Рассеянное «текстовое общество»: правила для церкви
Разметить пространство для монастыря гораздо проще, чем сделать то же самое д ля церкви — и физически, и в отношении текстов. После того, как он обустроен, монастырь, можно сказать, по определению, существует уже сам по себе, в то время как церковь, опять-таки по самой своей природе, постоянно находится в сложных взаимоотношениях с довольно-таки широким кругом людей.
В частности, мы можем выделить три рода социокультурных отношений, применительно к которым заимствованные церковью списки правил вели себя по-разному: во-первых, это необходимые для ее функционирования институциональные отношения внутри церкви; во-вторых, это связи церкви, обусловленные ее учительной миссией; и в-третьих, это «внешние» сношения церкви как некоего экономического и юридического субъекта. По большому счету, значение заимствованных кодексов как регулирующего жизнь механизма уменьшается по мере того, как мы движемся от первого рода отношений к третьему.
В корпусе канонического права значительную долю составляют правила, разработанные церковью для того, чтобы обеспечить ее собственную деятельность как самостоятельной инстанции: таковы, например, правила, касающиеся процессуальности и критериев отбора при рукоположении священников или при поставлении епископов; правила о порядке совершения различных церковных служб; правила, регламентирующие праздники и соблюдение поста.
Задача каждого из представителей духовенства заключалась в надзоре за соблюдением правил, внедрении их, объяснении и своевременном применении, сообразно тем полномочиям, которыми был наделен данный представитель. Авторитетом высшей инстанции признавался Константинополь, и время от времени для разрешения самых трудных вопросов обращались именно туда. Так, в начале 1160-х гг. один из епископов Руси, высказывавший сомнительные взгляды относительно правил соблюдения поста, был отправлен в Византию, и его дело разбиралось в присутствии самого императора Мануила I. К несколько более позднему времени относится запрос, который отправили патриарху Луке Хрисовергу, предлагая ему издать постановление, относящееся к занятию церковных вакансий на северо-востоке.
Менее отвлеченных дел касаются инциденты, когда, например, в 1228 г. патриарх Герман II обращался к Киевскому митрополиту Кириллу I и извещал его, что рукополагать в священники рабов нельзя по каноническим правилам и эту практику следует прекратить, или когда в 1276 г. собранный патриархом синод отвечал на вопросы епископа Феогноста из Сарая, то есть епископа Древней Руси, служащего в Золотой Орде. Авторитет, которым обладал Константинополь, парадоксальным образом находит подтверждение и тогда, когда он ставится под сомнение.
В 1147 г. был созван собор местных епископов в Киеве для того, чтобы вынести решение о правомерности поставления митрополитом уроженца Руси, Климента Смолятича, без санкции Константинополя. Противники назначения Климента, защищая авторитет патриарха, ссылались на недвусмысленное требование закона: «Не есть того в законе, яко ставить епископом митрополита без патриарха, но ставит патриарх». Другая сторона — желавшие обойтись без патриарха ссылались на принятый в Константинополе обычай: «А глава у нас есть святого Климента, яко же ставят греки рукою святого Ивана». В этом споре, как он рисуется нашими источниками, ссылка на прецедент, имевший место в Константинополе, противостоит одновременно и букве закона, и расположенным в том же Константинополе официальным авторитетам. Как видим, даже в верхних эшелонах власти, при апелляции к закону и обычаю, между ними оставалось много места для всяких разных толкований.
Если говорить о повседневной жизни Руси на уровне местного общества, то об участии в ней духовенства известно очень мало. Отдельные моменты, касающиеся церковной дисциплины, затрагиваются в датирующихся концом XI в. «Канонических ответах» митрополита Иоанна II и в составленных ближе к сер. XII в. ответах епископа Нифонта и других авторитетных лиц на вопросы, возникавшие в среде
духовенства. Как результат обсуждения темы с другими клириками дошло до нас от сер. 1160-х гг. краткое руководство Илии, епископа Новгородского, где указываются обязанности диакона во время служения литургии. Так или иначе, раньше второй половины XIII в., опять же в связи с административной деятельностью митрополита Кирилла II, мы не встретим никаких следов сколько-нибудь систематической работы на местах по упорядочению канонических сводов.
Когда в 1273 г. митрополит Кирилл созвал собор для поставления очередного епископа Владимирского, иерархи вздумали воспользоваться тем, что они сошлись вместе, и решить целый ряд вопросов, относящихся к церковной дисциплине и соответствующим церковным обрядам. В числе прочего обсуждались: незаконные поборы при назначении на место; рукоположение рабов (правонарушение, как видно, не прекратившееся и после написанного за полвека до того послания патриарха Германа II); принятый в Новгороде порядок действий диаконов при служении литургии (ср. руководство епископа Илии, датирующееся более ранними годами); единственно правильный обряд миропомазания при крещении; распространение пьянства среди священников; служение литургии непоставленными священниками.
Включающее перечисленные пункты «Правило» Кирилла, которое было принято на соборе и утверждено еще четырьмя иереями, сознательно берет за образец пользующиеся авторитетом толкования канонических постановлений. Здесь даны ссылки на каноны и, что характерно, в преамбуле упоминается о том, сколько трудов положил еще недавно сам Кирилл для утверждения на Руси новой версии Номоканона.
По мнению Кирилла, все несчастья Руси происходят от того, что канонические правила не принимаются в расчет или нарушаются. Поскольку, однако, жителям Руси не всегда своевременно растолковывали церковные законы, и люди не знали этих законов, нельзя возлагать на них всю вину за неведение.
Принятое на соборе 1273 г. «Правило» Кирилла ссылается на распространение во второй половине XIII в. канонических кодексов и само является свидетельством этого процесса. «Правило», хотя оно составлено почти три столетия спустя после крещения Руси, — первый дошедший до нас текст, который показывает, что здешняя церковь наконец усвоила процедуру выработки фиксированных на письме списков правил по каноническим вопросам. Если принять во внимание, что тот же Кирилл подверг пересмотру и обеспечил распространение Кормчей, ясно будет, что мы имеем дело с новым способом восприятия местным обществом права, нормирующего существование этого общества.
Во-первых, Кормчая в сербской версии оказалась значительно более емкой, чем та славянская версия, которая была прежде известна на Руси. Она больше отвечала требованиям эпохи, включала дополнения и комментарии, появившиеся в недавние годы, вплоть до середины XII в.; сами каноны подверглись сокращению (поскольку главные из находившихся там текстов были доступны в других книгах), так что чаша весов при относительном распределении объема склонялась теперь в сторону добавлений и толкований.
Во-вторых, заимствованная Кормчая была — впервые на Руси — расширена за счет местного материала, и он, находясь рядом с чужими списками правил, получил частицу авторитета этих последних. В-третьих, новая версия распространилась широко, быстро и, можно, кажется, сказать, упорядоченно привилась во всех землях Руси. За предшествующие годы у нас отсутствуют какие-либо данные, указывающие на такого рода согласованные усилия, направленные на то, чтобы упорядочить фиксированные на письме правила.
И в-четвертых, из новой версии Кормчей быстро развились местные ее варианты. Упорядочение вовсе не обязательно тождественно стандартизации. Хотя новые списки правил частично были нацелены на то, чтобы преодолеть многообразие обычаев в древнерусской церкви, дело кончилось тем, что эти самые правила стали по-разному приноравливаться к местным обычаям.
Неправильно было бы понимать буквально предисловие, которым митрополит Кирилл снабдил свое «Правило». Ворчание на упадок нравственности относится к числу излюбленных занятий среди блюстителей морали, и занятие это слишком банальное, чтобы из него можно было извлечь что-либо полезное при анализе любого общества, если не считать характеристики самих любителей поворчать.
Также мы не обязаны верить, вопреки ссылкам Кирилла на последствия войны и на разорение, что списки кодекса остались в столь малом количестве именно из-за монгольского нашествия. В действительности, годы нашествия, принесшие самые страшные разрушения, ушли в прошлое несколько десятилетий тому назад, и в любом случае, развернувшаяся работа по изготовлению новых кодексов велась в тех краях, которые не были непосредственно затронуты монгольским завоеванием.
Строго говоря, не совсем правда и то, что раньше обращению к каноническим правилам препятствовал языковой барьер: ведь принадлежащая первоучителю Мефодию и его восприятие версия «Синагоги в пятидесяти титулах» и «Ефремовская кормчая» содержащая «Синтагму в четырнадцать титулов», попали на Русь задолго до нововведений митрополита Кирилла.
Размышляя о том, что побуждало действовать самого Кирилла, мы вынуждены довольствоваться предположениями. Ирония судьбы заключалась в том, что охвативший всю Русь всплеск активности церкви на ниве законотворчества совпал во времени с периодом, когда окончательно распалась старая династическая система управления. Не исключено, что митрополит Кирилл и другие иерархи прилагали так много усилий для устроения религиозной жизни, пытаясь этим способом сохранить хотя бы подобие прежнего порядка.
Так, в основанном на постановлениях собора 1273 г. «Правиле» Кирилла подвергались критике местные варианты церковных обрядов. Может статься, Кирилл ставил перед собой цель заполнить церковной организацией вакуум, образовавшийся в династических отношениях. У меня нет повода сомневаться, что на ситуацию могли повлиять еще какие угодно личные, политические, общественные или духовные факторы, но я в любом случае полагаю, что и «Правило» Кирилла, и неожиданная потребность в изготовлении списков Кормчих книг являются результатом не только пастырского рвения со стороны митрополита и не могут быть объяснены лишь как результат его личной настойчивости.
Если же оценивать мнение Кирилла о дефиците запечатленных на письме правил, то его, это мнение, следует интерпретировать в связи с происшедшими одновременно более универсальными изменениями в навыках, касающихся производства административных документов.