искусства континента, откуда оно пришло. Оба пронизаны духом глубокой безмятежности, но в яванском идеале божества утрачено то аскетическое чувство, которое характеризует индусскую культуру Элефанты и Мамаллапурама. В индо-яванском искусстве больше человеческой удовлетворенности и радости. Это — выражение спокойной уверенности, которую испытывали индийские колонисты на их счастливом острове после столетий бурь и борьбы, которые пришлось пережить их предкам на материке».