Книга в Древней Руси (XI-XVI вв.)

Симоновское евангелие

Симоновское евангелие (или неточно — Евангелие Лотыша) — знаменитая лицевая рукопись новгородского происхождения, история создания которой не раз становилась предметом специального исследования. Подробное кодикологическое и искусствоведческое изучение Евангелия осуществила О. С. Попова (1962)¹Попова О. С. Новгородская рукопись 1270 г. (миниатюры и орнамент) // Зап. Отдела рукописей. М., 1962. Вып. 25. С. 184-219 (статья переиздана: Попова О. С. Византийские и древнерусские миниатюры. М., 2003. С. 152-183)..

Дата создания Симоновского евангелия, а также имена его переписчика и заказчика известны из выходной записи I (основного) писца Георгия. Приведем ее текст полностью:

Выходная запись писца Георгия содержит не только сведения о производстве рукописи 23 марта 6778 г. , но и данные летописного характера: . Известие о солнечном затмении перекликается со статьей 6679 г. НПЛ: «Померче солнце в неделю в 5-ю неделю поста среде утра и пакы наполнися, и ради быхом».

Несоответствие даты записи Симоновского евангелия и даты НПЛ требовало объяснения. И. И. Срезневский писал, что «затмение о котором здесь говорится, есть затмение солнца, которое действительно было 23-го марта 1270 года, и в Новгороде было видимо около ½ 9-го часа утра. И в летописях есть заметка об этом затмении: «Померче солнце в неделю в 5-ю неделю поста (т.е. в 3-е воскресенье перед Пасхой, бывшей в 1270 г. 13 апреля) среде утра (т.е. в половине утра)»; только год этого знамения выставлен неправильно — 6779, а не 6778 год, как бы следовало»²Срезневский И. И. Древние памятники русского письма и языка... СПб., 1882 (2-е изд.). Стб. 136.. Ф. И. Круг предположил, что разница в дате летописи (6779) и записи (6778) связана с употреблением двух разных стилей летосчисления: сентябрьского (в записи) и мартовского (в летописи) В. Л. Янин установил, что 6778 г. — ультрамартовский. Под следующим 6779 годом сообщается о солнечном затмении в неделю 5-ой недели поста, что, по мнению ученого, соответствует 31 марта 1270 г.³Янин В. Л. Новгородские посадники. М., 2003. С. 222, примеч. 98; ср.: НПЛ. С. 88,319. О. С. Попова писала о затмении 24 марта 1270 г., что на неделю раньше даты, установленной Яниным.

Итак, хронологические элементы записи и НПЛ расходятся. Дата записи состоит из указаний на число года (6778⁴О. С. Попова высказывала некоторые сомнения в том, что число года записи Симоновского евангелия действительно должно читаться как «6778»: «...дата окончания работы над Евангелием, 24 марта 1270 г., может вызвать сомнение, так как цифра 7 (в десятках) подтерта и подправлена позднее» (Попова О. С. Византийские и древнерусские миниатюры. С. 174, примеч. 8). Почему Попова пишет о 24, а не о 23 марта неясно.), число месяца (23 марта), память святого (), солнечное затмение () и сообщает время окончания работ над кодексом. Указание на солнечное затмение в НПЛ состоит из числа года (6779), дня недели (воскрсенье («неделя»)), неделю Великого поста (5), час («среде утра»). Вруцелето 6779 года — «Г», круг луны — 15. Это означает, что Пасха в 6779 г. приходилась на 5 апреля, а воскресенье 5 недели поста — на 22 марта. Вруцелето 6778 г. — «В», круг луны — 14. Пасха в 6778 г. отмечалась 13 апреля, стало быть, воскресенье 5 недели поста пришлось на 30 марта, а не на 31 марта, как 6 этом писал В. Л. Янин. Таким образом, дата записи Симоновского евангелия сделана по мартовскому стилю, а дата статьи 6779 г. НПЛ — по ультрамартовскому. Это позволяет думать, что в указание «томь же дни...» записи вкралась ошибка: окончание книгописных работ действительно пришлось на 23 марта 6778 (1270) мартовского года, на день памяти св. мученика Никона и его 199 учеников⁵Сергий (Спасский). Полный месяцеслов Востока. М., 1997. Т. 3. С. 113-114; Лосева О. В. Русские месяцесловы XI-XIV вв. М., 2001. С. 298., тогда как солнечное затмение имело место 30 марта. Возможно, 30 марта 1270 г. у вновь переписанной рукописи объявился «стяжатель». Им был чернец Симон, готовый оплатить уже состоявшиеся книгописные работы и пожертвовать Евангелие от своего имени новгородскому Юрьеву монастырю, иноком которого он в то время был. Если это предположение верно, то следует думать, что выходная запись писалась Георгием в два приема (23 и 30 марта), и вторая ее часть (со слов «томь же дни...») была составлена уже после наблюдаемого им затмения.

Наше предположение о более позднем происхождении сведений о чернеце Симоне в записи писца Георгия косвенно подтверждается необычностью иконографической схемы миниатюры Евангелия с изображением евангелиста Иоанна и св. Симона — небесного патрона юрьевского чернеца Симона (л. 1 об.). Фигура евангелиста Иоанна, подобно фигурам остальных евангелистов, помещена в центре композиции и обращена слева направо. Такое же центрическое расположение фигур евангелистов Матфея, Луки и Марка свойственно композиции трех других миниатюр Евангелия (л. 25 об., 63 об., 93). Однако иконография миниатюры с изображением евангелиста Иоанна уникальна: из Византии заимствована традиция изображать его диктующим текст своему ученику Прохору (Остромирово, Мстиславово и др. Евангелия). На миниатюре же Евангелия 1270 г. слева от Иоанна расположена не фигура пишущего Прохора, а маленькая, по пояс Иоанну фигурка, сопровожденная надписью «Симьн». Евангелист Иоанн помещен в центре композиции (по выражению О. С. Поповой — «...возвышается в ее середине»), тогда как фигурка Симона буквально втиснута в узкий левый угол миниатюры. О. С. Попова объясняла необычность иконографии миниатюры тем, что «фигурка Симона не входила в первоначальный замысел мастера и была приписана чуть позже завершения основной композиции, но, безусловно, тем же мастером». По нашему мнению, более позднее появление фигурки патронального святого вкладчика относительно центральной фигуры миниатюры — евангелиста Иоанна — может свидетельствовать о том, что чернец Симон выкупал у скриптория уже готовый кодекс. Несоответствия же в дате записи подтверждают это предположение и говорят о том, что Симон озаботился приобретением Евангелия для вклада примерно спустя неделю после его изготовления. Покупка кодекса совпала по времени с солнечным затмением 30 марта 1270 г. Аналогичная ситуация, когда выходная миниатюра появилась после завершения кодекса, а вкладчики оплачивали уже готовую рукопись, известна из истории происхождения Пантелеймонова евангелия 1148-1155 гг. (РНБ. Соф. № I)⁶Столярова Л.В. Заказчики древнерусских кодексов XI-XIV вв. Ч. 2: Заказчики XII в., упомянутые в записях на книгах // Древнейшие государства Восточной Европы. 2002 год. М., 2004. С. 252-254; см. также С. 260-261 этой книги..

С новгородским Юрьевым монастырем связана история еще одного вклада переписанной заранее и потом выкупленной рукописи — Жития Нифонта Констанцского и Федора Студита конца XII в. (так называемого Выголексинского сборника). Подобно Симоновскому евангелию, вклад был инициирован монахом — «калогером» Феофилом, о чем сообщается в записи, составленной от его имени. Феофил, «стяжавший» сборник, завещал передать кодекс после своей смерти «с(вя)т(о)му Георгию» и поминать себя «въ с(вя)тых... м(оли)твахъ»:

О том, что Выголексинский сборник был переписан ранее, чем стяжатель Феофил предназначил его вкладом, свидетельствует разница в палеографической дате основного текста (конец XII в.) и записи (XIII в.).

Не исключено, что приобретение готовой (а не специально переписанной для определенного заказчика) рукописи Евангелия потребовалось чернецу Симону для срочного вклада. Чем же могла быть продиктована такая срочность?

От XI-XIII вв. сохранилось 7 (включая фронтиспис Симоновского евангелия) выходных миниатюр с изображением заказчиков и их патрональных святых. Наиболее ранней в ряду названных фронтисписов является знаменитая миниатюра Изборника 1073 г. с изображением семьи киевского в. кн. Святослава Ярославича с женой и пятью сыновьями. Миниатюра помещена на л. 1 и сопровождена записью, сделаной почерком I писца Изборника — дьяка Иоанна, золотом:

Первая часть записи носит благопожелательный характер, вторая представляет собой перечень имен членов княжеской семьи, которые надписаны у них над головами. Слово (без точного указания имени) написано над головой жены Святослава. Возможно, это Ода Шгаденская — дочь графа Леопольда (Липпольда) Бабенберга и Иды из Эльсдорфа. Известия о генеалогии и браках Оды Штаденской содержатся в хронике Альберта Штаденского, Истории архиепископства Бременского и Розенфельдской хронике. В хронике Альберта Штаденского говорится, что мать Оды Ида была дочерью «брата императора Генриха III (1039—1056 гг.) и сестрой папы Льва (Льва IX)». В этом же источнике упоминается, что первым мужем Оды был русский князь, имя которого прямо не названо. В статье 1072 г. Санкт-Галленских анналов Ода Штаденская фигурирует как жена «короля Руси». По мнению А. В. Назаренко (1994, 2001 гг.), это известие прямо свидетельствует о том, что Ода была второй (после Киликии (Кекилии, Цецилии)) женой в. кн. Святослава Ярославича. Брак с нею, по мнению исследователя, был заключен в середине — первой половине 1071 г.⁷ См.: Назаренко А. В. Киевская княгиня — внучка папы Льва IX (1049-1054) и императора Генриха III (1039-1056): Новые данные о внешней политике Руси в 70-х гг. XI в. // Восточная Европа в древности и средневековье: Древняя Русь в системе этнополитических и культурных связей. Чтения памяти чл.-корр. АН СССР Владимира Терентьевича Пашуто. Москва, 18-20 апреля 1994 г. Тез. докл. М., 1994. С. 26-29; Он же. Древняя Русь на международных путях: Междисциплинарные очерки культурных, торговых, политических связей IX—XII веков. М., 2001. С. 506-508, 510-519. С. М. Каштанов (1993, 1994, 2003 гг.) считает, что отождествление мужа Оды с в. кн. Святославом Ярославичем сомнительно, и скорее всего она была замужем за новгородским кн. Владимиром Ярославичем (ум. в 1052 г.)⁸См.: Каштанов С. М. Царский синодик 50-х годов XVI в. // Историческая генеалогия. Екатеринбург; Париж, 1993. Вып. 2. Ком. 90. С. 57-63; Он же. Была ли Ода Штаден-ская женой великого князя Святослава Ярославича? // Восточная Европа в древности и средневековье: Древняя Русь в системе этнополитических и культурных связей. С. 16-19; Он же. Царский синодик 50-х годов XVI в. // Россия и греческий мир в XVI в. / Подгот. к публ. С. М. Каштанов и Л. В. Столярова, при участии Б. Л. Фонкича. М., 2004. Т. 1. С. 408-420.. В записи упомянуты пятеро сыновей Святослава, младший из которых — Ярослав, был рожден от брака с неизвестной по имени княгиней, возможно, Одой Штаденской. На выходной миниатюре он изображен мальчиком лет 5-7-ми, стоящим перед великой княгиней, спиной к ней, едва доставая до ее пояса. Правая рука княгини лежит на его плече.

Еще одна из миниатюр в ряду древнерусских фронтисписов с изображением заказчиков и владельцев связана с историей создания так называемой «Трирской» или «Экбертовой псалтири». Написанная в X в. на латинском языке по заказу трирского архиепископа Эгберта (977-993), Псалтирь в XI в. попала на Русь. Для ее тогдашней владелицы — дочери польского короля Мешка II Гертруды, ставшей женой киевского кн. Изяслава Ярославича, — в Псалтирь были вшиты листы с молитвенником и пятью миниатюрами (Молитвенник Гертруды или Codex Gertrudianus; л. 5-14⁹ Тексты Молитвенника Гертруды и одна из миниатюр (на л. 41) были внесены и в другие тетради Псалтири Эгберта. Они помещались на тех листах, которые не были заполнены текстом. Миниатюры написаны на л. 5 об., 9 об., 10 об., 41 — см.: Смирнова Э. С. Миниатюры XI в. в кодексе Гертруды (Псалтири архиепископа Эгберта из Трира), Чивидале, национальный Археологический музей, cod. CXXXVI // Искусство рукописной книги: Византия. Древняя Русь. Тез. докл. международной конф. Москва, 17-19 ноября 1998 г. СПб., 1998. С. 33.). В Молитвеннике имеется изображение сына Изяслава и Гертруды — Ярополка-Петра Изяславича, его жены Кунигунды-Ирины и самой Гертруды (миниатюры «Апостол Петр с припадающей семьей кн. Ярополка», л. 5 об., и «Христос во славе, венчающий кн. Ярополка и кнг. Ирину», л. 10 об.). Представляет интерес, что имя польской жены Изяслава Ярославича и матери Ярополка мы знаем только благодаря этому памятнику; в подписи к миниатюре на л. 5 об. она фигурирует как «м[ате]р[ь] Яропъл[ча]».

На миниатюре Пантелеймонова евангелия 1148-1155 гг. помещено изображение святых Пантелеймона и Екатерины. Миниатюра носит ярко выраженный патрональный характер и не оставляет сомнения в том, что на ней изображены небесные покровители заказчика Евангелия и его жены. Выше мы попытались доказать, что таковыми могли быть киевский в. кн. Изяслав-Пантелеймон Мстиславич и одна из его жен, вероятнее всего — абхазская княжна Русудан.

На выходной миниатюре Евангелия Константина, пресвитера Болгарского второй половины XIII в. помещено изображение болгарского князя Бориса-Михаила (952-889). Изображение этого же князя либо его сына, первого болгарского царя Симеона (893-927) содержится в рукописи Слова Ипполита Римского об Антихристе конца XII в. (л. 1 об.). Миниатюра плохой сохранности; из-за разрушенной живописи идентификация изображенной на ней персоны спорна.

Изображение болгарского святого и болгарское происхождение текста Евангелия Константина свидетельствуют, по мнению Г. И. Вздорнова, «о том, что русские мастера использовали образец, восходивший к болгарскому оригиналу. Синодальная рукопись 262 списана, кажется, непосредственно с болгарского памятника — до такой степени изображение Бориса-Михаила сохранило свежесть восприятия подлинника»¹⁰Вздорнов Г. И. Искусство книги в Древней Руси: Рукописная книга Северо-Восточной Руси XII — начала XV веков. М., 1980. С. 16, см. также С. 17-18.. Автор миниатюры Слова Ипполита Римского не повторил изображение князя Бориса из Евангелия Константина: хотя он и воспроизвел общую схему композиции, копировал он другой образец. Иными словами, обе рукописи — ГИМ. Син. № 262 и ГИМ. Чуд. № 12 — в качестве выходных миниатюр сохранили образцы своих болгарских оригиналов.

На выходной миниатюре Хроники Георгия Амартола первой половины XIV в. помещено изображение Христа с предстоящими тверским кн. Михаилом Ярославичем (1272-1319) и его матерью Аксиньей (1240-е годы — 1313) — заказчиками кодекса.

Таким образом, мы видим, что на фронтисписах древнерусских кодексов помещались изображения заказчиков и членов их семьи, а также их патрональных святых, если это были представители княжеского рода¹¹Пуцко В. Г. Русская иллюминированная книга на рубеже XII-XIII вв. // Книга в России: Из истории духовного просвещения. Сб. науч. трудов. СПб., 1993. С. 20.. Миниатюра «Евангелист Иоанн и св. Симон» Симоновского евангелия, представляющая наряду с евангелистом изображение верховного патрона чернеца Симона (не князя и не царя!), казалось бы, является исключением из общего правила. Никакими данными о социальном статусе этого юрьевского монаха в его мирской жизни до пострига мы не располагаем. Однако немалые средства, необходимые Симону для приобретения дорогостоящего иллюминированного Евангелия и сам факт помещения фигуры его патронального святого на выходной миниатюре, заставляют задуматься, кем он был до марта 1270 г. и не был ли он княжеского рода, а если не был, то с кем из княживших в Новгороде лиц он мог быть связан.

О. С. Попова предположила, что чернецом Симоном мог быть упомянутый НПЛ в статье 6776 г. «муж добр из Новгорода Семьюн», принимавший в Новгороде немецких, рижских, юрьевских и др. послов («...не он ли постригся, приняв имя Симона?»). Впрочем, подчеркивая, что эта предположенная ею идентификация не имеет достаточных оснований, Попова заметила, что сведений о пострижении Семьюна, «...как и иных упоминаний новгородца, с именем которого можно было бы отождествить имя заказчика,... обнаружить не удалось».

В записи писца Георгия стяжатель Евангелия упоминается под именем, принятым им во время иноческого пострижения. С. В. Сазонов показал, что на Руси по крайней мере до XIV в. монашеское имя давалось по имени святого, церковное почитание которого приходилось на день пострига¹²Сазонов С. В. Монашеское имя Александра Невского и традиции монашеского имянаречения в средневековой Руси // Сообщ. Ростовского музея. Ростов, 1994. Вып. 6. С. 21.. Память апостола Симона Зилота фиксируется месяцесловами русских Евангелий, Апостолов и Обиходников 10 мая. Это означает, что чернец Симон принял постриг не позднее 10 мая 1269 г. (в записи, датируемой мартом 1270 г., он уже фигурирует как «Симон чернец от святого Георгия»),

В 1269 г. по Новгороду прокатилась волна антикняжеских восстаний, вызванных «насилиями» князя Ярослава Ярославича (27 января 1267¹³Об обстоятельствах и времени интронизации кн. Ярослава Ярославича в Новгороде см.: Янин В. Л. Новгородские акты XII-XV вв. М., 1991. С. 142-143.-1271). В. Л. Янин показал, что Ярослав Ярославич был приглашен на новгородский стол «в период ликвидации злоупотреблений властью его могущественного брата Александра». Требование отказаться от «насилий» Александра Невского содержится во всех докончаниях кн. Ярослава Ярославича с Новгородом, в том числе и в самом позднем из них: «А что твои брат отъял был пожне у Новгорода, а того ти, княже, отступитися; что новгородцев, то новгородьцем; а что пошло князю, а то княже» (№ I); «А что был отъял брат твои Александр пожне, а то ти, княже, не надобе. А что, княже брат твои Александр деял насилие на Новегороде, а того ся, княже, отступи» (№ 2); «А что был отъял брат твои Александр пожне, то ти не надобе... А что, княже, брат твои Александр деял насилие на Новегороде, того ти ся отступити» (№ 3). В докончании 1269 г. Ярослав «посудил» грамоты своего отца и брата, т.е. Ярослава Всеволодовича и Александра Невского, и «подаял» вместо них свои грамоты. Он отнял у Кирилла Хотуничи и передал их городищенским попам, хотя Хотуничи находились в «новгородском погосте», держал закладников в Торжке, вторгался в землевладение св. Софии и т.д.

Восстание 1269 г. началось с изгнания Ярослава с княжеского стола. В начавшийся «мятежь велик», сопровождавшийся разграблением дворов сторонников Ярослава Ярославича, новгородцы предъявили князю многочисленные обвинения: «къ князю послаша на Городище, исписавше на грамоту всю вину его: «Чему еси отъялъ Волховъ гоголными ловци, а поле отъялъ еси заячими ловци; чему взялъ еси Олексинъ дворъ Морткинича; чему поималъ еси серебро на Микифорѣ Манускиничи, и на Романѣ Болдыжевичи, и на Варфломѣи; а иное, чему выводишь от нас иноземца, котории у насъ живутъ», а того много вины его; а ныне, княже, не можемъ терпѣти твоего насилья; поиди от насъ, а мы собѣ князя промыслимъ». Получив обвинение новгородцев, Ярослав Ярославич прислал на вече своих послов с заявлением: «Того всего лишюся, а крестъ цѣлую на всей воли вашей». Однако новгородцы от своих требований не отказались: «Княже, поѣди проче, не хотимъ тебе; или не идешь, али идемъ всь Новъгородъ прогонитъ тебе». На новгородский стол новгородцы попытались пригласить переславского князя Дмитрия Александровича. Однако последний отказался от новгородского княжения «передъ стрыемь своемь».

В. Л. Янин показал, что выбор новгородцами князя Дмитрия Александровича, предводительствовавшего новгородскими полками в Раковорской битве 1268 г., «...указывает на одну из важных причин конфликта с великокняжеской властью. На протяжении всего княжения Ярослава Ярославича новгородцы не только самостоятельно осуществляют свою военную политику, но и проводят ее вопреки князю. Военная основа союза с великим князем, послужившая в свое время одной из главных причин возникновения суверенитета великого князя над Новгородом, теперь теряет значение, и против Ярослава консолидируются не только сторонники независимого стола, но и многочисленные антинемецкие силы Новгорода»¹⁴Янин В. Л. Новгородские посадники. С. 222..

Пытаясь сохранить свое положение в Новгороде, Ярослав Ярославич обратился за помощью к татарам, обвинив новгородцев в отказе платить дань Орде. Только вмешательство костромского князя Василия Ярославича предотвратило поход на Новгород войск Менгу-Тимура. Одновременно Ярослав Ярославич продолжил настаивать на своем согласии с требованиями новгородцев, которые в ответ сформулировали свой принцип взаимоотношений с князем: «Княже, сдумалъ еси на святую Софью; у нас князя нѣтуть, но Богъ и правда и святая Софья, а тебе не хочемъ».

В улаживании конфликта между кн. Ярославом Ярославичем и Новгородом принял участие митрополит Кирилл, обещавший: «...аще будет крестъ цѣловали, язь за то прииму опитемью, отвѣчаю за то перед Богомъ». В результате митрополичьего поручительства Ярослав Ярославич сохранил за собой новгородский княжеский стол и целовал крест «на всей воли новгородьскои». Не исключено, что пожертвование вновь переписанного Евангелия вкладом в Юрьев монастырь «всьмъ крестияномъ на оутьху» было связано с недавними событиями «мятежа» 1269 г. и возвращением Ярослава Ярославича на новгородский княжеский стол.

В статье 6770 (1262) г. НПЛ содержатся сведения о строительстве церкви св. Василия: «Того же лѣта постави чернець Василии церковь святого Василия, а Богъ его вѣсть, своимь ли или Борисовымь Гавшинича; но подай, Господи, имъ отдание грѣховъ, и Василии святыи». Подобно летописному чернецу Василию, чернец новгородского Юрьева монастыря Симон мог заказать Евангелие не на свои средства, а на средства какого-то другого лица. Таким лицом мог быть либо сам Ярослав Ярославич, либо его племянник кн. Юрий Андреевич, наместничавший в Новгороде от имени Ярослава. Это предположение в известной степени объясняет помещение небесного патрона чернеца Симона на выходную миниатюру Евангелия, как если бы этот чернец в своей мирской жизни был княжеского рода. Косвенно наше предположение о причастности Ярослава Ярославича или его наместника Юрия Андреевича к созданию Евангелия подтверждает и то, что первоначально Юрьев монастырь был княжеским.

Писец попович Георгий определил себя в записи по отцу-священнику Лотышу «съ Городища». То, что Лотыш был городищенским (т.е. княжеским) попом, еще более укрепляет нас в мысли о связи Евангелия 1270 г. с событиями мятежа 1269 г. Подобно многим поповским детям XII-XIII вв., Георгий занимался книгописанием. Скорее всего, он работал в мастерской той церкви, где служил его отец. Запись не содержит точного указания на место изготовления Евангелия, однако не исключено, что им была мастерская церкви Благовещения Богородицы на Городище, основанной в 1103 г. кн. Мстиславом Великим.

Деисус со св. Симоном Зилотом. Миниатюра Симоновской псалтири

Архимандрит Амфилохий первым попытался отождествить почерк писца так называемой «Псалтири Марины» и писца хлудовской Симоновской псалтири. Он перенес имя писца, указанное в записи 1296 г., на имя писца Симоновской псалтири и полагал, что эта рукопись была переписана между 1296 г. и первой половиной XIV в.¹⁵Позднее Амфилохий датировал Симоновскую псалтирь временем около 1280 г. На л. 248 об. Симоновской псалтири в миниатюре с изображением деисуса написан «агиос Симон Зилот» — верховный патрон предполагаемого заказчика кодекса Симона. В записи на л. 98 об. Симоновской псалтири фигурирует некий «отче Симон». Сопоставив имя «Симон» в записи Симоновской псалтири на л. 98 об. («отче Симон») и изображенного на миниатюре св. Симона Зилота («агиос Симон Зилот») с упоминанием «Симона чернеца от святаго Георгия» Евангелия 1270 г., Амфилохий предположил, что обе рукописи изготовлялись для одного заказчика — юрьевского чернеца Симона. М. В. Щепкина (1974 г.) приняла предположение Анфилохия о тождестве писца так называемой «Псалтири Марины» и писца Симоновской псалтири. Щепкина предложила датировать Симоновскую псалтирь 1270-1296 гг. (т.е. периодом между изготовлением Симоновского евангелия и так называемой «Псалтири Марины»)¹⁶Щепкина М. В. Возможность отождествления почерков в древнерусских рукописях// Древнерусское искусство: Рукописная книга. М., 1974. Сб. 2. С. 8-13. Эта же датировка нашла обоснование в Сводном каталоге славяно-русских рукописных книг XI-XIII в. наряду с другой, выраженной в более общем виде, — последняя четверть XIII в. (СК. №384. С. 318,319).. В целом согласившись с предположением архим. Амфилохия и М. В. Щепкиной о тождестве заказчиков Симоновского евангелия и Симоновской (Хлудовской) псалтири, О. С. Попова не сомневалась в том, что в почерках писцов и художественной манере миниатюристов этих рукописей тождества нет: «...отождествление заказчиков Евангелия 1270 г. и Псалтири из собрания Хлудова подтверждается: новгородским происхождением обеих рукописей, приблизительной одновременностью их создания, упоминанием в записи писца Псалтири заказчика духовного звания Симона и изображением в обеих рукописях святого, соименного заказчику. Почерк и художественное оформление этих рукописей имеют мало общего: исполнители заказов были, безусловно, разные»¹⁷Попова О. С. Византийские и древнерусские миниатюры. С. 174, примеч. 10..

Симоновское евангелие написано на пергамене, не отличавшемся высоким качеством выделки. По выражению Поповой, весь облик этой рукописи отмечен «печатью опрощения», что касается и особенностей выделки пергамена. По наблюдениям исследовательницы, пергамен Симоновского евангелия отличается грубостью и ломкостью, он порчен большим количеством зияющих и штопаных дыр. О. С. Поповой принадлежит и вывод о том, что для изготовления Евангелия был использован пергамен разной выделки: л. 26, 27, 139, 140 «гораздо более тонкие». Почерк писца Георгия Попова определяла как «неряшливый» и лишенный строгой систематичности («буквы всюду выходят за пределы столбцов, чернила часто меняются, порой расплываются, в манере письма нет единства»).

Для изготовления Симоновского евангелия, формат которого¹⁸Нами указывается теперешний формат кодекса. Однако до того, как листы Евангелия были обрезаны по всем трем краям при смене переплета, его формат был еще большим. Впрочем, О. С. Попова отмечала, что «...и в первоначальном виде поля рукописи, по-видимому, не были столь обширными, как в книгах византийских и киевских». — 215 (основание) × 280 (высота) мм (602 см²), требовались шкуры, размер которых должен был быть не меньше, но и не слишком превышать 250×600 мм (1500 см²). Иными словами, нужны были шкуры такого размера, который допускал бы образование из листа in-plano двух листов in-duo с наименьшими отходами при кройке. Исходя из этого, получается, что на производство Симоновского евангелия объемом в 167 листов употребили не менее 84 шкур (1500: 602 = 2,4 [т.е. исходный размер шкуры предполагает формирование двух листов форматом 215×280 мм]; 167: 2 = 83,5). Таким образом, Симоновское евангелие не было исключительно дорогостоящим, хотя его переписка и потребовала известных затрат, в том числе — на иллюминацию кодекса.