Письмо как магия?
Итак, предметы с письмом могли использоваться в магических целях, а само наличие письма — если основываться на предложенном нами стороннем понимании магии — являлось надежной приметой христианского осмысления этих магических целей. Что будет, если мы уберем предметы и сосредоточим свое внимание на одних только свойствах графических символов? Носила ли письменность сама по себе магический характер?
При желании можно было бы собрать внушительное досье из фактов, позволяющих ответить на это вопрос утвердительно, заявить, что письмо, как систему знаков и как предмет, считали носителем магических (или, если угодно, сакральных) свойств. Статус славянских букв не подвергается сомнению ни в одном из памятников, имеющих историческое или идеологическое значение. Эти буквы были изобретены святым, при участии божественного промысла.
В своем трактате «О письменах» Храбр пишет о значимости названия первой из букв в еврейском, греческом и славянском алфавитах. Пускай он не распространяется об азбуке в целом, все же его замечания предполагают, что эзотерическое значение свойственно названиям всех букв. Своим особенным смыслом исполнены не только слова, которыми обозначаются буквы в славянской письменности, сама их последовательность может быть понята как скрывающее тайну неразрывное сообщение.
Соответственно, сами просятся стать объектом эзотерического толкования алфавитные акростихи (особенно такие, в которых последовательность образуют названия букв, а не одни только буквы). Буквы славянского алфавита использовались для обозначения чисел, так что магические значения могут быть выявлены на одном из трех уровней или на всех сразу: магия букв, магия имен и магия чисел.
Деятели церкви осуждают всякое неуважительное обращение с письмом: в канонических сводах, конечно же, запрещалась порча книг, но Кирик Новгородский в тексте, датирующемся примерно серединой XII в., задается вопросом, не грех ли топтать ногами вообще любую грамоту. Все это представляется довольно очевидным. Буквы были магическими знаками, предметы, когда на них помещались буквы, становились магическими, а алфавит в целом мог служить амулетом.
Тем не менее характеризованное досье не столь убедительно, как на первый взгляд может показаться. Все умозаключения носят умозрительный характер. Допустим, алфавиты действительно могли служить талисманами; но где же созданные на Руси тексты, которые бы подтверждали такое использование алфавитов или такое их восприятие, и где признаки того, что любой нацарапанный алфавит выполнял функцию талисмана, а не был всего лишь нацарапанным алфавитом?
Названия букв и составленные из этих названий акростихи оставляли широкий простор для эзотерических толкований; но где современные свидетельства, подтверждающие, что подобные толкования пользовались тогда общим признанием? Какой-то церковный деятель осуждает тех, кто устилает землю грамотами и потом топчет их ногами; но ведь это очевидным образом показывает, что уважение к написанным буквам как сакральному предмету никоим образом не было столь распространенным, как бы того хотел наш церковный деятель.
Указания на магический статус букв в целом примечательным образом скудны, если сравнить их с тем, что известно о других культурах. Мало того, эти указания скудны даже там, где мы вправе были бы рассчитывать, что их будет изобилие. Скажем, если еврейский писец при копировании Торы совершал ошибку, свиток считался испорченным (а соответствующий лист пергамена надлежало переписать заново).
На Руси переписчик тоже копировал Евангелие настолько тщательно, насколько он был в состоянии, но он (следуя в этом за обычной в Византии практикой) защищает себя от неприятностей, которые могла породить допущенная им ошибка, всего лишь принося извинения в колофоне рукописи. В итоге ошибки остаются. Люди ценили аккуратность, но интересы дела не побуждали к чрезмерной фетишизации буквы закона.
Не отрицая того, что магия букв и магия письма действительно могла существовать, мы должны быть крайне осторожны и не приписывать сплошь и рядом магические свойства буквам как таковым. Иногда нам попадаются образцы письма, магическая нагрузка которых специально «маркирована», такие как запись псалма в зеркальном отражении на амулете из бересты или нарушения в графике на «Суздальском змеевике».
Но эти памятники являются редким исключением. Записи в зеркальном отражении попадаются часто, но обычно это результат простейшей ошибки, допущенной производителем. Предметы с письмом в зеркальном отражении и с другими аномалиями при воспроизведении текста могли, конечно, использоваться как талисманы, но сама по себе форма записи обыкновенно не служит указанием на эзотерическую функцию предмета. Криптография и иные — «маркированные» — способы использовать одну только письменность для нужд магии крайне редко встречаются в изучаемый период.
Значение записанного текста почти никогда не исчерпывается тем, что этот текст непосредственно «говорит». Более того, невербальное сообщение оказывается нередко значительнее, чем содержание, выраженное словами. В древности, в представлении людей Древней Руси, невербальное значение письменности по определению не могло быть связано с магией, поскольку сама магия в принципе была чем-то, находившимся за пределами письменной культуры.
Если руководствоваться современным, расширительным пониманием магии, магическим смыслом были наделены совсем немногие из древних письменных памятников, хотя магические функции выполняло большое количество предметов-носителей письменных текстов; и редко при магических действиях письменность использовалась как нечто самостоятельное, да и вообще редко случается, что письменность сама по себе применялась или воспринималась как средство коммуникации, наделенное магическими свойствами.