Вольтер и книги
Глубокая энциклопедическая начитанность Вольтера и по (по тем временам) достаточное знакомство с литературой любого изучаемого им предмета общеизвестны и не оспариваются даже теми авторами, которые справедливо ставит ему в упрек его эклектичность или поверхностность в тех или иных случаях. В своих сочинениях немало строк он уделил книгам как таковым, т.е. как орудию распространения мыслей или, на языке Вольтера, истин и заблуждений. Для первой половины его жизни характерен тот чисто эстетический критерий, который служит для строжайшего отбора в библиотеку божества вкуса (в поэме «Храм вкуса», 1731 г.) только весьма немногих произведений, да и то чаще всего не полностью, а лишь в выдержках, даже из числа наиболее прославленных, — во вторую же половину жизни классовая борьба во французском общество диктует Вольтеру иную грань между «нужными» и «ненужными» книгами, и эта резкая грань проходит по линии, отделяющей запросы поднимающейся буржуазии от запросов разлагающегося феодального мира в лице его церковных, юридических и политических установлений.
Но Вольтер при этом далек от фетишизации книги как таковой. Какое бы сокрушительное действие он ни приписывал тем или иным сочинениям просветителей и какой бы он шум ни поднимал по поводу катастрофической угрозы мировому порядку от любой направленной лично пропив него брошюры, трезвый ум историка и практическое чутье (буржуазного дельца и феодального сеньора одновременно) диктовали ему следующие размышления (в письмо к Даламберу от 5 апреля 1765 г.); «Хотел бы я знать, какой вред может причинить книга, стоящая 100 экю? Никогда 20 томов in folio не произведут революции; маленькие же, портативные книжки ценой в 30 су — вот кого следует бояться. Если бы Евангелие стоило 1200 сестерций, никогда бы христианская религия не утвердилась». И еще откровеннее: «Самое опасное — книги в 10 су, — их может читать народ». Аналогичные мысли мы найдем и в статье «Книги» в «Философском словаре» Вольтера. Нельзя против истины упрощенно освобождать Вольтера от неизбежно присущей ему классовой ограниченности и, усматривая в этих словах одну лишь иронию, приписать ему убеждение в абсолютной пользе чтения народом дешевых книг. Но он сознавал - и этими оценками утверждал - социальное значение книг, общественную действительность печати. Впрочем, Вольтер не был бы Вольтером, если бы наряду с этим мы не могли найти у него (в данном случае доверенную лишь сокровенному Sottisier) строго личную пессимистическую или в лучшем случае скептическую формулу: «Хорошие книги так же, как и добрые лекарства, иногда кое-кого и вылечивают».
Добавим к этому еще два высказывания Вольтера, уже не столько о книгах, сколько о круге их читателей. «В отношении книг публика состоит из 40 или 50 человек, если то книга серьезная; из 400 или 500, если она занятная, и приблизительно из 1100 или 1200 человек, если дело идет о театральной пьесе»,— пишет он одному из своих парижских друзей. А свою статью «Библиотека» 1770 г. он начинает со следующего парадокса: «Крупная библиотека имеет то достоинство, что она ужасает того, кто на нее взглянет».
Но вернемся к собственной библиотеке Вольтера. Конечно, и в ней был «балласт» — книги, не читавшиеся, или во всяком случае не перечитывавшиеся. Недаром Вольтер пишет к Фио-де-ла-Марш 26 августа 1762 г.: «Я решил с некоторых пор переплетать все, что я найду хорошего в новых книгах и сжигать все остальное. Если бы приходилось читать все, то времени не хватило бы и у Мафусаила». Но сколько авторитетных свидетельств о том, что фернейский патриарх набрасывался на всякую новую книгу, быстро ее пробегал, делал в ней отметки, если что-нибудь в ней его заинтересовывало, с тем, чтобы обязательно вернуться к ним впоследствии, хотя бы и много времени спустя. Ваньер пишет в своих мемуарах: «Он имел методу, получая новое сочинение, быстро его пробегать, читая по несколько строк на каждой странице. Если он замечал там что-либо заслуживавшее внимание, он помещал там отметку, после чего перечитывал сочинение целиком весьма внимательно и даже два раза, если сочинение казалось интересным и хорошо написанным, и делал при этом пометки на полях. Среди этих заметок были весьма любопытные, равно как и поразительное количество закладок, на коих несколько слов бывало записано его или моей рукой...».
Тот же Ваньер в рукописной вклейке перед страницей 56 ленинградского экземпляра своего «Исторического комментария», вошедшей затем в незначительно измененном виде в «Добавления к Историческому комментарию», повествует о феноменальной памяти своего хозяина. «Мне часто приходилось слышать от него: «Взгляните, нет ли в таком-то сочинении в таком-то томе, примерно на такой-то странице того то и того-то», и редко случалось, чтобы он ошибался, хотя бывало, что уже 10 лет прошло с тех пор, как он держал в руках данную книгу». Если бы имели основание заподозрить в пристрастии его свидетельство, то Ваньер свободно мог бы противопоставить нам те самые последние письма умирающего Вольтера, о которых выше уже шла речь но иному поводу. Смертельно больной старик увлечен последним трудом, выпавшим на его долго: он возглавляет редакцию совершенно нового издании словаря французского языка. Эту почетную, но хлопотливую обязанность возложила на него Французская Академия в апреле 1778 г. И вот почти в каждом из своих последних писем из Парижа Вольтер требует от своего секретаря присылки из Ферне все новых и новых книг, главным образом по грамматике и языкознанию. При этом он дает всегда точнейшие указания своему помощнику (к тому же библиотекарю) о месте нахождения отдельных томов, словно он лишь накануне сам положил их туда, хотя со времени отъезда его из Ферне (5 февраля) прошло уже три с лишним месяца, да и нет никаких оснований предполагать, что Вольтер пользовался данными книгами в последние месяцы перед отъездом. А между тем какая конкретность в этих указаниях! «Прошу вас добавить к ящику с книгами, воторый вы мне пришлете, все, что касается французского языка, как-то: Пор-Рояльскую грамматику Ресто, «Синонимы» Жирара, «Тропы» Дюмарсэ, «Замечания» Вожла, «Малый словарь пословиц», «Письма» Пелисье. Все эти небольшие книжки вы найдете слева от печки, на выступе (у края? bord) библиотеки. Затем книгу по хирургии Тэвенеана in-quarto. Добавлю еще двухтомную книгу о французской орфографии, которая должна лежать на конторке в библиотеке. Возвращайтесь к а к можно скорое, дорогой друг, я не могу обойтись ни без вас, ни без моих книг». Это написано 7 мая, всего через несколько дней после отъезда Ваньера из Парижа.
Тремя днями позже он снова и письме к Ваньеру заказывает книги из своей библиотеки: «... что касается до моих книг, то я вас уже просил добавить к ним то, что вы найдете относящегося до французского языка, и присоединить к итальянским книгам в сафьяне маленькую книжку того же формата, озаглавленную Il Vocabolario, и просил также об анатомии Тэвенена, в которой помещен весьма полезный словарь болезней и лекарств; это квартант, находящийся рядом о первым окном от входа. Прошу вас присоединить сюда же кельтский словарь, напечатанный в двух или трех томах in folio, находящийся на первой полке итальянских книг. Прибавьте итальянскую грамматику Буон Маттеи в малую четверку, стоящую среди итальянских книг, отличный труд, в котором я нуждаюсь. Вы можете найти также среди английских книг или же в углу нового помещения, добавленного к моей библиотеке, английскую книгу в двух переплетенных томах, озаглавленную «The origin of language». Подобные же указания продолжаются и в следующих письмах. Это не механическая память библиотекаря-профессионала и не прихотливая система коллекционера, это — живой след общения с книгами — орудиями производства, общения творческого, характерного для ученого, это те справочники, к которым постоянно прибегаешь, те примеры, которыми неоднократно пользовался, авторитеты, на которых зачастую ссылался. Недаром еще в 24-летием возрасте пишет он своему другу о Гомере и Вергилии: «Эти два автора — мои домашние боги, без коих мне бы вообще не следовало пускаться в путь», а за год до того, во главе списка вещей, затребованных юным Аруэ в Бастилию, стоит Гомер по-гречески и по-латыни.
Имеются еще прижизненные свидетельства о том, будто Вольтер вырезал целые страницы из книг и переплетал их вместе, выбрасывая все остальное; изучение Вольтеровской библиотеки может подкрепить это примерами, разумеется не столь крайними: вырезались не отдельные страницы, а отдельные статьи из сборников или части сочинений, но если это и поддерживает тезис Денуартерра о том, что библиотека Вольтера была не библиофильской затеей, а именно жизненно нужным подсобным научным аппаратом писателя, можно, думается, все же полностью реабилитировать его от слишком иронического упрека французских биографов в том, что он был «отнюдь не библиофилом». Он не был ни в какой степени «гурманом» — библпофилом-эстетом, но был вполне культурным книжником в том самом смысле, в котором мы прилагаем это обозначение к наиболее уважаемым современным нашим ученым собирателям и знатокам книги. Не рисовкой были слова его: «И выстроил то, что называется в Италии палаццо, но из всего дома люблю лишь мой книжный кабинет: книги старость питают».
Из целого ряда примеров можно видеть, какое значение Вольтер придавал библиотекам вообще и, в частности, как источнику справок: никакими светско-политическими или церковно-тактическими моментами не удается объяснить его трехнедельное «затворничество» в 1754 г. в Сенонском аббатстве и его любезнейшую лесть по адресу настоятеля — Дом Кальмэ, до абсурда клерикального историка, тогда как его собственные признании в письмах к этому последнему и к герцогу Ришелье из Кольмара от 6 августа 1754 г. ясно обнаруживают единственную истинную цель этого «монашества». Цель эта — собирание материала для «Всеобщей истории» среди богатейшего рукописного фонда в 12 000 старинных изданий, хранившихся в этом приюте бенедиктинцев, который сам Вольтер называет почти столь же полным собранием, как монастырь Сен-Жермен де Прэ. Кстати, среди обильных у Вольтера комических и пародийных образов монахов всех орденов и цветов ряс мы, как кажется, не найдем ученого бенедиктинца; наоборот, у Вольтера встречаются сравнении с трудолюбием и ученостью мавристов. Смысл маневра лета 1754 г. раскрыт самим писателем в письме, где он хвалится «ловким военным приемом: проникнуть в стан врагов, чтобы у них же обзавестись артиллерией против них».
К этому не раз упоминаемому биографами случаю работы Вольтера в книжном собрании нелишне добавить несколько других, как кажется, до сего времени не учтенных и не обобщенных.
Еще в совсем ранние годы, во время своей первой высылки из Парижа, юный Аруэ, несомненно, почерпал основательные сведении по заинтересовавшей его эпохе Генриха IV из богатейших картинной галереи и библиотеки замка Сюлли на-Луаре. Еще большее значение для автора «Генриады» имели беседы в 1717 г. с престарелым маркизом Комартэном в его замке, побудившие Вольтера заняться изучением истории Генриха IV и Людовика XIV и связанные с широким использованием ценной библиотеки комартэнского замка. Не менее характерны следующие строки в «Мемуарах для жизнеописания г. де Вольтера, им самим писанных». Рассказывая о своем пребывании в Брюсселе в 1740 г., Вольтер специально отметил: «... я имел честь встретить представителя местной счетной палаты, приходившегося родным внуком знаменитому и несчастному великому пенсионарию де-Витту. Он обладал одной из лучших европейских библиотек, которая много послужила мне при составлении моей «Всеобщей Истории».
Вольтер во всех своих исторических работах уделяет постоянное внимание Королевской библиотеке, этому уже в середине XVIII в. замечательнейшему в Европе книжному собранию, В «Опыте о нравах» он отмечает Генриха IV как «истинного основателя» этой библиотеки, в «Философском словаре» посвящая ей особую статью, в «Веке Людовика XIV» дает сведения о приросте фонда и о количестве книг на текущий момент.
Об использовании Вольтером Королевской библиотеки говорит, между прочим, следующая часть его письма к аббату д’Оливе от 30 июня 1751 г. (т.е. относящегося к тому времени, когда Вольтер уже давно работал вдалеке от Парижа и был в немилости у Людовика XV): «Где бы мне найти письмо некоего Клавере, столь дурно высказывающегося о Сиде, а также письмо Бальзака, воздающего ему столь справедливую оценку? Не смогли бы ли Вы запросить у г. аббата Каперонье все, что имеется в библиотеке короля? Я возвращу все в точности. Меня уже удостоили присылкой тех книг, которые находимы только в этой библиотеке, и я их вернул в таком же хорошем состоянии, в каком мне их одолжили.
Я буду иметь честь писать г. Каперонье, но льщу себя надеждой, что, предупрежденный Вами, он будет более расположен оказать мне содействие».