Реформаторское и другие движения среди индусов и мусульман
По-настоящему воздействие Запада сказалось в Индии в XIX веке под влиянием технических изменений и их динамических последствий. В сфере идей также произошли потрясения, перемены и расширение горизонтов, которые были так долго крайне ограниченны. Первой реакцией небольшой прослойки, получившей английское образование, было восхищение и одобрение почти всего, что шло с Запада.
Многие индусы, почувствовав отвращение к некоторым социальным обычаям и обрядам индуизма, обратились к христианству, и некоторые выдающиеся личности в Бенгалии стали христианами. Поэтому раджа Раммохан Рай сделал попытку приспособить индуизм к этой новой обстановке и основал движение «Брахмо самадж» на основе некоторого рационализма и требований социальных реформ. Его преемник Кешаб Чандер Сен придал этому обществу более христианский оттенок.
«Брахмо самадж» оказало влияние на растущую буржуазию Бенгалии, но как религиозную веру ее воспринимали немногие, в числе которых, однако, были выдающиеся личности и семьи. Но даже эти семьи, хотя и были горячо заинтересованы в социальных и религиозных реформах, склонялись к возврату к старым индийским философским идеям веданты.
В других частях Индии проявлялись те же тенденции и возникла неудовлетворенность жесткими социальными обычаями и теми многообразными формами, которые индуизм принимал на деле. Инициатором одного из самых примечательных реформаторских движений второй половины девятнадцатого столетия был гуджаратец Свами Дайянанда Сарасвати, но пустило оно корни среди индусов Пенджаба. Это было движение «Арья самадж», и его лозунгом был «возврат к Ведам».
Этот лозунг в действительности означал устранение последствий эволюции веры ариев со времен Вед. Философия веданты в ее последующем развитии, центральная концепция монизма, пантеистические взгляды, равно как и распространенные более грубые формы культа, столь же сурово осуждались. Даже Веды толковали особым образом. Общество «Арья самадж» явилось реакцией на влияние ислама и христианства, особенно на первый. Это воинствующее движение стремилось к реформам внутри индуизма и к защите его от нападок извне.
Оно стало вовлекать в индуизм лиц других религий и, таким образом, могло прийти в столкновение с другими прозелитствующими религиями. «Арья самадж», которое сильно приближалось к исламу, стремилось стать защитником всего индусского против всего того, что оно считало вторжением других вер. Показательно, что движение «Арья самадж» распространилось главным образом среди индусской буржуазии Пенджаба и Соединенных провинций.
Одно время правительство считало его политическим революционным движением, но участие в нем большого числа правительственных служащих придало ему вполне респектабельный характер. Оно проделало хорошую работу по распространению образования как среди мальчиков, так и среди девочек, по улучшению положения женщин и повышению социального положения и уровня жизни угнетенных классов.
Примерно в одно время со Свами Дайянанда в Бенгалии жил человек иного склада, и его жизнь оказала влияние на многих из тех, кто получил английское образование. Это был Шри Рамакришна Парамаханса, человек простой, не ученый, но глубоко религиозный. Его не интересовали социальные реформы сами по себе. Его идеи непосредственно восходили к учению Чайтаньи и других индийских святых. Человек глубоко религиозный, по все же с широкими взглядами, в своих поисках истинной веры он отправился к мусульманским и христианским мистикам и жил среди них много лет.
Он поселился в Дакшинешваре, в Калькутте, и его необыкновенная личность и характер постепенно привлекли к нему внимание. Люди, приходившие его навестить (а кто и посмеяться над его религиозным простодушием), подпадали под его сильное влияние, и многие, полностью перенявшие западный образ мыслей, чувствовали, что в нем есть нечто, чего им не хватает. Подчеркивая наиболее существенное в религиозной вере, он соединил различные стороны индусской религии и философии и, казалось, олицетворил их все в себе самом. Он включил в свое учение и элементы других религий.
Противник всякого сектантства, он подчеркивал, что все дороги ведут к истине. Он напоминал святых, о которых мы читаем в древних летописях Азии и Европы. Трудно понимаемый в контексте современной жизни, оп все же влился в многоцветный узор Индии, и многие индийцы признавали и почитали его как человека, которого коснулся божественный огонь. Оп производил большое впечатление на всех, кто его знал, и даже многие, никогда не видевшие его, подпадали под его влияние, прочтя историю его жизни. К числу последних относится Ромен Роллан, давший его жизнеописание и историю жизни его любимого ученика Свами Вивекананды.
Вивекананда, вместе со своими собратьями, основал Миссию Рамакришны — нерелигиозную организацию, посвященную служению человечеству. Прочно связанный с прошлым и гордившийся славой Индии, Вивекананда все же подходил по-современному к жизненным проблемам и был своего рода связующим звеном между прошлым Индии и ее настоящим. Он был блестящим оратором, выступая на бенгальском и английском языках, и писал изящным стилем бенгальскую прозу и поэтические произведения.
Он был великолепным образцом человека внушительного, преисполненного спокойствия и достоинства, уверенного в себе и своей миссии и в то же время полного динамичной и пламенной энергии и страстного желания двинуть Индию вперед. Он оживил дух угнетенных и деморализованных индусов и придал им уверенность в себе и некоторую опору в прошлом. Он участвовал во Всемирном религиозном соборе в Чикаго в 1893 году, провел свыше года в США, совершил путешествие по Европе, побывав даже в Афинах и Константинополе, и посетил Египет, Китай и Японию.
Куда бы оп ни приезжал, он повсюду производил известную сенсацию не только своим появлением, но и тем, что он говорил и как оп говорил. Кто хоть раз видел этого индусского аскета, уже не мог забыть его и его слова. В Америке его называли «неистовым индусом». На него самого его путешествие по странам Запада произвело сильное впечатление; оп восторгался английской настойчивостью, а также жизнеспособностью и духом равенства американского народа. «Америка является наилучшей почвой в мире для распространения какой-либо идеи»,— писал он одному из друзей в Индию. Но религиозная жизнь на Западе не привлекала его, и его вера в основные ценности индийской философии и духовной жизни еще более укрепилась. Индия, несмотря на свою деградацию, все еще олицетворяла для него Свет.
Он проповедовал монизм философии Адвайта-ведапты и был убежден, что только это может стать будущей религией мыслящего человечества. Ибо веданта была не только религиозным, но и рационалистическим учением, и ее методы совпадали с научными методами исследования внешней природы.
«Эта вселенная не была создана каким-то надкосмическим божеством, не является она и делом рук какого-то потустороннего духа. Она — самосозидающаяся, саморастворяющаяся, самопроявляющаяся, Одно Бесконечное Существование, Брахман». Идеалом веданты было соответствие человека присущей ему от рождения божественной сущности; увидеть бога в человеке — это и есть поистине узреть бога; человек — величайшее из всех существ. Но «абстрактное учение веданты должно сделаться живым, поэтичным, проникнуть в повседневную жизнь; из безнадежно усложненной мифологии следует вывести конкретные моральные нормы, а из запутанного должна появиться самая научная и практически применимая психология».
Индия пришла в упадок потому, что она ограничила себя узкими рамками, ушла в свою скорлупу, утеряла связь с другими народами и, таким образом, погрузилась в состояние «мумифицированной» и «кристаллизованной» цивилизации. Каста, необходимая и желательная в ее ранних формах и предназначавшаяся для развития индивидуальности и свободы, превратилась в чудовищное унижение, в противоположность тому, для чего она была предназначена, и подавила массы. Каста являлась формой социальной организации, которая существовала и должна была оставаться отдельно от религии.
Социальные организации должны меняться, когда меняются времена. Вивекананда страстно осуждал бессмысленные метафизические споры по поводу обрядов и особенно высокомерие высшей касты. «Наша религия — на кухне. Наш бог — кухонный горшок и наша религия — в словах: «не прикасайся ко мне, я святой».
Вивекананда держался в стороне от политики и неодобрительно относился к политикам того времени. Однако он снова и снова подчеркивал необходимость свободы и равенства и поднятия уровня жизни масс. «Свобода мысли и действия является единственным условием жизни, роста и благополучия. Там, где она не существует, человек, раса, нация должны погибнуть».
«Единственная надежда Индии — в ее массах. Высшие классы физически и морально мертвы». Он хотел сочетать западный прогресс с духовной основой Индии. «Создайте европейское общество с религией Индии». «Сделайтесь самыми западными из всех западников в своих идеях равенства, свободы, труда и энергии и в то же время индусами до мозга костей в своей религиозной культуре и инстинктах».
Постепенно Вивекананда становился все большим интернационалистом в своих высказываниях: «Даже в политике и социологии проблемы, которые вставали двадцать лет назад как проблемы данной нации, не могут теперь быть разрешены в национальных рамках. Они принимают огромные размеры, гигантские формы. Они могут быть разрешены только при рассмотрении их в более широком свете международных факторов. Международные организации, международные союзы, международные законы — вот лозунг сегоднжннего дня. Это — проявление солидарности. В науке каждодневно приходят к аналогичным же широким взглядам».
И снова: «Прогресса не может быть, если весь мир не присоединится к нему, и с каждым днем становится все яснее, что решения любой проблемы никогда нельзя добиться в пределах только одной расы, нации или узкой группы. Каждая идея должна рассматриваться широко, как охватывающая весь мир, каждая цель должна увеличиваться, пока она не охватит человечество в целом, даже жизнь в целом». Все это включалось в понимание Вивеканандой философии веданты, и он проповедовал это от края до края Индии.
«Я глубоко убежден, что ни человек, ни нация не могут жить, держась в стороне от других, и когда подобная попытка делалась под влиянием ложных представлений о величии, политике или святости — последствия всегда бывали гибельны для уединяющихся». «Наша изоляция от всех других народов мира является причиной нашего вырождения, и единственное средство от этого — снова влиться в общий поток с остальным миром. Движение — признак жизни».
Он писал однажды: «Я социалист не потому, что я считаю социализм совершенной системой, а потому, что лучше хоть что-нибудь, чем ничего. Другие системы мы испытали, и они оказались неподходящими. Испробуем эту — если не ради чего-либо иного, то хотя бы ради ее новизны».
Вивекананда говорил о многих вещах, но одна нота постоянно звучала в его речах и произведениях — абхай, будь бесстрашен, будь силен. Для него человек был не жалким грешником, а частью божества; зачем же ему страшиться чего-либо? «Если есть грех на свете, то это — слабость; избегай всякой слабости, слабость — это грех, слабость — это смерть». Таков был великий урок Упанишад. Страх порождает зло, слезы и стенания. Было уже достаточно этого, достаточно мягкости. «Что нужно нашей стране теперь, так это железные мускулы и стальные нервы, гигантская воля, которой ничто не в силах противостоять, которая может проникнуть в тайны и загадки вселенной и любым путем добиться своей цели, даже если бы для этого потребовалось спуститься на дно океана и столкнуться лицом к лицу со смертью».
Он осуждал «оккультизм и мистицизм заставляющие нас содрогаться; в них кроются, быть может, великие истины, по они чуть не уничтожили нас. А вот критерий истины: все, что делает тебя слабым физически, интеллектуально и духовно, отвергай, как яд, в нем нет жизни, оно не может быть истиной. Истина придает силы. Истина — это чистота, истина — это всезнание. Эти разные виды мистицизма, несмотря на какие-то крупицы истины в них, обычно расслабляют. Вернись к Упанишадам, к их сияющей, укрепляющей, светлой философии; и уйди от всего этого мистицизма, от всего, что расслабляет. Усвой эту философию: величайшая истина — самая простая вещь в мире, простая, как твое собственное существование».
И бойся суеверия. «Я скорее предпочел бы, чтобы все вы превратились в заядлых атеистов, нежели в суеверных простофиль, ибо атеист — живой человек, и из него может что-нибудь выйти. Но когда приходит суеверие, райум исчезает, мозг размягчается, жизнь клонится к упадку. Стремление к сверхъестественному и суеверие — всегда признаки слабости».
Так громом прокатывался голос Вивекананды от мыса Коморин на южной оконечности Индии до Гималаев. Он изнурил себя этой деятельностью и умер в 1902 году, тридцати девяти лет от роду.
Современником Вивекананды и все же человеком, принадлежавшим в гораздо большей мере к последующему поколению, был Рабиндранат Тагор. Семья Тагоров играла ведущую роль в разных реформаторских движениях в Бенгалии в течение девятнадцатого столетия. В ней были люди духовного склада, прекрасные писатели и художники, но Рабиндранат был на голову выше их всех и постепенно даже вся Индия признала его неоспоримое превосходство.
Его долгая жизнь, полная творческой деятельности, охватывает два поколения, и он, пожалуй, почти принадлежит к нашим дням. Он не был политическим деятелем, но он слишком близко принимал к сердцу судьбы индийского народа и слишком был предан его свободе, чтобы навсегда замкнуться в своей башне из слоновой кости со своими стихами и песнями. Снова и снова он выходил из нее, когда не мог более мириться с каким-либо событием, и, как древний пророк, предостерегал английское правительство или свой собственный народ. Он играл выдающуюся роль в движении свадеши которое прокатилось по Бенгалии в первом десятилетии XX века, и позднее — когда он отказался от своего титула во время резни в Амритсаре.
Его созидательная деятельность в области просвещения, вначале незаметная, уже тогда превратила Шантиникетап в один из очагов индийской культуры. Его влияние на умы индийцев, и особенно на последующие подрастающие поколения, было огромно. Частично под влиянием его работ сформировался не только язык бенгали, на котором он сам писал, но и все современные языки Индии. Он, больше чем кто-либо другой из индийцев, помог гармоническому сочетанию идеалов Востока и Запада и расширил основы индийского национализма.
Он был самым выдающимся интернационалистом в Индии, верившим в международное сотрудничество и работавшим во имя его. Он принес в другие страны то, что Индия могла им дать, а в Индию то, что мир мог дать его собственному народу. И все же при всем своем интернационализме он никогда не отрывался от почвы Индии, и его ум был насыщен мудростью Упанишад. Вопреки обычному ходу развития, по мере того как он становился старше, он делался более радикальным в своих взглядах и воззрениях.
При всем своем индивидуализме он восхищался великими достижениями русской революции, особенно в деле распространения образования, культуры, здравоохранения и духа равенства. Национализм — убеждение ограничивающее, а национализм, пришедший в столкновение с господствующим империализмом, порождает всевозможные разочарования и комплексы. Тагор оказал Индии ту огромную услугу (такую же огромную, какую в другой области оказал ей Ганди), что он заставил народ выйти до некоторой степени из узкой колеи его мышления и задуматься о более широких проблемах, затрагивающих человечество. Тагор был великим гуманистом Индии.
Тагор и Ганди были, несомненно, самыми выдающимися и влиятельными личностями в Индии первой половины XX века. Поучительно сравнить и противопоставить их. Нельзя было найти двух других людей, которые бы настолько отличались друг от друга по своему складу характера и темпераменту. Тагор, аристократ-художник, обратившийся в демократа, сочувствующего пролетариату, олицетворял, по существу, культурную традицию Индии, традицию принятия жизни во всей ее полноте и шествия по ней с песнями и плясками. Ганди, скорее человек народа, почти воплощение индийского крестьянина, олицетворял другую древнюю традицию Индии — традицию самоотрешения и аскетизма.
И все же Тагор был, прежде всего, человеком мысли, а Ганди — человеком устремленного, непрерывного действия. Оба они, каждый по-своему, мыслили в рамках всего мира в целом, и каждый в то же время был полностью индийцем. Они как бы представляли различные, но гармоничные аспекты Индии и дополняли друг друга.
Тагор и Ганди переносят нас в современную эпоху. Но мы рассматривали более ранний период и влияние, оказанное на народ, и особенно на индусов, тем, что Вивекананда и другие подчеркивали прошлое величие Индии и гордились им. Сам Вивекананда тщательно предостерегал свой народ не слишком думать о прошлом, а смотреть в будущее. «Когда же, о боже,— писал он,— наша страна освободится от этого вечного пребывания в прошлом?» Но сам он и другие вызвали это прошлое, оно очаровывало, и нельзя было избавиться от него. Этому обращению к прошлому и обретению в нем утешения и поддержки способствовало возобновление изучения древней литературы и истории, а позднее — раскрывшейся истории индийских колоний в восточных морях.
Госпожа Анни Безант сыграла значительную роль, усилив веру индусских средних классов в их духовное и национальное наследие. Все это носило в известной мере духовный и религиозный характер, но в основе всего этого были сильные политические тенденции. Поднимающаяся буржуазия проявляла склонность не столько к религиозным исканиям, как к политике, но ей нужны были какие-то культурные корни, на которые она могла бы опереться, что дало бы ей уверенность в своей собственной ценности и уменьшило бы чувство отчаяния и унижения, вызванное чужеземным завоеванием и господством.
В каждой стране растущего национализма, помимо религии, имеют место эти искания, эта тенденция обращаться к прошлому. Иран, никоим образом не ослабив своей религиозной веры, умышленно обратился к своему доисламскому периоду величия и использовал эти воспоминания для укрепления своего нынешнего национального чувства. То же было и в других странах.
Прошлое Индии со всем его культурным многообразием и величием было общим наследием всего индийского народа — индусов, мусульман, христиан и других, и их предки помогли создать его. То, что они потом приняли другую веру, не лишило их этого наследия, точно так же, как греки после обращения в христианство не утеряли своей гордости великими достижениями своих предков или итальянцы — славными днями римской республики и периода империи.
Даже если бы весь народ Индии перешел в ислам или христианство, ее культурное наследие по-прежнему вдохновляло бы индийский народ, придавая ему ту уравновешенность и достоинство, которые дают длинная история культурного существования и усилия многих умов разрешить жизненные проблемы.
Если бы мы были независимой нацией, то все мы в этой стране, совместно работая сейчас во имя общего будущего, несомненно, смотрели бы с равной гордостью на наше общее прошлое. И действительно, в могольскую эпоху правители и их главные приближенные, хотя они и были пришельцами, стремились отождествить себя с этим прошлым и разделить его с другими. Но историческая случайность и ход исторического процесса, а также, несомненно, человеческие ошибки и слабости повернули дело по-иному, и наступившие изменения помешали нормальному развитию.
Можно было бы предположить, что новый средний класс (который был продуктом воздействия Запада, а также изменений техники и экономики) воспользуется общим наследием как индусов, так и мусульман. До известной степени так и произошло, и все же возникли различия, которые не проявлялись или значительно слабее проявились у феодальных и полуфеодальных групп населения и среди масс. Индусские и мусульманские массы были почти неотличимы друг от друга, а у старой аристократии выработались общие взгляды и обычаи. Эти группы населения все еще придерживались общей культуры и имели общие обычаи и празднества. В средних классах начались расхождения сначала в психологической области, а позднее и в других отношениях.
Прежде всего, новые средние классы почти полностью отсутствовали среди мусульман. Их стремление уклониться от западного образования, держаться в стороне от торговли и промышленности, их приверженность феодальным обычаям дали преимущество индусам, которое те использовали и сохранили.
Английская политика была скорее проиндусской и антимусульманской, за исключением Пенджаба, где мусульмане охотнее приобщались к западному образованию, чем в других местах. Но индусы значительно опередили их задолго до того, как англичане завладели Пенджабом. Даже в Пенджабе, хотя условия там были в большей степени равными для индусов и мусульман, индусы имели экономическое преимущество. Античужеземные настроения индусская и мусульманская аристократия и массы разделяли в равной мере.
Восстание 1857 года было общим делом, но в период его подавления мусульмане считали, и до некоторой степени справедливо, что они пострадали сильнее. Это восстание покончило также со всеми мечтами или фантазиями о возрождении Делийской империи. Эта империя исчезла давно, даже до того, как англичане появились на сцене. Маратхи ее сокрушили и управляли самим Дели. Ранджит Сингх правил в Пенджабе.
Могольское господство закончилось на севере без всякого вмешательства англичан, а на юге оно также распалось. Однако призрачный император восседал в делийском дворце, и, хотя он обратился в подчиненного и пенсионера сначала маратхов, а потом англичан, он все еще являлся символом славной династии. Во время восстания повстанцы, естественно, попытались воспользоваться им как символом, несмотря на его слабость и наивность. Конец восстания означал также и крушение этого символа.
Пока народ медленно оправлялся от ужасов дней восстания, новые представления еще не сложились, образовалась пустота, которая должна была чем-то заполниться. Приходилось по необходимости принять английское господство, но разрыв с прошлым принес нечто большее, чем новую власть; он принес, кроме того, сомнение и замешательство и потерю веры в себя. По существу, этот разрыв с прошлым произошел задолго до восстания и привел к возникновению многих новых идейных движений в Бенгалии и других местах, о которых я уже упоминал.
Но мусульмане, как правило, ушли тогда в свою скорлупу значительно глубже, чем индусы, избегали западного образования и жили мечтами о реставрации старого порядка. Теперь нечего было больше мечтать, но нужно было найти что-то такое, что могло бы послужить им опорой. Они по-прежнему сторонились нового образования. Постепенно, и после многочисленных споров и трудностей, сэр Сайд Ахмад-хан убедил их обратиться к английскому образованию и организовал Алигархский колледж.
Это был единственный путь, ведущий к правительственной службе, и соблазн этой службы оказался достаточно сильным, чтобы побороть старое чувство обиды и предрассудки. То обстоятельство, что индусы значительно опередили их в образовании и по службе, вызывало зависть у мусульман, и именно это больше всего побуждало их встать на тот же путь. Парсы и индусы шли впереди также и в промышленности, но внимание мусульман было устремлено только к правительственной службе.
Но даже это новое направление их деятельности, фактически коснувшееся сравнительно немногих, не разрешило сомнений и замешательства в их умах. Индусы в подобном же затруднительном положении обращались к древним временам и искали в них утешения. Старинная философия и литература, искусство и история приносили им некоторое успокоение. Раммохан Рай, Дайянанда, Вивекананда и другие положили начало новым направлениям мысли. Утоляя свою жажду из богатых источников английской литературы, их души были также полны образами древних мудрецов и героев Индии, их мыслями и деяниями, мифами и традициями, которые они впитали с детства.
Многое из этого прошлого принадлежало и мусульманским массам, которые были хорошо знакомы с этими традициями. Но у некоторых, особенно у высшего слоя мусульман, появилось чувство, что им не вполне подобает придерживаться этих полурелигиозных традиций, что всякое поощрение их будет противно духу ислама.
Они стали искать свои национальные корни в других периодах истории. До известной степени они обрели их в афганском и могольском периодах истории Индии, но этого было не совсем достаточно, чтобы заполнить образовавшуюся пустоту. Эти периоды были общими и для индусов и для мусульман, и индусы перестали рассматривать их как время чужеземного вторжения. Могольских правителей рассматривали как национальных правителей Индии, хотя в отношении Аурангзеба мнения расходились.
Знаменательно, что политика Акбара, которым индусы особенно восхищались, в последние годы не одобрялась некоторыми мусульманами. В прошлом году в Индии праздновалась четырехсотлетняя годовщина со дня его рождения. Все слои населения, включая многих мусульман, присоединились к этому, но Мусульманская лига держалась в стороне, ибо Акбар был символом единства Индии.
Эти поиски культурных корней привели индийских мусульман (то есть некоторых из них, из средних классов) к истории ислама и к тем периодам, когда ислам был побеждающей и созидающей силой в Багдаде, Испании, Константинополе, Средней Азии и других местах. Интерес к истории ислама и некоторые связи с соседними странами ислама всегда существовали. Происходило также паломничество в Мекку, где встречались мусульмане из различных стран. Но все эти связи были ограниченными и поверхностными и фактически не оказывали влияния на общие взгляды индийских мусульман, и их интересы были прикованы к Индии.
Афганские правители Дели, особенно Мухаммед Туглак, признавали халифа в Каире высшим духовным руководителем мусульман. Оттоманские султаны в Константинополе впоследствии стали халифами, но их не признавали таковыми в Индии. Могольские правители не признавали ни халифа, ни других духовных владык за пределами Индии. Только после полного краха Могольской империи в начале девятнадцатого столетия имя турецкого султана начало упоминаться в индийских мечетях. После восстания это стало обычаем.
Так, индийские мусульмане стремились извлечь какое-то психологическое удовлетворение от созерцания прошлого величия ислама главным образом в других странах и от существования Турции как мусульманской державы, фактически единственной оставшейся независимой. Это чувство не противоречило индийскому национальному самосознанию и не приходило с ним в столкновение; даже многие индусы восторгались историей ислама и были хорошо с ней знакомы. Они сочувствовали Турции, так как считали турок жертвами европейской агрессии в Азии. Однако они воспринимали это иначе, чем мусульмане, так как им не требовалось удовлетворения определенной психологической потребности.
После восстания индийские мусульмане колебались в выборе пути. Английское правительство сознательно угнетало их, даже в большей степени, чем оно угнетало индусов, и эти репрессии особенно коснулись тех слоев мусульман, из которых мог выдвинуться новый средний класс, буржуазия. Они были крайне подавлены, настроены резко против англичан, но также и консервативны.
Английская политика в отношении их в семидесятые годы постепенно изменилась и сделалась более благоприятной. Это изменение было, по существу, вызвано политикой равновесия и противопоставления, которую последовательно проводило английское правительство. Все же и сэр Сайд Ахмад-хан сыграл в этом важную роль. Он был убежден, что сможет поднять мусульман только путем сотрудничества с английскими властями.
Он стремился заставить их примириться с английским образованием и таким образом извлечь их из оболочки консерватизма. На него произвело большое впечатление то, что он увидел в европейских странах, и некоторые из его писем из Европы показывают, что он был настолько изумлен, что почти потерял равновесие.
Сэр Сайд был страстным реформатором и хотел совместить современную научную мысль с исламом. Это должно было быть сделано, конечно, не путем нападок на основные верования, по путем рационалистического толкования священного писания. Он указывал на основные сходные черты между исламом и христианством. Он нападал на парда (затворничество женщин) у мусульман. Он восставал против какой-либо приверженности турецкому халифату. А главное, он стремился распространить новый тип образования. Первые проявления национального движения испугали его, так как он считал, что всякое противодействие английским властям лишит его их помощи в его программе просвещения.
Эта помощь казалась ему очень необходимой, и поэтому он пытался смягчить антибританские чувства среди мусульман и отвлечь их от Национального конгресса, который в то время оформлялся. Одной из признанных целей Алигархского колледжа, основанного им, было «превращение мусульман Индии в достойных и полезных подданных британской короны». Он выступал против Индийского национального конгресса не потому, что считал его преимущественно индусской организацией; он восставал против него потому, что считал его политически слишком агрессивным (хотя он был в то время на самом деле достаточно умеренным), и стремился получить помощь и сотрудничество англичан.
Он пытался доказать, что мусульмане в целом не восставали во время мятежа и что многие остались верными английской власти. Он никоим образом не был настроен антииндусски и не являлся религиозным сепаратистом. Неоднократно он подчеркивал, что религиозные различия не должны иметь значения в политике или национальном движении. «Разве вы не живете в одной стране? — говорил он — Помните, что слова «индус» и «мусульманин» означают лишь религиозные различия; в остальном же все проживающие в этой стране индусы, мусульмане и даже христиане принадлежат к одной и той же нации».
Влияние сэра Сайд Ахмад-хана охватило лишь некоторые слои мусульман из высших классов, но не затронуло городских и деревенских масс. Эти массы были почти полностью отрезаны от своих высших классов и были значительно ближе индусским массам.
В то время как некоторые из мусульманских высших классов были потомками правящих групп Могольской империи, у масс отсутствовали воспоминания или традиции могольских времен. Большинство из них перешло в ислам из самых низших слоев индусского общества и находилось в самых жалких условиях, так как принадлежало к самым бедным и эксплуатируемым группам населения.
У сэра Сайда было много способных и выдающихся соратников. Его рационалистические взгляды поддерживали наряду с другими Сайд Шираг Али и наваб Мохсин-уль-Мульк. Его просветительная деятельность привлекла мунши Карамат Али, мунши Зекаулла из Дели, д-ра Назира Ахмада, маулана Шибли Номани и поэта Хали, который являлся одним из выдающихся писателей на языке урду.
Сэру Сайду удалось добиться первых шагов в деле распространения английского образования среди мусульман и отвлечь внимание мусульман от политического движения. Возникла Магометанская конференция но вопросам образования, и это привлекло растущий мусульманский средний класс к свободным профессиям и на правительственную службу.
Тем не менее многие выдающиеся мусульмане вступили в Национальный конгресс. Английская политика сделалась явно промусульманской или, вернее, стала благоприятствовать тем элементам среди мусульман, которые были противниками национального движения. Но в начале XX века среди молодого поколения мусульман стало больше проявляться стремление к национализму и политической деятельности.
Чтобы отвлечь их внимание и направить их деятельность в безопасное русло, по инициативе английского правительства и под руководством Ага-хана, одного из главных приверженцев английской политики, была в 1906 году основана Мусульманская лига. Лига ставила себе две главные задачи: соблюдение верности английскому правительству и защиту интересов мусульман.
Следует отметить, что в течение периода, последовавшего за восстанием, все руководители индийских мусульман, включая сэра Сайд Ахмад-хана, получили старое традиционное образование, хотя некоторые из них позднее добавили к этому знание английского языка и находились под влиянием новых идей. Новое западное образование еще не породило тогда ни одной выдающейся личности из их среды. Талиб, знаменитый поэт, писавший на урду, и один из видных литераторов Индии прошлого столетия, достиг расцвета еще до восстания. В первые годы двадцатого столетия среди мусульманской интеллигенции существовали две тенденции: во-первых, стремление к национализму, главным образом среди молодежи; во-вторых, ослабление интереса к прошлому Индии, и даже в известной мере к ее настоящему, и большой интерес к странам ислама, особенно к Турции, местонахождению халифата. Панисламистское движение, поощряемое султаном Турции Абдул-Хамидом, нашло известный отклик в высших слоях индийских мусульман, по сэр Сайд противодействовал этому и выступал против того, чтобы индийцы интересовались Турцией и султанатом.
Младотурецкое движение вызвало смешанную реакцию. Вначале большинство мусульман Индии смотрело на него с некоторым подозрением: существовало общее сочувствие к султану, который считался оплотом против интриг европейских держав в Турции. Но были и другие (в числе их Абул Калам Азад), горячо приветствовавшие младотурок и обещанные ими конституционные и социальные реформы. Когда Италия внезапно напала на Турцию в период Триполитанской войны 1911 года и потом во время Балканских войн 1912 и 1913 годов, среди индийских мусульман прокатилась волна горячего сочувствия к Турции.
Все индийцы испытывали эту симпатию и беспокойство, но мусульмане переживали это острее, как что-то почти лично их касающееся. Гибель угрожала последней оставшейся мусульманской державе; рушился единственный якорь спасения, на котором держалась их вера в будущее. Д-р М. А. Ансари возглавил большую медицинскую миссию, выехавшую в Турцию, и даже бедняки жертвовали деньги; средства на это поступали быстрее, чем на любой проект улучшения положения самих индийских мусульман.
Первая мировая война была периодом испытаний для мусульман, так как Турция была на другой стороне. Они чувствовали себя беспомощными и не могли ничего поделать. Когда война закончилась, их не нашедшие выхода чувства вылились в халифатское движение.
1912 год отмечен в истории развития мусульманского самосознания в Индии появлением двух новых еженедельников — «аль-Хилал» на урду и «Комрейд» на английском языке. «Аль-Хилал» был основан Абул Калам Азадом (ныне председатель Национального конгресса), блестящим молодым человеком двадцати четырех лет, который вначале получил образование в университете аль-Азхар в Каире и, когда ему еще не исполнилось двадцати лет, стал хорошо известен своим знанием арабской и персидской литературы и глубокой эрудицией.
К этому добавилось еще знакомство с мусульманскими странами за пределами Индии и с реформаторскими движениями в них, а также с европейскими событиями. Придерживаясь рационалистических взглядов, но при этом будучи глубоко сведущим в учении и истории ислама, он толковал Коран с рационалистической точки зрения. Впитав традиции ислама и обладая многочисленными личными связями с видными мусульманскими вождями и реформаторами Египта, Турции, Сирии, Палестины, Ирака и Ирана, он находился под сильным влиянием политического и культурного развития в этих странах. Благодаря своим произведениям он был известен в странах ислама, вероятно, больше, нежели любой другой индийский мусульманин.
Войны, в которые Турция оказалась втянутой, вызвали у него горячий интерес и симпатию к этой стране, и все же он подходил к этому иначе, чем мусульманские деятели старшего поколения. Его точка зрения была широкой и более рационалистической; это отдаляло его от мусульманских руководителей старшего поколения, придерживавшихся феодальных, узкорелигиозных и сепаратистских взглядов, и неизбежно толкало его в ряды индийского националистического движения. Он лично наблюдал рост национализма в Турции и в других странах ислама и применил этот опыт к Индии; в индийском националистическом движении он видел общие черты с националистическим движением в этих странах.
Другие мусульмане в Индии вряд ли были осведомлены об этих движениях в разных странах и, погруженные в собственную феодальную атмосферу, мало интересовались тем, что там происходило. Они думали только о религиозных вопросах, и если они и сочувствовали Турции, то это объяснялось главным образом их религиозной связью с ней. Несмотря на это сильное сочувствие Турции, они не одобряли развивавшегося там националистического, в основном светского, движения.
Абул Калам Азад говорил с ними новым языком в своем еженедельнике «аль-Хилал». Этот язык был новым не только по мыслям и методу, но даже по самой своей структуре, так как стиль Азада был энергичным и мужественным, хотя иногда несколько трудным, так как он употреблял много слов персидского происхождения. Он пользовался новыми выражениями для новых идей и был человеком, оказавшим определенное влияние на формирование современного языка урду.
Более старые, консервативные лидеры мусульман отнеслись неприязненно ко всему этому и критиковали взгляды Азада и его метод. Однако даже самым ученым из них нелегко было противостоять ему в диспутах и спорах, даже если они велись на основе Корана и старинных традиций, так как познания Азада в этих вопросах были выше, чем у них. Он представлял собой удивительное сочетание средневековой схоластики, рационализма восемнадцатого столетия и современных взглядов.
Все же несколько человек из старшего поколения одобряли произведения Азада, в том числе ученый маулана Шибли Номани, который сам посетил Турцию и был связан с сэром Саидом Ахмад-ханом по Алигархскому колледжу. Традиция Алигархского колледжа была, однако, иной, консервативной как в политическом, так и в социальном отношении.
Его попечителями были князья и крупные помещики, типичные представители феодального порядка. Под руководством ряда английских директоров, тесно связанных с правительственными кругами, в нем поощрялись сепаратистские настроения, антинационалистические и антиконгрессистские взгляды. Главной своей задачей учащиеся там считали поступление на правительственную службу на второстепенные должности.
Для этого необходимо было поддерживать правительство и сторониться националистического движения и бунтарства. Алигархцы стали руководителями новой мусульманской интеллигенции и оказывали влияние, иногда открыто, а чаще закулисно, почти на каждое мусульманское движение. Мусульманская лига возникла главным образом благодаря их усилиям.
Абул Калам Азад нападал на этот оплот консерватизма и антинационализма не прямо, а путем распространения идей, которые подрывали традицию Алигарха. Этот очень юный писатель и журналист произвел сенсацию в кругах мусульманской интеллигенции, и, хотя старые люди относились к нему неодобрительно, его слова вызывали брожение в умах молодого поколения.
Это брожение уже началось вследствие событий в Турции, Египте и Иране, а также развития индийского националистического движения. Азад придал ему определенное направление, указав, что между исламом, сочувствием к странам ислама и индийским национализмом нет противоречия. Это помогло сблизить Мусульманскую лигу с Конгрессом. Азад сам вступил в Лигу еще юношей, во время ее первой сессии в 1906 году.
Представители английского правительства не одобряли «аль-Хилал». От его издателя потребовали залог в соответствии с законом о печати, и в конце концов его типография была конфискована в 1914 году. Так закончил «аль-Хилал» свое существование, длившееся два года. Азад после этого основал другой еженедельник — «аль-Балаг», но он также был закрыт в 1916 году, когда Азад был брошен английским правительством в тюрьму. Он пробыл в заключении почти четыре года, а по выходе оттуда немедленно занял свое место среди руководителей Национального конгресса.
С тех пор он непрерывно состоит членом Исполнительного комитета, высшего органа Конгресса, и на него, несмотря на его молодые годы, смотрят как на одного из старейшин Конгресса, чей совет высоко ценится как в национальных, так и в политических вопросах, а также в вопросах религиозных и национальных меньшинств. Дважды он был президентом Конгресса и неоднократно проводил длительное время в тюрьме.
Другим еженедельником, который был основан в 1912 году, за несколько месяцев до «аль-Хилала», был «Комрейд». Он выходил на английском языке и оказал влияние особенно на более молодое поколение мусульман, получивших английское образование. Его издавал маула- на Мухаммед Али, который получил странную смесь традиционно мусульманского и оксфордского образования. Вначале он был приверженцем алигархской традиции и противился всякой активной политике.
Но он был слишком способным и деятельным человеком, чтобы оставаться на такой пассивной позиции, и его речь всегда была энергичной и выразительной. Аннулирование раздела Бенгалии в 1911 году явилось для него ударом, и его вера в добрую волю английского правительства пошатнулась. Балканские войны взволновали его, и он страстно выступил в печати в защиту Турции и мусульманской традиции, которую она олицетворяла. Постепенно его взгляды становились все более антианглийскими, и вступление Турции в первую мировую войну завершило эту перемену в его воззрениях.
Известна чрезвычайно длинная статья его (его речи и статьи не грешили, кстати сказать, краткостью или сжатостью изложения) в «Комрейд», озаглавленная «Выбор турок». Эта статья положила конец существованию этого еженедельника, так как он был закрыт правительством. Вскоре после этого правительство арестовало его и его брата Шауката Али и держало их в заключении до конца войны и еще год после того. Они были освобождены в конце 1919 года и сейчас же вступили в члены Национального конгресса.
Братья Али играли весьма выдающуюся роль в халифатском движении и в политике Конгресса в начале двадцатых годов и поплатились за это тюремным заключением. Мухаммед Али председательствовал на одной из ежегодных сессий Конгресса и в течение многих лет был членом его высшего органа, Исполнительного комитета. Он умер в 1930 году.
Перемена, происшедшая во взглядах Мухаммеда Али, была символична для изменявшихся воззрений индийских мусульман. Даже Мусульманская лига, основанная для того, чтобы изолировать мусульман от националистических течений, и полностью руководимая реакционными полуфеодальными элементами, вынуждена была считаться с давлением со стороны более молодого поколения.
Она, хотя и несколько неохотно, плыла по течению национализма и приближалась к Конгрессу. В 1913 году она сменила свою программу преданности правительству на требование самоуправления для Индии. Маулана Абул Калам Азад отстаивал это изменение в своих убедительных статьях в «аль-Хилале».