Трактат «О письменах», приписываемый черноризцу Храбру
Из числа ранних сочинений, связанных с ближайшими последователями Кирилла и Мефодия, только в одном памятнике специально обсуждается славянская азбука как особый феномен: это трактат «О письменах», обычно приписываемый «черноризцу Храбру». Как то часто случалось в славянской книжной традиции, личность автора, который на самом деле написал данное произведение, является предметом споров.
В дальнейшем я именую автора Храбром исключительно в интересах удобства, хотя данное слово, возможно, является не личным именем, а всего лишь эпитетом («храбрый»), или, может статься, обозначает составителя азбуки, а не автора трактата. Первая версия трактата «О письменах» была, скорее всего, составлена в Преславе, и написана она была глаголицей, в конце IX или в начале X в. Текст произведения невелик, объем его немногим больше тысячи слов, так что это скорее краткий очерк, а не развернутое рассуждение.
И все же значимость произведения несопоставима с его скромными размерами. Произведение «О письменах» является не только ближайшим по времени текстом, показывающим, каким виделся алфавит в эпоху, когда была изобретена славянская азбука; важно еще и то, что везде, где жили православные славяне, это произведение копировали, адаптировали, сокращали, переиначивали и цитировали в бесчисленном количестве рукописей на протяжении многих столетий.
«О письменах» представляет собой апологию, это в большей мере панегирик, нежели систематическая теория, своего рода аналитическое исследование, направленное на возвеличение предмета. Автор отстаивает значение славянской азбуки против возможных возражений, потенциально существующих и/или на самом деле выставлявшихся.
Исходным пунктом обсуждения служил вопрос о том, с помощью какой системы графических знаков лучше всего может быть и должно быть выражено своеобразие славянского языка? Превознося новоизобретенный славянский алфавит в качестве наилучшего ответа на указанный вопрос, автор фактически пользуется двумя главными критериями — практичностью этого алфавита и присущим ему авторитетом.
Каковы могли быть альтернативы славянской азбуке в эпоху, когда она явилась на свет? Несостоятельность одного из способов выйти из положения показана в первой же фразе памятника: прежде крещения славяне-язычники, будучи неграмотными, «читали и гадали чертами и резами». Ссылка Храбра на загадочные «черты и резы» послужила поводом для множества теорий. Не использовали ли славяне какую-то разновидность рунической письменности? Или это были идеограммы? Или речь идет еще о каком-нибудь докириллическом алфавите?
Стоит обратить внимание, что автор сочинения «О письменах» указывает на какую-то связь между «чертами и резами» и гадательными процедурами (славяне «читали и гадали»). Пускай современные историки мучаются неизвестностью, что касается болгарского книжника, то в его глазах такого рода напоминания о языческом прошлом не заслуживали особого внимания, и он быстро обращался к главному вопросу: к сравнению двух открывшихся тогда возможностей.
Это, с одной стороны, решение передавать славянский язык с помощью нового, специально для того созданного алфавита, и, с другой стороны, воображаемая альтернатива — употребление для письма на славянском языке иных алфавитов, какими уже пользуются прочие христианские народы, то есть латинского и греческого.
Использование латинского алфавита для записи текстов на славянском языке не было альтернативой сугубо абстрактного рода. В одном из самых старших по времени сохранившихся отрывков со славянским письмом, в так называемых Фрейзингских фрагментах конца X в., в латинской транскрипции приведены две формулы религиозного содержания и проповедь о покаянии. Сходным образцом, в котором бы древний славянский текст передавался с помощью греческого алфавита, мы не располагаем, но история греческого письма сама по себе имела глубокие корни на тех землях, на которых образовалась Болгария.
Сохранилось значительное число «протоболгарских» надписей, сделанных средствами греческого алфавита, среди которых есть как надписи на греческом языке, так и составленные из тюркских слов, но записанные по-гречески. Однако составитель трактата «О письменах» видит объективные препятствия для применения греческого алфавита: в языке славян встречается более дюжины звуков, к которым нет соответствующих эквивалентов среди греческих букв, а потому все попытки передать славянский с помощью букв греческого алфавита были несовершенными, неупорядоченными («без устроя»).
Под алфавитом в нашем случае понимается набор отличающихся друг от друга графических знаков, которые созданы для обозначения отличающихся друг от друга звуков какого-то языка. Чтобы письмо было упорядоченным, каждому языку нужен такой набор букв, который соответствовал бы звукам этого языка. Если в двух языках присутствуют разные звуки, эти языки из практических соображений должны пользоваться разными алфавитами.
Иными словами, Храбр дополняет представление, согласно которому правильное понимание алфавита зависит от правильно проведенного анализа звуков речи. Достижением Кирилла, в его глазах, было правильное понимание этой задачи и правильное ее разрешение: в греческом и в славянском языках имеются некоторые одинаковые звуки, поэтому в славянской азбуке, созданной Кириллом, некоторые буквы обозначают те же звуки, что и в греческом; однако четырнадцать из тридцати восьми букв представляют те звуки, которые встречаются только в славянском языке.
Покончив с практической стороной дела, автор сочинения «О письменах» посвящает остальную часть своего труда вопросу об авторитете славянского алфавита. Сам сочинитель никак не отмечает перехода от одной темы к другой. Трактат сохраняет прежнюю форму, продолжая цепочку сравнений и противопоставлений славянского алфавита, с одной стороны, греческого и, в меньшей степени, латинского и еврейского алфавитов, с другой стороны.
Предлагая очередное сравнение, Храбр вновь и вновь стремится доказать, что статус славянских букв никак не ниже статуса других алфавитов, а в некоторых отношениях он, может быть, даже выше. При этом сочинитель руководствуется следующими критериями:
Последовательность и значение букв: Храбр видит особое значение в названии первой буквы славянской азбуки («аз» — буква, которая открывает уста, чтобы научить тех, кто хочет научиться). Так же точно, заявляет автор, цитируя схолию (то есть комментарий или аннотацию) к произведению весьма популярного в Византии грамматика II в. Дионисия Фракийского, определенным значением наделены первые буквы еврейского и греческого алфавитов (aleph значит «учить», alpha значит «искать»). Весьма интересно то обстоятельство, что Храбр начинает свое рассуждение с указания на смысл, заключенный в названии букв, и остается только пожалеть, что он не развил свою мысль применительно к остальным элементам алфавита.
Количество букв: поначалу может показаться, что греческий алфавит, с его двадцатью четырьмя буквами, организован более экономично, по сравнению со славянским, состоящим из тридцати восьми букв. Но это иллюзия: если добавить к указанному числу дифтонги и буквы, используемые только для обозначения чисел, тогда придется признать, что и греческий алфавит нуждается в тридцати восьми буквах.
Божественная благодать, простирающаяся на язык или на буквы: нет оснований считать еврейский, греческий и латинский языки особо почтенными по той причине, что именно на этих языках была сделана подпись на Распятии. Божественная благодать распространяется на все вещи, в их числе на славянскую азбуку.
Древность языка: не следует думать, будто еврейский, греческий и латинский языки пришли в мир божественным мановением, в полностью законченном виде. Адам говорил на сирийском языке; прочие языки зародились после Вавилонского столпотворения.
Заслуги самого Кирилла Философа: поначалу греки пользовались буквами финикийского языка (об этом сообщается в другой схолии к произведению Дионисия Фракийского), а свой собственный алфавит разрабатывали постепенно, в продолжение многих лет, усилиями многих людей; когда же грекам пришлось заниматься переводом Священного Писания, чтобы выполнить эту работу, им потребовалось семьдесят человек. Напротив, изобретение славянской азбуки и самые важные переводы — все это осуществил один-единственный человек в течение нескольких лет.
Значение Кирилла в божественной иерархии: Кирилл был святым человеком, а греческие буквы придуманы язычниками. Следовательно, «словенскаа писмена святеиша суть и чьстнеиша».
Значение произведенных в алфавите изменений: Храбр признает, что в изобретенную Кириллом азбуку потом пришлось внести ряд модификаций, но утверждает, что это не дает оснований для критики. Греки также изменяли свои буквы несколько раз, и вообще приспосабливать что-то задним числом легче, чем придумывать впервые.
Значение Кирилла по человеческим представлениям: среди греческих книжников мало найдется таких, кто мог бы назвать имена людей, изобретших их алфавит или переведших Священное Писание на греческий язык; а вот славянские книжники все знают, кто создал славянскую азбуку и кто перевел Священное Писание, где это было сделано, когда и для кого.
Наконец, если читатели сочтут, что приведенные аргументы все же неубедительны, автор заверяет этих читателей, что «существуют и другие ответы, которые мы изложим в другом месте».
Не совсем ясно, зачем вообще Храбр в своем трактате сравнивал друг с другом разные языки и разные алфавиты. Если говорить о сравнениях отрицательного свойства, сколь конкретна была их цель, против кого именно были они направлены? Есть ли у критики греческого реальная подоплека или это всего лишь риторическое упражнение Храбра? Входит ли его критика составной частью в действительно развернувшуюся дискуссию, или она представляет собой некий литературный прием?
Если за критикой греческого стоят действительные факты, она могла быть в принципе адресована оппонентам, которые поднимали голос против славянской письменности и которых мы чисто умозрительно отнесем к трем типам: а) те, кто не признавал использование славянского языка как языка литургии; б) те, кто, принимая славянский в качестве языка литургии, выступали за использование греческого алфавита; в) те, кто предлагал заменить придуманные Кириллом зрительно отличающиеся от греческих буквы (глаголицу) на буквы такой азбуки, которые бы зрительно походили на греческие (то есть так называемую «кириллицу»).
Хотя мы не вправе отрицать, что любое из трех предположительных возражений могло прозвучать, все же имевшееся будто бы противостояние нововведению не представляется чем- то действительно актуальным для того времени. Наименее состоятельна гипотеза, касающаяся оппонентов первого типа, — будто автор трактата «О письменах» защищал славянский язык от некоей группы консерваторов, требовавших восстановить греческий как язык церкви. Допустимо считать, что во все времена встречались люди — как славяне, так и византийцы, кто желал бы эллинизировать Болгарию, но все же центральной темой трактата является не отпор грекофилам вообще, а славянский алфавит.
Вторая гипотеза — будто воображаемые оппоненты Храбра не возражали против употребления славянского языка, но ратовали за возвращение к греческой графике — выглядит, чисто умозрительно, вполне убедительной, но не может быть подкреплена фактическим материалом. Самой любопытной остается третья гипотеза, согласно которой смысл трактата заключается в защите глаголицы против вторжения в обиход книжников кириллицы, азбуки, основанной на греческом алфавите. Однако, возразим мы, в трактате разные алфавиты рассматриваются как система знаков, и не разбирается само по себе начертание букв в этих алфавитах.
По сути дела, концепция автора, согласно которой славянская азбука представляет собой серию букв, отражающих звуки, общие для славянского и греческого, и дополнительно — буквы для звуков, имеющихся только в славянском языке, такая концепция одинаково подходит для описания и глаголицы, и кириллицы. В своем сочинении Храбр касается вопроса о количестве букв, о значении названия каждой из них, вопроса о соотношении букв со звуками речи, но он нигде не говорит об их начертании или о чем-либо другом, связанном с графической реализацией этих букв. Действительно, большинство читателей-славян, по крайней мере если вести отсчет с конца XI в., скорее всего, не сомневалось, что трактат посвящен кириллическому алфавиту.
Итак, оказывается, что мало правдоподобны все три гипотезы, в основе которых лежит мысль о трактате как о действительной реплике в «подлинно» ведшемся споре. Остается думать, что все антитезы, которыми оперирует автор памятника, носят, в первую очередь, риторический характер и нацелены на то, чтобы возвеличить славянский язык, а не на то, чтобы подвести итоги в какой-то полемике практического свойства.
Не приходится сомневаться, что существовали византийцы, которые все еще проявляли обидное высокомерие, так что колкости, отпускавшиеся время от времени в адрес греческой письменности, могли поддерживать уважение славян к самим себе, и нам не следует выискивать за такими колкостями чего-то большего.
Нельзя всегда и везде понимать литературные тексты буквально, и было бы ошибкой восстанавливать жизненные реалии на основе представленной в литературе системы доказательств. Пожалуй, трактат «О письменах», атрибутируемый черноризцу Храбру, правильнее всего было бы читать как назидательное славословие славянской азбуке, а не как свидетельство о происходившем на самом деле споре о языковой политике. Благодаря этим именно его свойствам, характеризующим памятник как образец назидательного славословия, трактат Храбра легко переносился в такие страны и в такие эпохи, для которых сама идея о возвращении к греческий письменности или о переходе на алфавит греков была уже лишена всякого смысла.